- Командир передового отряда.

Посмотрел испытующе мне в лицо, ничего больше не сказал командарм. Остановил первого попавшегося на глаза солдата. Взял у адъютанта ракетницу - бух в воздух. Зеленая ракета, описав дугу, с шипением падала на землю.

- Какой сигнал?

Солдат не смог ответить.

- Плохо, капитан Третьяк! - бросил генерал через плечо. - Не подготовили людей! - И удалился.

Только- только назначили меня командиром стрелкового батальона, и вот сразу выговор при встрече с высоким начальством. Досадно стало, да что поделаешь -генерал прав.

Никто бы не принял во внимание мои доводы, что с людьми, дескать, проведена большая работа перед наступлением. Да я бы и не стал оправдываться. Запнулся при ответе солдат, хотя бы и один, значит, плохо. А если он в решительную минуту вот так же спасует в действиях?

Мне пришлось видеть на КП дивизии Маршала Советского Союза Г.К.Жукова, слышать его строгий, немногословный разговор с несколькими офицерами, довелось встречаться на переднем крае с И.С.Коневым, А.И.Еременко, другими военачальниками. Все они денно и нощно занимались трудным делом войны, отдавая ему силы, знания, опыт, и если кому из нас, младших офицеров, иногда влетало под горячую руку, то никто не обижался. Если, скажем, комбат в ответе за свое подразделение, которое в атаке должно взять вон ту высотку, то человек с маршальскими погонами на плечах отвечает за судьбу страны и народа.

Выполняя ту или иную поставленную перед батальоном задачу, я всякий раз интересовался и по возможности что-то узнавал о замыслах и действиях более широкого плана. По-моему, и другие наши командиры были склонны к тому же - я видел, с каким пристрастием «допрашивали» они офицеров вышестоящего штаба при случайных встречах. Не простое любопытство, а именно чувство ответственности за порученное дело проявлялось в их вопросах. В самом деле: что за комбат тот, кто, выполняя свою боевую задачу «отсюда - досюда», больше ничем не интересуется? До нас, командиров подразделений, конечно, доводили обстановку и задачи «в части, касающейся…», а хотелось знать побольше, порассуждать в товарищеском кругу о замыслах и событиях крупных масштабов.

Когда наша дивизия наступала в направлении Вязьмы, мы, ротные и батальонные командиры, понимали, что бои идут не только за освобождение очередного советского города, а решается одновременно и перспективная задача. Надо было сорвать планомерный отход немецких войск на образовавшемся тогда ржевско-вяземском выступе, не дать им выровнять линию фронта. А они стремились ее выровнять. Гитлеровцы опасались разных «выступов» и «прогибов», зная, что в таких местах зарождаются, назревают удары советских войск.

Я уже замечал вскользь по ходу записок, и мне еще раз хочется повторить, что гитлеровские вояки были сильны и стойки, когда все шло по уставным канонам. Они любили, чтобы участок фронта был похож на производственный конвейер, чтобы страшная машина войны работала в размеренном ритме. Как только намечалось отклонение от этого, вклинивалось что-то новое - немцы сейчас же слабели, сдавали позиции.

На ржевско-вяземском направлении гитлеровские генералы старались оттянуть свои соединения с местности, полуостровом выдвинутой на территорию, занятую нашими войсками. Этого нельзя было допустить, во всяком случае, планомерного, организованного отхода, когда бы фашисты убрались с «полуострова» подобру-поздорову.

Ржевско- вяземский плацдарм представлял собой наиболее выдвинутый к нашей столице участок фронта, на котором противнику ценой больших усилий и жертв удалось задержаться после разгрома гитлеровцев под Москвой. Удержанию этого плацдарма немецко-фашистское командование придавало особое значение, и в течение всего 1942 года на нем действовало примерно две трети сил группы армий «Центр».

Так вот, когда немцы, почувствовав ненадежность и шаткость плацдарма, начали оттягиваться, мы стали всячески препятствовать этой классической схеме военных действий противника. Полки нашей дивизии вместе с другими частями совершали ночные марши, внезапно выдвигаясь к важнейшим коммуникациям врага, перерезая дороги, оседлывая перекрестки. Очагами вспыхивали и гасли бои в разных местах. Подобная тактика пришлась гитлеровским генералам не по вкусу, они торопливо отводили войска с выступа, стараясь по возможности сохранить их в целости.

Отходя, фашисты минировали все, что только могли и как только умели. Свои «адские машинки» они ставили с большой изобретательностью, некоторые мины, заложенные в глубинах городских подвалов и трубопроводов, были рассчитаны на неизвлекаемость.

Освобожденная советскими войсками Вязьма еще долго не могла зажить мирной жизнью и спокойно вздохнуть. Развалины города были нашпигованы множеством коварных минных устройств. Наши саперы самоотверженно трудились, ежечасно совершая подвиги в своей опасной работе, и все же то там, то тут раздавался в городе взрыв минного заряда, который не удалось обезвредить. Даже через месяц после освобождения прогремело несколько взрывов, повлекших за собой разрушения и человеческие жертвы.

В тяжелых, продолжительных боях на ржевско-вяземском направлении заметно поредели наши подразделения. Особенно большие потери понесла пехота, всегда идущая в огонь сражения впереди, не защищенная никакой броней. 29-я гвардейская стрелковая дивизия была отведена в тыл на переформирование. Весной 1943 года наша дивизия рассталась с 5-й армией и вошла в состав 10-й гвардейской армии.

В бои на спас-деменском направлении наша дивизия вступила, пополненная личным составом и техникой, имея немалый опыт наступательных действий, хорошие командирские кадры.

Свою оборону противник здесь построил по принципу так называемого Восточного вала. Ее мощные узлы включали земляные сооружения, проволочные заграждения, минные поля и противотанковые рвы. Над всей окружающей местностью господствовала высота 233,3. Она была буквально изрезана траншеями и начинена огневыми средствами. Высота, как показала рекогносцировка, являлась ключевой позицией вражеской обороны. На спас-деменском направлении противник сконцентрировал крупные силы. Здесь занимали оборону и находились в готовности в глубине 268-я и 260-я пехотные дивизии, 1-й танковый гренадерский полк, три артиллерийских полка, части самоходной артиллерии и авиации.

Наша дивизия была введена в бой после того, как части другого соединения, овладев первыми траншеями противника, не смогли взломать вражескую оборону на тактическую глубину. Наступление приостановилось, а гитлеровцы тем временем подтягивали резервы. Здесь появилась, например, 36-я механизированная дивизия, разгромленная ранее под Орлом и, видно, сколоченная вновь.

То обстоятельство, что на нас возлагалась задача, оказавшаяся непосильной для другого соединения, вызывало у личного состава чувство боевой гордости и ответственности. Люди понимали, конечно, что бои предстоят такие, после которых многие не останутся в живых, и тем не менее во время перекуров и обогревов в тесных землянках слышались бодрые голоса:

- Гвардия свое дело сделает!

- Где наступает гвардия - там враг не устоит.

- Брали не одну высоту, возьмем и эту.

В назначенный момент все вокруг потрясли мощные раскаты артподготовки. Она длилась недолго, всего 30 минут, но, наверное, проняла гитлеровцев здорово - над передним краем противника клубились тучи дыма, огня, вздыбленной земли.

Вслед за тем пехота двинулась в атаку. Ее поддерживали танки.

Наш батальон наступал как раз в направлении высоты 233,3. Солдаты шли вперед, преодолевая сопротивление противника, подавляя его своим огнем, офицеры тактически грамотно управляли взводами и ротами.

Три месяца предыдущей напряженной учебы в прифронтовой полосе дали свои результаты, наилучшим образом дополнили наш боевой опыт. Гвардейцы в атаке двигались вперед решительными бросками, следовали за разрывами снарядов своей артиллерии, не задерживались в первых линиях вражеских траншей, устремлялись в глубину. Когда же противник предпринимал контратаки, гвардейцы залповым огнем с коротких дистанций уничтожали фашистские цепи, принуждали их к отступлению.