По уставу внутренней службы я был командиром и над Муромцевым, и над всеми своими солдатами, а по другому уставу - Уставу партии - я был рядовым коммунистом. И сложность, и мудрость этого кажущегося противоречия заключалась в том, что я учил и в то же время сам должен был учиться у своих же солдат, учиться тому, что приходит только с опытом жизни.

И вот Муромцев ушел… Я как-то не мог представить себе, что никогда теперь не увижу его чуть сутуловатой фигуры, не услышу его прокуренного хриплого голоса. Конечно, я очень к нему привык. У него были те качества, которых тогда еще не могло быть у меня. Он был терпелив к людям, а я, наоборот, резок. И эту резкость и нетерпеливость я тогда считал своими достоинствами. В этом мне виделось подлинное проявление волевой натуры. МуромЦев мог часами беседовать с человеком, просто сидеть на уступе окопа, курить и говорить о самых обыденных мелочах. Я же считал, что должен не говорить, а приказывать, а уж если и дойдет до разговора «по душам» (я был убежден, что время от времени мне следует разговаривать со своими солдатами по душам), то командир обязан наставлять, внушать, учить уму-разуму, иначе как же быть с его авторитетом?

Поведение Муромцева не всегда было мне понятно. Иной раз даже я не совсем одобрительно относился к этим его бесконечным разговорам. Но тут почувствовал, что месяцы, проведенные рядом, не пропали зря, что-то важное оставил Муромцев в моем сердце.

Так я и заснул тяжелым, беспокойным сном. Близкие разрывы будили меня, но я глубже натягивал на голову шинель, переворачивался на другой бок и снова погружался в полусон, в полудремоту, сковывающую тело, но не дающую отдыха. Мысли лениво ползут, и ты не можешь их остановить, на ухо давит жесткая ткань вещевого мешка, выполняющего роль подушки, а от полы мокрой шинели нестерпимо кисло пахнет грубой шерстью.

Не знаю, сколько времени я спал, вернее, вертелся на своем чертовски неудобном ложе, как вдруг почувствовал, что кто-то трясет меня за плечо.

- Товарищ лейтенант!.. Товарищ лейтенант! Быстрее!.. Вас вызывает командир полка!..

Ощущая во всем теле ломоту, я с трудом сел на доски.

- Что случилось? - спросил я, стараясь разглядеть в неясном желтоватом свете угасающей «летучей мыши» смутную фигуру солдата, в котором сразу угадал Василия Логинова.

- Не знаю, товарищ лейтенант! Из штаба передали, что вам приказано прибыть быстро… Можно идти?

Я помедлил, стараясь понять, почему именно Логинов передает мне это приказание, и вдруг вспомнил: ведь он сегодня дежурный телефонист.

- Идите! - отослал я его и стал быстро натягивать шинель.

Командир полка, майор Горелов, встретил меня на пороге своего блиндажа - видно было, что он еще не ложился спать. Его короткие волосы были взъерошены, а на бледном усталом лице, особенно в уголках глаз, пролегли новые глубокие морщины. Мы с Гореловым были знакомы давно: еще в июле, когда гитлеровцы нанесли свой внезапный удар на Тим, мы вместе с ним отходили, и это как-то сблизило нас.

Я не успел доложить ему о своем приходе, как он увидел меня сам и быстро провел в блиндаж. В углу начальник штаба что-то чертил на карте, сверяясь с оперативной сводкой, которую он держал в руках, а ближе к входу, у стены, на корточках сидели телефонисты. Они то и дело откликались на какие-то вызовы.

- Садись, - сказал мне Горелов, указывая на грубо сколоченную скамейку, - она стояла перед столом, за который уселся он сам.

По тому, как Горелов встретил меня, я сразу понял, что разговор будет серьезный, и не ошибся в этом. Без долгих слов он приступил к делу.

- У тебя сколько орудий? - спросил он, заглянув в какой-то список.

- Два… Но одно из них требует серьезного ремонта!..

- Так вот, тебе выделено из резерва еще одно орудие. Однако за ним ты должен будешь послать на левый берег Волги… Понятно?..

- Понятно, товарищ майор. Разрешите идти?

- Нет, подожди.

Он вдруг как-то особенно испытующе и сосредоточенно посмотрел мне в лицо, как бы взвешивая, способен ли я на нечто большее, чем исполнение своих обычных обязанностей, а затем быстрым движением взял телефонную трубку.

- Позовите «пятнадцатого» к аппарату! - отрывисто сказал он, и я удивился, хоть и не подал вида: «пятнадцатый» - ведь это начальник политотдела бригады Сергеев. Какое у него может быть ко мне дело? Сергеев почему-то долго не подходил, майор нетерпеливо морщился, но наконец все-таки дождался. - Так, может быть, мы пошлем Костицина, - сказал он так, словно продолжал только что прерванный разговор. - У него как раз там и дело есть. Прислать к вам? Хорошо… Слышал? Иди, - сказал мне Горелов, положив трубку. - Он тебе все объяснит.

И я пошел. Вернее, пополз между развалинами домов к подвалу, где находился Сергеев. Через пятнадцать минут я уже в точности знал, что мне предстоит выполнить. В бригаде не хватает партийных билетов, нужно привезти триста штук вместе с бланками личных дел. Мне выдали доверенность и баул из толстого брезента, с ушками на ручках, куда продевается шнурок сургучной печати. Кроме того, суховатый и немногословный Сергеев строго-настрого приказал взять с собой бойца для охраны. Он наверняка бы, конечно, послал за партбилетами кого-нибудь из политотдела, но за несколько дней до этого от прямого попадания бомбы в блиндаж погибли почти все его работники.

Я вернулся к себе, когда уже начало рассветать, сразу вызвал Фомичева и Соколенка, командира второго орудия. Мы посоветовались, как быть. Было решено, что Соколенок останется - у него еще пропасть работы по ремонту механизма отдачи, - а Фомичев поедет со мной на левый берег, и там мы расстанемся. Он отправится за орудием, которое передается нам вместе с боевым расчетом, а я в тот отдел, где мне выдадут партийные документы. Кого бы взять с собой из бойцов? Когда я задал этот вопрос, Фомичев хитро усмехнулся, и я сразу понял, что мы подумали об одном и том же.

- Хорошо, - сказал я. - Пришлите его ко мне. Проверим еще раз человека.

Через несколько минут Логинов с автоматом на груди переступил порог моего блиндажа и доложил о своем прибытии. По правде скажу, я бы выбрал для этого дела кого-нибудь другого, кого я больше знал. Переправляться на левый берег было не так-то просто. Паром почти все время обстреливался противником, и, посылая на это испытание Логинова, Фомичев, не скрывая этого, хотел доказать и мне, и всем остальным свою правоту. Что касается меня, то после этой ночи, проведенной в раздумье, я решил принять вызов. Пусть Логинов пойдет со мной, пусть он будет рядом, я увижу, каков он есть, своими глазами и сам составлю представление о нем.

Ехать нам пришлось вдвоем. Случилось так, что Фомичев надолго застрял в штабе полка, выписывая необходимые документы. Ждать было некогда, и я в сопровождении Логинова отправился на берег Волги, туда, где к разрушенной пристани должен был пристать паром.

Когда мы подошли, парома еще не было. Он только что отчалил от другого берега. Я видел вдалеке несколько плоских понтонов с деревянным настилом, на длинном канате их тянул за собой буксир. На понтонах стояло несколько грузовиков, покрытых брезентом, а между машинами сидели и стояли люди. Когда вблизи от понтона взрывался снаряд и кверху взлетал столб воды, люди падали на настил. А буксир, пыхтя, тащил и тащил за собой понтон так неторопливо, словно не было ему и дела до всей этой стрельбы.

- Прямо на нервах играет, - сказал кто-то рядом.

В ожидании понтона на берегу скопилось несколько раненых и таких же, как мы, у кого были дела на том берегу. Нам оставалось одно: терпеливо ждать, наблюдая, чем кончится игра со смертью, которая происходила посредине реки. Что ни говори, а ведь и нам вскоре, если понтон все же достигнет берега, придется испытать то же самое…

За все время Логинов не сказал ни слова. Он сидел поодаль на камне и, о чем-то думая, смотрел на другой берег… И вдруг я подумал о том, что ведь почти ничего о нем не знаю. В стремительном беге времени и дел мне некогда было приглядываться к окружающим меня людям. Как часто бывало, ночью приходит пополнение и сразу же вступает в бой. А утром многие ранены и даже убиты. Эти люди пробыли рядом со мной всего несколько часов - пришли, сделали свое дело и ушли.