В хату он вернулся каким-то другим. Терентьев взглянул на него и удивился. Лицо Федора было вновь спокойным, и в глазах пропал лихорадочный блеск. «Наверное, врачиха дала ему какого-нибудь лекарства», - подумал он.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
1
На степь спускался вечер. Четвертый день наступления шел к концу.
Сумерки скрадывали очертания дальних холмов. Свинцовое небо нависло над землей. Где-то в вышине глухо выли «юнкерсы»: «И-ду, и-ду, и-ду…» Машина Дзюбы двигалась прямо по бездорожному полю, и шофер Петя изредка включал свет фар. Это было строго запрещено, но в темноте можно было сорваться с кручи на дно какой-нибудь занесенной снегом балки, и Дзюба не упрекал шофера.
Рядом с Дзюбой сидел Силантьев. Они долго ехали молча, каждый занятый своими мыслями. Петя вел машину медленно, чтобы не отрываться от полка, который следовал в пешем строю. Иногда машина останавливалась, и они поджидали, когда колонна подойдет поближе.
- Дзюба, ты помнишь лейтенанта Серегина из третьей роты? - вдруг сказал Силантьев.
Дзюба повернул к нему голову.
- Это какой Серегин? Дай-кось вспомнить! - спросил он. - Тот горьковчанин, которого сегодня поранило, что ли?
- Ну да… Ты что о нем думаешь?
- Да по правде сказать, еще и думки нет. Ведь он только вчера к нам прибыл.
- Я к тому и говорю… Ты знаешь, сколько он всего провоевал с начала войны?
- Он мне говорил, что на фронте с первого дня, - ответил Дзюба.
- Да, это верно. Двадцать второго июня он был на границе. В первом же бою получил тяжелое ранение. Четыре месяца пробыл в госпитале во Владимире. Потом попал под Ленинград. Ночью разгрузились из эшелона, пошли в бой, и через час опять был ранен в грудь. Опять много месяцев провалялся в госпитале, и вот - снова… В сумме на фронте - три дня…
- А ведь храбрый парняга, - сказал Дзюба. - Первый свой взвод поднял…
- Наградить его надо, - хмуро сказал Силантьев. - А то пойдет опять по госпиталям, так про него и забудут. Человек он, видно, скромный, сам про себя напоминать не станет. Жаловался он мне вчера: пули, говорит, меня любят. И действительно, любят…
- Правильно. Наградить надо. Сегодня же представлю, - сказал Дзюба, подымая воротник полушубка.
Помолчали. Вдруг Петя резко затормозил машину и потянулся к лежавшему рядом на сиденье автомату.
- В чем дело? - спросил Дзюба.
- Заяц, товарищ командир, - прошептал Петя.
- Где? - оживился Дзюба.
Силантьев стал быстро осматриваться по сторонам.
- Вон, на пригорке! - Петя ткнул пальцем в сторону.
Шагах в двадцати пяти, насторожив уши, сидел большой заяц. Он удивленно смотрел на машину и не убегал.
- Стреляй, - с охотничьим азартом сказал Дзюба.
Но Силантьев уже вынул пистолет и стал не спеша целиться в зайца.
- Товарищ замполит, - взмолился Петя шепотом - он боялся спугнуть зайца, - не стреляйте! Ведь убегет, убегет! Дайте мне! Я его из автомата!
Силантьев выстрелил, промазал, а заяц, не будь дурак, схватился и мигом исчез за кустами.
- Убег!.. Эх вы, товарищ замполит… - В отчаянии Петя запутался в скоростях и дал задний ход. - Ну разве можно так! Не умеете стрелять, не беритесь. Я бы его сразу снял…
- Виноват, Петя, - засмеялся Силантьев. - Охотник я плохой!.. Следующего зайца дарю тебе…
Петя промолчал. Как-никак он был не охотником, гуляющим по осенней степи с дробовиком в руках, а водителем командирской машины. И он вел ее, устремив взгляд вперед и старательно объезжая все кочки, но лицо у него было такое огорченное и злое, что Дзюба, заметив это, засмеялся.
- Ты что ж это, Силантьев, зайцев пугаешь! - сказал он. - Петя вовек тебе этого не простит. Ты знаешь, какой он знаменитый охотник? Первый на все Брянские леса…
Дальше ехали молча. Маленькая история с зайцем вдруг повернула мысли Дзюбы к тем, почти забытым, дням, когда война казалась далекой и невозможной…
Ведь и женился он перед самой войной, прожил с женой всего лишь полгода, и на тебе… Силантьеву что - молод и холост. Он, возможно, и любви-то еще настоящей не понимает…
Дзюба скосил глаза на Силантьева, который также думал о чем-то своем, и вздохнул. «Странно устроен мир. Казалось бы, какая страшная война, каждый день, каждый час может быть последним. А все же все думают о счастье, о будущем…» И Дзюба вдруг задал себе вопрос: ну, а чего все же хочет он? Остаться живым? Конечно… Кому хочется помирать! Победить?.. Безусловно! Какая жизнь, если победят гитлеровцы… Да, но этого хотят все - и Силантьев, который сидит рядом, и Петя, огорченный тем, что убежал заяц… Да, этого хотят все. А чего же хочет он сам?.. Для самого себя… Орденов? Их и так у него уже четыре. Будет жив - дадут еще. Стать командиром дивизии? Что ж, это неплохо. Уж наверняка он не слабее Чураева. Но и это, рано или поздно, придет само собой… Так чего же?.. Вдруг он закрыл глаза и усмехнулся. Откуда-то издалека на него взглянули серые глаза… Ах, вот что ему хочется!.. Он представил себе солнечный, яркий день… Война окончена… Он подъезжает на машине к своему дому, вихрем взлетает на третий этаж, звонит два раза, распахивается дверь… И…
Петя наехал на какой-то бугор, и машину сильно тряхнуло. Дзюба судорожно ухватился рукой за борт и выругался.
- Побережней! Думать не даешь…
- А о чем ты думаешь? - обернулся к нему Силантьев.
- Да вот куда повернуть, - пробормотал Дзюба. - Станица где-то близко!.. Ты глянь на карту, правильно ли едем…
2
Вечером к Коробову зашел Дружинин.
- Ну, Михаил Иваныч, дело-то к концу идет! - сказал он, присаживаясь к столу.
- Не к концу, а к середине, - улыбнулся Коробов.
Дружинин закурил папиросу и взглянул на лохматую голову Коробова. Густые волосы упорно вились и, сколько он с ними ни боролся, не желали ложиться ровным пробором.
- Поседел ты за эти дни, Михаил Иваныч.
Коробов взглянул на него из-под бровей:
- Волосы - бог с ними… Вот в душу седину пускать нельзя…
Дружинин мрачно помолчал, глубоко затягиваясь дымом.
- Забирают меня от тебя, Михаил Иванович, - вдруг сказал он. - Уже приказ получил…
Коробов встрепенулся:
- Забирают!.. И меня не спросили!..
Дружинин развел руками:
- Решили назначить начальником курсов политруков.
- Что они там, с ума сошли! - Коробов вскочил и обрушил кулак на стол с такой силой, что бумаги полетели в разные стороны. - Не пущу!.. Какие курсы!.. Пусть назначают туда каких-нибудь тыловых крыс!..
- Да я уже убеждал, - вздохнул Дружинин. - Говорят, боевой опыт надо…
- «Опыт!.. Опыт!..» - продолжал бушевать Коробов. - Я Сталину позвоню, а тебя не отдам… Понятно?..
- Чего уж понятней! - сказал Дружинин. - Посмотри, кем подписана радиограмма…
Он протянул ему через стол листок. Коробов прочитал и досадливо махнул рукой.
- Подсунули!.. А если разберется - отменит!.. Такие события… Нельзя, нельзя… Не согласен…
Вот она когда пришла, проверка! Дружинин смотрел в порозовевшее лицо Коробова и невольно радовался. Не ожидал он этого. Не думал, что завоевал сердце этого большого, умного человека. А он-то был уверен, что Коробов им тяготится, ведь не раз спорили, и однажды в сердцах командарм так обозвал его, что целый день они не разговаривали, а потом сам первый пришел и попросил извинения…
Оба понимали, что приказ отменен не будет и расставаться надо.
- Ну ты не сразу уезжай, - сказал Коробов, - подожди пару дней, а я сообщу, что без члена Военного совета оставаться не могу… Когда пришлют нового, тогда и поедешь.
- Ладно, - согласился Дружинин, - позвоню Соломатину, как он скажет…
Коробов пристально взглянул на Дружинина, словно проверяя, действительно ли тот хочет остаться или просто не желает его огорчать. Дружинин понял его взгляд и кивнул головой.
