История с костромскими монахами не выходила у Рериха из головы, и он вкратце пересказал ее на одной из страниц книги «Шамбала»[127].

Вечером 14 июня Блюмкин тяжело поднимался по лестнице дома в Денежном переулке. За ним шел Рерих. Они добрались до пятого этажа, тут на лестничной клетке Яков указал на левую дверь и сказал: «Это моя квартира, а соседняя Анатолия Васильевича». На крашенной суриком двери висела белая эмалированная табличка: «А. В. Луначарский. Народный комиссар по просвещению. Дома по делам не принимает. Все заявления направлять в секретариат Наркомпроса. Чистые пруды, 6».

На квартире у Луначарского было много народа. Присутствовали все Сац— Наталья, Татьяна и Игорь — секретарь Наркомпроса. Были и ребята Менжинского, дежурившие в предбаннике. Работала прослушивающая аппаратура. Но у всех остались светлые воспоминания. А Розанель рассказывала потом, как «с Рерихом было интересно и одновременно жутко, как сидел у них в гостиной этот недобрый колдун с длинной седой бородой, слегка раскосый, похожий на неподвижного китайского мандарина».

На следующий день в бывшем Морозовском особняке их ждала жена Льва Борисовича Каменева, она же сестра Троцкого, Софья Давидовна, глава Всесоюзного общества культурных связей с заграницей (ВОКС), и вопрос с ней предстояло решить архиважный, ведь Рериху суждено было стать первым организатором продажи картин из Эрмитажа в Америке. Ему же поручалась организация сбыта икон. На встрече присутствовал сам Лев Борисович.

Когда Рерихи уже попрощались с гостями, Блюмкин на минуту задержался и подошел к Каменевым, желая узнать их мнение.

Софья Давидовна была в восторге от встречи: «Положительно, он знает нечто такое, чего мы не знаем».

— Верно, он так и останется Владыкой Востока, — поддержал ее муж[128].

Рерих действительно знал «нечто такое». В те же дни в Горном отделе Совнаркома у товарища Свердлова[129] появилась чета американцев Лихтманбв, сотрудников Музея Рериха в Нью-Йорке, приехавших в Москву для встречи с художником. Американцы обсуждали в советском учреждении геологическую экспедицию на Алтай[130]. Эта партия должна была отправиться для изучения района в августе месяце в рамках договоренности с золотодобывающим Акционерным обществом «Лена Гулд филдс», которое, в соответствии с договором от 1925 года, предполагало начать горные разработки на Алтае. С экспедицией посылался уполномоченный инженер-изыскатель.

Впрочем, с точки зрения грядущей операции все выглядело как нельзя кстати.

Пока был жив Дзержинский, была жива и идея экспедиции в Шамбалу. После интриги Трилиссера, Ягоды и Чичерина летом 1925 года Феликс Эдмундович повел активную атаку против заговора зампредов. Дзержинский заявил Бокию, что уж в этом году экспедиция состоится во что бы то ни стало. Так бы оно и случилось, но 20 июля 1926 года после выступления на пленуме ЦК «железный Феликс» скончался от инфаркта. Такой исход событий похоронил надежды начальника Спецотдела. И хотя место главы ОГПУ занял нейтральный Менжинский— он был фигурой мягкой, внушаемой и не посвященной в тайны экспедиции. Истинную власть узурпировали зампреды. А они «в гробу видели» Бокия и его экспедицию.

После некоторых размышлений и попыток «пробить» экспедицию в новых условиях начальник Спецотдела сообщил Барченко, что, по всей видимости, теперь от их идеи действительно придется отказаться. Но он смог бы профинансировать любую экспедицию ученого в пределах СССР. Например, на Алтай, в интересующие Александра Васильевича районы. Барченко влекли те секретные трассы, которыми, по словам патриарха голбешников Никитина, пользовался он и его монахи во время путешествий к мистической территории.

Эта экспедиция состоялась летом. Помимо общих сведений о тайной «тропе голбешников» он успел познакомиться с несколькими местными алтайскими колдунами. Они поразили Александра Васильевича своими магическими возможностями, связанными с воздействиями на погоду и практикой гипнотических состояний. Экспедиция имела кратковременный характер, после чего Барченко вернулся в Москву. Он рассказал о своих наблюдениях и находках членам «Единого Трудового Братства» Бокию и начальнику Орграспредотдела ЦК Москвину. С их ведома и при поддержке он выехал для встречи с ленинградским отделением ЕТБ.

В Ленинграде с ним произошло экстраординарное событие — на квартиру к члену братства Кондиайну, где остановился Александр Васильевич, неожиданно явились Рикс, Отто и прибывший из столицы Блюмкин. Яков был в состоянии бешенства. Он орал на Барченко, что ученый не имеет права разъезжать по стране и предпринимать экспедиции на Восток, без его, Блюмкина, санкции, что тот должен всецело и полностью подчиняться его контролю в своей исследовательской работе, иначе он пустит его «в мясорубку». «Его» — это значило его, его жену и его детей. «И помни, — истерично орал Блюмкин, — нам ничего не стоит уничтожить тебя. И если ты рассчитываешь на покровительство Бокия — то зря. И он и Агранов уже в наших руках. Благодаря тому, что мы знаем об их связях с масонами с дореволюционных времен, мы имеем силу воздействовать на них. Потому что, если эта информация всплывет где-то наверху— им конец. Но сейчас Бокий еще может пригодиться Блюмкину, Риксу, Отто и еще кое-кому». Главная ценность начальника Спецотдела заключалась, по мнению Блюмкина, только в том, что у того есть «Черная книга», «где собраны компрометирующие материалы на руководящих работников», и это «дает им в руки неограниченную возможность». Суперагент почему-то считал, что Бокий отдаст им «Черную книгу» в момент «X». Глеб Иванович действительно в силу специфики своего положения и по прямому указанию Ленина собирал материалы обо всех высших советских чиновниках — их личная жизнь также была государственной тайной— но эта тайна хранилась на одной из полок Спецотдела.

Бог, покинувший Лхасу и обнаруживший, по словам тибетского революционера Нага Навена, «оппозицию Далай-ламе», долгое время скитался по дорогам Азии в поисках пристанища. После встречи с Рерихом на шоссе и скоротечного пребывания на территории Британской Индии он покинул колонию и устремился через провинции Тибета на север своей страны. Временным пристанищем живой «Бог» избрал священный для буддистов монастырь Гумбун, где, по преданию, закопана пуповина реформатора Цзонхавы.

Для английской разведки побег Таши-ламы стал полной неожиданностью. Подполковник Бейли срочно выехал для консультаций в Лхасу, но ничего толком выяснить не смог. Он узнал только, что бегство было спровоцировано убийством родственников Таши-ламы неизвестными людьми, что, по-видимому, к этому могли иметь отношение большевики. Но теперь, когда живой «Бог» оказался недалеко от территории Красной Монголии и Китая, его скорое возвращение выглядело уже нежелательным и могло принести еще больше хлопот.

Жрецу была уготована роль козырной карты, которую по очереди будут разыгрывать большевики и японцы: одни — для создания коммунистической федерации, другие — для желтой сверхдержавы.

Вместе с Таши-ламой в Гумбуне находилась часть свиты и охрана в триста сабель. Святой пребывал в полной растерянности и не представлял, что делать дальше. В монастыре он давал богомольцам посвящение в мистический культ Дюнхор и пророчествовал о наступлении времени Шамбалы. Среди множества паломников, стекавшихся в Гумбун, были весьма «экзотические» персонажи. В специальной советской сводке упоминалось, что именно в этом монастыре «проживает видный японский монах, который, очевидно, свои занятия там не ограничивает исключительно религиозными церемониями»[131]. Разведывательный отдел японского Генерального штаба имел разветвленную сеть агентуры не только в Гумбуне, но и на территории Народной Монголии. В монастыре Гандан, недалеко от Урги, находился сотрудник японского Генштаба полковник Томиэ Сато[132]. Дни он проводил в молитвах, так как выдавал себя за монаха. Сато блестяще говорил по-монгольски и тибетски. Время от времени монах-полковник совершал паломничества в контролируемый китайским генералом Чжао Цзолином город Дайрен. Здесь, под крышей конторы Южно-Маньчжурской железной дороги, располагалась база японской агентуры. Иногда тропы разведчика пролегали значительно южнее и выводили к священному монастырю Гумбун, где находились Таши-лама и японский монах — сослуживец полковника Сато, о котором сообщалось в советской разведсводке.