На фотографии я еще одет молодцом. Посмотрел бы ты на меня, когда мы на берег Сиваша вышли. Левая нога в разодранном лапте, правая в ботинке, - в подошве дыра - во!..

А ели мы баланду. Если кто найдет щепотку махорки, так всему взводу праздник. А спи - где хочешь. Хоть на берегу, хоть окоп себе в мерзлой земле выкапывай. В Строгановке, где мы остановились, во всех хатах не продыхнуть. Бойцы спят вповалку. Кричат во сне, от маяты кости ломит.

Я прикорнул в сенях крайней хаты, где наша рота расположилась, ждал, когда кого-нибудь вызовут, - всякие дела возникали по ночам: то обоз разгружать, то в карауле кто-нибудь заболевал, на подменку брали.

Ну и ночь!.. От инея затвердел воротник шинели. Сидел, помню, смотрел в сторону Перекопа, как темное небо полосуют лучи прожекторов.

Врангелевцы подступы к Турецкому валу просматривают, а там у них - главные укрепления.

Молодой, конечно, я был тогда парень. Как началась революция у нас на Урале, многие мои однолетки в Красную Армию вступили. А когда убили белые Малышева, секретаря Екатеринбургского обкома партии, мы подали заявления в РКП(б) - так тогда называлась партия наша. А потом нас послали на юг России, добивать Врангеля. Сначала держались вместе, а в боях многие погибли, получили тяжелые ранения, эвакуировались в тыл. Так помаленьку оставшиеся и начали примыкать к другим частям.

Вдруг, слышу, скрипнула калитка, кто-то приближается к крыльцу, в темноте так и прыгает искорка самокрутки. Взглянул, и под ложечкой засосало. Есть же на свете счастливцы!

У калитки маячит Матвей Ерохин, тоже сибиряк, - моя шинелишка против его - бобровая шуба. А сам он так отощал, что под винтовкой сгибается. Но держится, и голос, когда надо, подаст с острасткой.

- Стой, кто идет?!

- Свой!.. Свой!.. - отвечает из темноты комиссар полка Кириллов.

И направляется прямо к хате. Только начал подниматься по ступеням - р-раз - и об мои ноги зацепился.

- Будь ты неладен, - бурчит. - Ты кто?

- Я? Круглов!..

- Чего ты тут людям ноги ломаешь?.. Другого места спать не нашел… Подь сюда, раз уж я тебя встретил…

Спустился с крыльца, я за ним. Молча выходим за калитку.

- На затянись, - и комиссар тычет мне в пальцы бычок.

Какое же это было счастье хоть разок затянуться махрой! Самым, что называется, злоядовитым самосадом. Курнул - и помирать можно!..

- Вот что, Круглов, - говорит комиссар, - ты ведь партийный?

- Партийный, - говорю. - Хочешь, документ покажу?

- Не надо мне твой документ! Я своих людей без документов знаю… Вот что, Круглов!.. Иди за мной!..

Взвалил я винтовку на плечо и пошел за комиссаром. И тут я только заметил, что он припадает на левую ногу. Вспоминаю, ребята говорили, что его еще неделю тому назад в лазарет отправили. А вот - идет… И даже отдыха Себе не ищет. Подумал я об этом и даже как-то о холоде забыл.

- Как же так, - говорю, - товарищ комиссар, вы же ранены, по такой дороге мне здоровому и то трудно идти… Вы только скажите, я мигом все сделаю!..

- Молчи, Круглов, - говорит, - не твоего ума дело!

Так мы и идем от одного двора к другому, и наша команда все увеличивается. Наконец набралось человек десять. Вышли мы к приземистому зданию школы, тут комиссар остановился и приказал обступить его теснее, да подальше от плетня, чтобы не могли слышать посторонние.

Сомкнулись и слушаем.

Он говорит:

- Товарищи!.. К нам в село прибыл товарищ Фрунзе. Здесь будет его штаб. Разместился он в доме над оврагом… Враги рядом. Надо усилить охрану. Ваша задача патрулировать по селу до самого рассвета.

Разбил он всех на две смены. А меня назначил начальником караула и приказал безотлучно находиться в коридоре школы. О том, чтобы спать, нужно забыть!.. Если что случится, сразу же бежать к нему, а он неподалеку - в штабе бригады.

А рассвет наступает. Чернеет вдали Сиваш, пробежит искорка по гребням волн - погаснет, а через мгновение опять подмигнет, загвоздится и уже колет взгляд пронзительными иглами.

Неужели войне скоро конец?! Скинут Врангеля в Черное море?! К этому призывала нас партия. На одном из плакатов был изображен солдатский сапог, скидывающий генерала Врангеля с обрыва в бушующие волны.

Я слышал, как на митинге Михаил Васильевич говорил о том, что, пока Врангель в Крыму, остается под угрозой Донецкий бассейн.

После октябрьских боев Врангелю удалось вывести остатки своей армии в Крым. Он еще надеялся на помощь капиталистов.

За Перекопом Врангель начал организовывать сильную оборону. По его приказу был разрушен мост через пролив, отделяющий Арабатскую стрелку от полуострова.

Помню, нам читали приказ Фрунзе, в котором говорилось, что мы захватили двадцать тысяч пленных и огромные трофеи - сто орудий, сто паровозов, две тысячи вагонов, почти все обозы и склады.

И все же положение оставалось крайне напряженным. Белополяки тянули с заключением мира. Антанта снабжала Врангеля всем необходимым.

Казалось, Перекоп неприступен. Белые отсиживаются в укрытиях, обнесенных многими рядами колючей проволоки. Пулеметы и орудия заранее пристреляны. А нам нужно наступать по открытой степи, изрезанной балками. За два дня до наступления на передовую прибыли посылки с теплыми вещами - это нам посылали подарки рабочие Москвы и Петрограда. Фуфаек и рубашек было вдосталь, а вот обуви маловато. То и дело приходилось кого-то отправлять в госпиталь с отмороженными ногами…

Подумал об этом и вдруг почувствовал, что у самого ноги занемели. Притопнул раз, другой. Вдруг слышу, кто-то бежит вдоль плетня, хрустко трещит ледок под ударами каблуков.

- Стой!.. Кто таков?!

Вижу совсем молодого паренька, недавно прибывшего в нашу роту, - Семена Бушуева. Держит винтовку наперевес и, видно, сильно запыхался, пока бежал.

- Ну, что тебе?

- Меня до тебя послал Кириллов! Иди, говорит, на подмену, а Круглова пошли в штаб! К овражку.

К овражку? В штаб дивизии? Удивительно!..

- А зачем - не говорил?

- Ты, говорят, из этих мест?

- Мелитопольский. А что?

- Иди! Иди!.. Поторапливайся.

- Пароль знаешь?

- Знаю… Список патрулей давай.

Отдал я ему список и пошел к овражку.

«Вот, - думаю, - беда. Вызовет еще к себе Фрунзе, что я ему скажу?! Да и показаться в такой обувке - срамота».

У домика сразу ощутил присутствие большого начальника. Много верховых коней, автомобили. Группами стоят бойцы.

Кириллов возник из тьмы внезапно. А может, я, заметив, как в темноте встрепенулся уголек цигарки, сам двинулся в ту сторону в смутной надежде, что и мне перепадет разок затянуться.

Кириллов не курил. Он тянул на плече какой-то тяжелый сверток, направляясь к штабу.

- Круглов! - увидя меня, он приостановился и перекинул сверток на другое плечо, видно, тащил издалека, а тяжесть немалая.

- Давайте подсоблю, - отозвался я.

Его голос внезапно подобрел:

- Да тут недалече… Летчики ждут у штаба.

Я все же забрал сверток и сразу понял по габаритам и увесистости, что в нем листовки.

- Контру пропагандировать будем?

- Может, у кого совесть проснется… Не одни же там офицеры…

Действительно, на крыльце штаба нетерпеливо ожидали двое летчиков, их сразу можно было узнать по кожаным шлемам, обтягивавшим головы, с большими поблескивавшими очками.

- Ребята, держите!..

Кириллов отобрал у меня пакет, пристроил его на верхнюю ступеньку крыльца и ножом вспорол тонкую обертку.

- Как рассветет, постарайтесь вылететь, - говорил он, наблюдая за летчиками, которые торопливо делили между собой листовки. - Рассчитайте хорошенько ветер, чтоб полетели за Турецким валом. А то разлетятся по оврагам, где зайцы да лисы бегают… И все наши труды без пользы…

Наконец летчики, заверив, что все будет сделано как нужно, ушли, а Кириллов вспомнил обо мне.

- Вот что, Круглов! Ивана Ивановича Оленчука знаешь?

- Не слыхал о таком!

- Удивительно! Ты же, говорят, все тут знать должен.