Остается добавить, что писал все это Карл без тени юмора. Он попросту решил не считаться с реальностью. Левенгаупт потерпел поражение? Ну и что? Проще простого объявить это поражение великолепной викторией, то есть победой.
Подходы к Москве перекрыты, а вся шведская армия загнана на Украину? И это правильно. Надо просто объявить, что именно такой план был принят с самого начала похода.
Уже совсем за полночь, когда свеча почти догорела, Карл вновь призвал к себе полковника Хорда:
— Велел ли я повесить солдата, который принес весть о поражении Левенгаупта?
— Нет, ваше величество.
— Солдату повезло. Раз уж так вышло, пусть поживет.
Сумка почтового курьера
Письмо царя Петра от 29 сентября 1708 года всем русским воеводам:
«Объявляю вам, что мы вчерашнего числа неприятеля дошли, стоящего зело в крепких местах, числом 16 000, который тотчас нас из лесу атаковал всею пехотою во фланг… Правда, хотя неприятель зело жестоко из пушек и ружья стрелял, однако ж оного сквозь лес прогнали к их коннице, и потом неприятель паки в бой вступил, и начав час после полудня даже до темноты бой сей с непрестанным зело жестоким огнем пребывал, и неприятель не всё отступал, но и наступал, а виктории нельзя было во весь день видеть, куды будет; на последи, милостью победодавца бога, оного неприятеля сломив, побили наголову, так что трупом с 8000 на месте осталось (кроме что по лесам от ран померло и калмыки побили); обоз весь, с 2000 телег, 16 пушек, 42 знамя и поле совсем осталось нам. Генерал Флюк неприятеля бегущего достиг в Пропойску, из которых больше 500 на месте положил, да в плен взяли 43 человек офицеров, 700 рядовых, а потом еще много в наш обоз привозят и сами приходят из лесов; також и достальной обоз с 3000 телег взяли. А достальные шведы побежали вниз по реке Соже и в шести милях вплавь за реку переплыли, за которыми сзади калмыки гнали и зело много побили…»
Письмо купца Михайла панне Марии Друкаревичевой из Белой Церкви от 30 сентября 1709 года:
«Светлая панна!
Нами получены точные сведения, что гетман Иван Степанович Мазепа уже несколько лет состоит в переписке с кумою своею, матерью князя Вишневецкого, по второму мужу княгинею Дольскою, которая теперь проживает во Львове. Переписку они ведут с помощью цифровой азбуки, коея нами еще не разгадана, хотя многие письма побывали в наших руках и нами переписаны для возможного прочтения в будущем времени. Однако можно предположить, что княгиня Дольская склоняет гетмана к переходу на сторону незаконного короля польского Станислава Лещинского, поелику он посещал дом ее, бывая во Львове.
Магазины нами созданы около Батурина и на Северской земле. Василий при гетмане. Иван Одноглазый увел с Сечи полтора десятка верных людей, собрал некоторых и на Правобережье — из тех, кто воевал под началом Палия. Если дело с гетманом будет иметь тот оборот, которого мы все опасаемся, к нам пристанут и многие люди из тех, кто доселе пороху не нюхал. Однако то нас мало тревожит. Коли надо, люди искусству воинскому научаются быстро, если есть хотение… Верю, что с помощью божию скоро снова буду во Львове. Да еще спешу сообщить, что епископ Иосиф Шумлянский многое делает, чтобы Ставропигийское братство при монастыре святого Онуфрия, где русские книги от покон веку печатались, признало церковную унию и римский престол.
Многие братчики уже вняли прельщениям Шумлянского, о чем донесли други наши из Киевско-Могилевской духовной академии, а также лично нам говорил в том же Киеве ученый муж Феофан Прокопович — царю Петру верный союзник и враг гетмана…»
А теперь об анонимном стихотворном письме (листовке) под названием «Дума», распространяемом по Украине сторонниками Мазепы.
В «Думе» не прямо, но звучал призыв точить сабли и сохранять вольность.
Авторство «Думы» приписывали самому Мазепе. Да и Кочубей в своем доносе настаивал на этом.
Но гетман решительно заявил царю, что все клевета, никаких стихов он не писал и писать не намерен. Тем более странным должно было показаться, что осенью 1708 года из Батурина в разные города Украины полетели гонцы с аккуратно переписанным на лучшей немецкой бумаге текстом «Думы»…
«Апофеоз Мазепы»
Утром гетмана ужалила в ухо пчела. Обычная пчела, которой положено собирать на цветах нектар и носить его в улей, видимо, сбилась с пути, влетела в открытое окно, прямиком понеслась к голове гетмана, сделала над нею два круга, выбирая место для атаки, и вогнала жало в мочку левого гетманского уха.
— Беда! — воскликнул гетман. — Это божья кара!
Генеральный писарь Филипп Орлик, сидевший в этой же комнате у стола, удивленно глядел на гетмана, не понимая, почему тот подхватился с лежака и держится за голову.
Сообразив наконец, в чем дело, он аккуратно положил перо рядом с чернильницей и пошел звать лекарей. Их при Мазепе было трое. Два — ученных в польских университетах, а один — старый казак, который хорошо разбирался в травах, знал, как лечить «хирургические и подагрические боли», на которые в последние годы все чаще жаловался гетман. Этот казак по имени Лука, кроме того, умел приготовлять маковый отвар, помогавший гетману засыпать и прекращавший головокружения.
Орлик привел Луку. Тот осмотрел гетманское ухо и сказал:
— Может, само пройдет, а может, яд в голову ударит.
— Так сделай что-нибудь, чтобы не ударило!
— Все от бога! — поспешил снять с себя ответственность Лука. — Зачем с босой головой лежали? Были бы при полном гетманском убранстве, она бы не посмела кусать. Да и некуда было бы ей…
— Авось не помру! — махнул Мазепа рукой.
В последнее время гетман все чаще переходил от тоски к внезапной веселости, даже бесшабашности. Лука все же принес примочку для уха и немного макового отвара в серебряном кубке.
Гетман выпил отвар и подремал. Через час проснулся и вновь призвал к себе Орлика:
— Пиши дальше. «Если я, особою своею гетманскою, оставя Украину, удалюсь, то очень опасаюсь, что в здешнем непостоянном и малодушном народе произойдет возмущение. Уже появились на берегах днепровских шайки — одна в восемьсот, а другая в тысячу человек, — которые грабят добрых людей и учиняют разбой. Если я с полками уйду отсюда, разбойники и вовсе в смелость войдут. А главная причина та, что я совсем болен и собираюсь помирать. Велел даже гроб себе изготовить. Последний час мой наступает. Собираюсь ехать к архиерею в Борзну собороваться. В общем, прибыть с полками к Стародубу не могу…» Вот и все. Орлик. Пошли Войнаровского с письмом к князю Меншикову. Да пусть он не забудет рассказать там, как мы праздновали победу войск его царского величества под Лесной. Что салют из пушек давали и после каждого залпа кубок пили…
— Постой, постой! — сказал Орлик. — Кто ж поверит? То ты вдруг из пушек стреляешь и вино пьешь, то гроб себе готовишь…
— А так оно и есть! — спокойно сказал Мазепа. — И из пушек стреляю, и вино пью, и гроб готовлю. Помирать-то придется. Скоро уже. А поверят или не поверят, мне все равно. Главное — не идти к Стародубу и остаться здесь.
— Значит, ты уже решил?
— Что?
— Как это что? — удивился Орлик. — О чем вчера говорили? Идти под шведа.
— Ну, правильно, говорили, — согласился гетман. — Мало ли о чем люди могут говорить. На то им и язык дан. Какой приказ я стародубскому полку послал? Помнишь?
— Впускать в город того, кто первый придет. Русские — так русских, шведы — так шведов…
— Про то я и говорю. Бог за нас решит. Если швед победит, я напишу царю письмо с благодарностью за многолетнюю протекцию и поддержку и сообщу, что перехожу под покровительство шведского короля. Ведь и вправду царя есть за что поблагодарить, и к шведу пора перекидываться.
Орлик помолчал, задумался над чем-то, а затем мечтательно произнес:
— Если 6 я был гетманом…
