Нет, Крман не хотел прерывать исповедь. Он боялся, что во второй раз не решится на нее. Капеллан не возражал. Лишь соломенные брови время от времени то ползли вверх по лбу капеллана, то опускались почти к самому носу. Позднее Энеман распорядился, чтобы Крману дали куриного бульона с сухарями. Подождал, пока тот поест, затем подал знак, что разговор следует продолжать.
— Сейчас я еще думаю о странной пьесе о датском принце Гамлете. Собственно, самой пьесы я не читал и не видел на сцене. Мне о ней рассказывали. В общем, этот принц посвятил свою жизнь тому, чтобы навести в своей стране абсолютный порядок. Может быть, эта пьеса пророческая. Не похож ли царь Петр на Гамлета, который теперь решил навести порядок в своей империи?
— Помилуйте, о чем вы говорите? Империя Петра никак не похожа на Данию. В Дании нет казаков, калмыков, башкир, Сибири, бунтующих стрельцов.
— Да, конечно. Но все же в России много странного и нам непонятного. Мне довелось беседовать со священником по фамилии Яновский. Его позднее повесили в Будицах по приказу вашего короля…
— И королям случается ошибаться. Вешать священника, конечно, не следовало хотя бы потому, что все мы, христиане, несмотря на различия в толкованиях тех или иных догматов, призывали возлюбить ближнего, как себя самого…
— Но в том-то и дело, что священник Яновский призвал с амвона подниматься на борьбу со шведами. У кого есть вилы — брать в руки вилы, у кого топор — топор. Если нет ни топора, ни вил, ни ножа, тех он заклинал бить шведов дубинами.
— Что же во всем этом странного? — спросил невозмутимый Энеман.
— Как вы не понимаете? Ведь такие слова говорил не воитель, а человек, призванный пробуждать в душе своих прихожан чувства добрые и взывать к милосердию.
— Что же тут удивительного? Этот священник такой же русский, как и все они. Возможно, друзья его детства стояли в рядах царского войска под Полтавой. Кто знает, что сказал бы я сам на месте вашего Яновского. Может быть, то же самое, если бы хватило сил и смелости…
— Нет! — закричал Крман. — Я не могу ничего этого постигнуть. Я не понимаю, почему любой спор надо решать на поле брани. Я не желаю понимать, во имя чего убивают детей. Я сам видел, как драбант короля зарубил маленького мальчика…
— Довольно! — твердо сказал Энеман. — На эту тему мы можем говорить до бесконечности. Во многом вы правы. Россия не копия европейских государств. И ее населяют люди с крепкими характерами. А потому любые попытки ее завоевать и принудить к подчинению невозможны. Это одиннадцатая и самая главная причина нашего нынешнего поражения, о которой я, естественно, не рискнул упомянуть в своей проповеди. Вы должны забыть о России, об этом походе и даже о своем сыне. Не пытайтесь выяснять, жив он или погиб. Забудьте все!
— Но как же это можно? Помилуйте, ведь Россия существует на карте!
— Не глядите на карту. Убедите себя, что вам все приснилось.
— Я не сумею.
— У вас нет другого выхода. Вы — житель маленького тихого Пряшева. Отправляйтесь туда. Там вы очнетесь от дурного сна. И ваша душа исцелится.
— Вы предлагаете мне невыполнимое. Нельзя же заменить собственную голову другой. Все, что мучит меня, сидит вот здесь. — Крман постучал себя по лбу. — Когда пылают душа и мозг, советы мало чем помогут.
— Но все же прислушайтесь к моим словам. А советы мы подкрепим и другими способами врачевания.
Затем Энеман потребовал, чтобы ему отловили триста пауков. Ни более ни менее — именно триста штук!
Ничего не понимающий, перепуганный Погорский целый день занимался охотой на них. Затем понадобились еще и четыре ящерицы. Вернее, не сами ящерицы, а их хвосты. И это было добыто. Из пауков и хвостов ящериц, водки и какого-то белого порошка Энеман сделал настой.
— По двадцать капель трижды в день перед едой. Очень скоро вы почувствуете себя вполне здоровым.
Энеман, конечно же, был обычным капелланом, которого король к тому же не очень привечал. Тем не менее он совершил то, чего не сделала бы и сотня патентованных магов. Крман через неделю поднялся на ноги и был готов тронуться в путь.
— Уговорите своего друга и в дальнейшем продолжать назначенное мною лечение, — посоветовал Энеман Погорскому. — К нему обязательно придет исцеление.
— Не знаю, как и благодарить вас! Но мне неизвестен секрет настойки на пауках.
— Мне он тоже неизвестен, — ответствовал Энеман. — Пауки, хвосты ящериц и обычный толченый мел — все это пришло мне на ум в одно мгновение. С тем же успехом вместо пауков можно было бросить в водку мух. Здесь важно другое. Ваш друг из тех, кому нужно обязательно во что-нибудь верить. Если его оставить один на один с собственными мыслями, он сойдет с ума. Сейчас он поверил в мою настойку — и слава богу! Не разуверяйте его в том, что она чудодейственна.
— И все же вы великий целитель души человеческой! — воскликнул Погорский. — Спасибо за Даниила!
— Не за что благодарить. Если бы я мог исцелить короля!
Забегая вперед, скажем, что Крман с Погорским действительно благополучно возвратились через Мункач в Пряшев, где их встретили как героев. Ведь они вправду привезли деньги на восстановление коллегии. Крман года полтора попивал по двадцать капель «паучьей» настойки по утрам, пока не почувствовал, что душа его стала спокойной, он больше не вспоминает огней на холмах… Единственное, чего он еще не забыл, так это то, что у сына были такие же глаза, как у Анны. Но этот взгляд уже не бередил, не тревожил его, не заставлял просыпаться по ночам в липком холодном поту. Там где-то, вдали от Пряшева, шли войны, волновались народы, монархи обменивались глубокомысленными посланиями и подсылали друг к дружке шпионов, а Крман отдыхал от шумного мира, снова бродил по окраинам своего чистого, милого городка. У него появилась привычка гулять по ночам. Для этой цели он приобрел специальный масляный фонарь с удобной ручкой-кольцом. Однажды осенью во время обычной вечерней прогулки Крман попал под настоящий дождь каштанов. Подул ветерок, и дерево одновременно стряхнуло на дорогу десятка полтора каштанов. В узком луче фонаря было видно, как каштаны, ударившись о землю, освобождаются от зеленовато-желтой кожуры, а затем, будто обрадовавшись обретенной свободе, разлетаются в разные стороны. Они были совсем как живые. И напоминали каких-то зверьков. Скорее всего, крошечных белок.
Крман поднял один каштан. Он был теплый и казался живым. Крман улыбнулся каштану, как старому знакомому. Дома он бросил в горящий камин все свои папки о царе Петре, Карле XII и Августе Сильном, туда же полетели и бумаги, оставленные когда-то Василием. Даниил понял, что у него хватит сил забыть все это. А забыть, как утверждал Энеман, — значит выжить. Пить настойку ему больше не понадобилось.
Через некоторое время он написал свои воспоминания о путешествии по Белоруссии и Украине, рукопись которой позднее хранилась в библиотеке Будапештского университета. Через двести лет ее нашли и даже опубликовали отрывки, которые, впрочем, не привлекли внимания историков. И совершенно справедливо. Уж слишком частными были наблюдения автора, а выводы — наивными. Прошел по жизни стороной, как тень случайного облачка на дальнем поле.
Куда интереснее сложились судьбы других героев нашей хроники.
Вы еще не забыли о «ничейном солдате» по имени Василий, который после победы над шведами собирался бежать не то за Дон, не то за Урал. Ни в одном из известных нам исторических документов его имя не упоминается. Зато известно другое. Семен Палий, ярый враг Мазепы, католицизма, мечтавший об освобождении всей Украины, принял участие в Полтавской битве, хотя после сибирской ссылки без посторонней помощи не мог сесть на коня. И Мазепа знал, что Палий будет среди тех, кто имеете с царем Петром, фельдмаршалом Шереметевым, князем Меншиковым, гетманом Скоропадским и другими военачальниками поведет полки в бой против шведов. Но позднее Палий не подчинился Скоропадскому. Он организовал собственные казачьи отряды, которые боролись против старшин, разорял поместья, раздавал бедным отобранное у богачей добро. Палий еще долго держал в страхе гетмана Скоропадского, появляясь в разных местах Украины, даже под самим Киевом. О Семене Палии, его отрядах, его бурной жизни можно рассказывать до бесконечности. Нам с вами важно другое. По преданию, к Палию присоединились и многие дезертиры из царских войск. Один их них любил рассказывать сказку о ветре. Только она уже была совсем иной. Не звери решили спрятать ветер, а богачи и начальники над людьми простыми. А почему им был опасен ветер? Да потому, что разносил по миру правду, шептал ее на ухо каждому. Как же богачи и начальники могли потерпеть такое, если вся сила и могущество на обмане да неправде держатся? Вот и решили они спрятать ветер. Подстерегли, когда он спал под кустом, свернувшись клубочком… А дальнейшее вам известно. Ветер все же освободился. Так вот, не был ли солдат, рассказывающий сказку, тем самым Василием — тезкой нашего героя? Утверждать что-либо точно в этом случае трудно. Зато доподлинно известно другое. Длинной и пустой оказалась жизнь Филиппа Орлика. Может быть, Мазепа был прав, сказав, что на небе, в том месте, где должна быть звезда Филиппа Орлика, зияет дыра? Орлик, как перекати-поле, метался из страны в страну, писал покаянные письма царю Петру, предлагая себя в гетманы, долго прятался в Польше, боясь, что Август выдаст его. А умер на положении пленника в Турции.
