- И вы получаете от него письма?

- Изредка получаю, - кивнула она.

- Он вас, наверно, очень любит.

Ольга Михайловна заглянула в ее чашку.

- Дайте-ка я вам налью, Марьям. Хотите сгущенного молока?

- Нет, нет, я люблю сгущенное молоко есть прямо из банки.

Ольга Михайловна достала из шкафа открытую банку и поставила перед Марьям. Та зачерпнула полную ложку, долго не могла оторвать ее от длинной золотистой змеи, которая тянулась вслед за ложкой, а когда наконец справилась, даже закрыла глаза от удовольствия.

- Ну и сладкоежка, - засмеялась Ольга Михайловна, - совсем как мой Валька…

В сенях застучали чьи-то шаги, кто-то стал шарить по двери в поисках ручки. Ольга Михайловна встала и распахнула дверь.

- Входите!

На пороге появился Семенчук. Он немного запыхался от быстрой ходьбы. По улыбке на его лице Марьям сразу поняла, что он пришел с хорошей вестью. В руках он держал голубой бланк телеграммы.

- Добрый вечер, - сказал Семенчук, кивая Ольге Михайловне. - Так вот я вам пришел доложить, дорогая делегатка… Найден ваш Яковенко! Служит он в дивизии Чураева.

- Присаживайтесь, присаживайтесь, - стараясь скрыть волнение, сказала Марьям.

- Да нет, я отлучился на минутку. Командующий может вызвать.

- А как его зовут, вы узнали? - все еще недоверчиво спросила Марьям.

Семенчук взглянул на телеграмму.

- Федор Николаевич.

- Это он, - сказала Марьям, и глаза ее радостно заблестели. - А мне можно будет с ним встретиться?

Семенчук как-то смущенно посмотрел на нее.

- Вообще-то, конечно, можно, - сказал он.

- А почему вы говорите так неуверенно?

- Нам, видите ли, сообщили, что он ранен. Правда, не очень серьезно, но все-таки находится в госпитале.

- Тогда уж я обязательно должна его повидать, - настойчиво сказала Марьям. - Обязательно! Это… это дорогой для меня человек. Очень вас прошу, товарищ майор. Помогите мне добраться до госпиталя, - повторила она, вдруг ясно представив себе, как Федя лежит на койке, весь перевязанный бинтами, беспомощный и одинокий.

Семенчук смягчился и сказал, что поговорит об этом в Политуправлении. Очевидно, завтра утром в армию Коробова поедет кто-нибудь из инструкторов и заберет ее с собой.

А когда он вышел, Марьям вдруг закрыла лицо руками.

- Что ты, Марьям, - мягко сказала Ольга Михайловна. - Вы наверняка увидитесь… Если хочешь, я постараюсь связаться с тем госпиталем, где он лежит.

Марьям быстро собралась и побежала искать Нефедьева, но его нигде не было. Как же быть? Она очень беспокоилась, что нарушит его строгий приказ - никуда не отлучаться без разрешения. Она разыскала в одном из соседних домов парторга Коломийцева, которого директор оставил вместо себя за старшего. Коломийцев писал письмо домой и так был занят своими мыслями, что не сразу понял, чего, собственно, она от него хочет, а когда понял, то посадил на письмо кляксу и чуть не сломал перо. Ехать в армию? Неизвестно куда? Одной? Это, голубушка, не увеселительная прогулка! Он колебался, брать ли на себя ответственность перед Нефедьевым за это разрешение. Но она с такой мольбой смотрела на него, так требовала, так сердилась и уговаривала, что он не выдержал и сдался: «Поезжай, но только на одни сутки. Туда и назад. И чтобы с места прислала телеграмму».

Марьям вернулась обратно, когда уже стемнело. В комнате не было света. Марьям решила, что Ольга Михайловна уже легла спать, и ощупью нашла свою койку. Но хозяйка дома еще даже не раздевалась, а как оставила ее Марьям у стола, так она и просидела все это время.

- Вы думали? - спросила Марьям.

- Да, думала, девочка, - сказала Ольга Михайловна.

И Марьям показалось, что она без нее плакала.

- Вы очень одиноки? - спросила Марьям, помолчав.

- Нет, что вы! Я не одинока… У меня ведь есть и сын… и муж…

- Вам очень трудно?..

- Нет-нет, - сказала Ольга Михайловна, - просто, глядя на тебя, я вспомнила и свою молодость… А это было очень, очень давно… - Она нашла в темноте руку Марьям. - Я желаю тебе счастья, Марьям. Настоящего, большого. Такого, какого ты достойна… Ты хорошая…

- Вы еще меня совсем не знаете…

- Я это чувствую… Вижу… Ну, не будем об этом говорить… Хорошо?

Марьям всю ночь не могла заснуть, и когда в семь часов утра за окном остановилась машина, она была уже совсем одета - в пальто и платке. Тихо, чтобы не скрипнуть половицами и не разбудить Ольгу Михайловну, она вышла на крыльцо и почти столкнулась в дверях с батальонным комиссаром, молодым человеком, лет двадцати семи, с еще свежим глубоким шрамом на левой щеке. Шрам этот очень старил его, левая сторона лица казалась на десять лет старше правой.

- Это вы едете? - спросил батальонный комиссар, критически оглядывая ее короткое черное пальто и светлую шерстяную косыночку, которой она повязала голову.

- Я, - сказала Марьям, робея под его придирчивым острым взглядом.

- А вы не замерзнете?

- Что вы? Я привыкла!

- Ну смотрите, - сказал он жестко, - в дороге не жалуйтесь… Вам бы лучше остаться и сперва достать полушубок.

- Нет-нет, - быстро ответила она, боясь, как бы и вправду батальонный комиссар не уехал без нее. - Говорю же вам, я привыкла. Мне не будет холодно.

- Тогда залезайте, - ответил он, повернулся и пошел к машине.

Он сел рядом с шофером, а Марьям одна на заднее сиденье. Машина тронулась.

Батальонный комиссар сидел молча, не оборачиваясь и не разговаривая с Марьям. Он был чем-то недоволен и раздражен.

В рассветных сумерках то и дело мелькали силуэты машин, груженных какими-то ящиками, тюками, сеном и еще чем-то, что Марьям не успела рассмотреть. Одни грузовики шли к фронту, другие - навстречу. Однако когда совсем рассвело, Марьям заметила, что машин на дороге почти не стало. Кругом расстилались пустынные поля. Высокие бело-серые облака плотно затянули небо. Дул холодный ветер, и Марьям чувствовала, как у нее все больше и больше коченеют ноги. Хотелось спросить батальонного комиссара, долго ли им ехать и когда они будут на месте, но он упорно молчал, а она не знала, как начать разговор.

Однако когда проехали несколько километров, батальонный комиссар вдруг обернулся.

- В Малиновке мне надо будет сойти, - сказал он, - а вот товарищ Воробьев, - он кивнул в сторону шофера, - довезет вас до места… Вы куда едете? Мне сказали, что в армейский госпиталь, - вдруг прибавил он, словно решив наконец завязать хоть какой-нибудь разговор.

- Да, я еду в госпиталь, - сказала Марьям. - А скажите, нам долго еще ехать?

- Я точно не знаю, где он, - ответил батальонный комиссар, сидя вполоборота к ней и неудобно повернув голову, так, чтобы видеть ее хоть одним глазом, - по дороге вы это уточните… В медицинском отделе штаба армии…

- А как же мне его разыскать?

- Ну, это несложно. Товарищ Воробьев вам поможет. - Он опять кивнул на шофера, склонившегося над рулем. - К сожалению, сам я не могу. У меня важное задание…

Последние слова он произнес таким внушительным и серьезным тоном, что Марьям невольно подумала: «Наверное, он везет какой-нибудь секретный приказ, от которого зависит исход большой операции…» И суровость молодого комиссара сразу стала в ее глазах понятной и даже необходимой.

- А далеко еще до штаба армии? - спросила она робко, решив хоть как-нибудь поддержать нить с таким трудом начатого разговора.

- Километров сорок, - прикинул он. - По такой дороге часа через три приедете… Здесь колдобина на колдобине… Смотрите, сколько грязи! А кто у вас в госпитале? - вдруг спросил он. - Отец, брат?..

- Нет, друг, - сказала Марьям и немножко испугалась: а вдруг на этом сухом и строгом лице появится насмешливое выражение?

Но нет, он кивнул головой и сказал просто и серьезно:

- Это для него будет целый праздник! А он знает, что вы должны приехать?

- Нет. Он вообще не знает, что я на фронте.

- Вы ему не писали?

- Нет.

- Странно, - сказал батальонный комиссар, недовольно поморщившись. - Едете к нему, а не писали!