— Что оно чует?

— Не знаю.

— Даниил, ты с ума сошел!

— Возможно, — мирно бормотал Крман. — Мне иногда самому так кажется.

Костры не гасли до зари.

Через день они появились уже в другом месте, затем исчезли и снова вспыхнули там же, где были в первый раз.

— Это ужасно! — кричал Крман. — Они как живые!

Он и гетману сказал о том, что костры его пугают. Они как бы окружают лагерь. И каждую ночь загораются в новом месте, но все ближе и ближе к главной квартире.

— Да я и сам на них смотрю до рассвета! — признался гетман. — Не костры, а очи дьявола. Всё смотрят, смотрят, заглядывают тебе в душу. Я скажу Луке, чтобы он тебе приготовил макового отвару. Может, уснешь…

Крман совсем растерялся. Какая связь между этими кострами и его сыном? А ведь какая-то существует. Это очевидно.

— Меня совершенно выводят из себя эти костры. Я их боюсь и сам не пойму почему.

— Мне хорошо, — сказал вдруг Мазепа. — Я уже стар, но жив. И еще поживу. А вам всем помирать ведь неохота. Ох как неохота! Да придется. Его величеству королю костры тоже мешают. Слышишь, из пушки по ним пальнули? А ведь порох надо беречь для штурма. Его, поди, уже и не осталось. Многим сейчас помирать пришла пора. Бродит по полям старая с косой. Размахивает ею. Обильная будет жатва.

В темноте простучали подковы десятков коней. Король послал отряд атаковать тех, кто зажигает костры. И вправду, через полчаса они погасли. Королю доложили, что возле костров не было ни единого человека.

— А ведь сейчас снова загорятся! — сказал Мазепа. — Думаю, рук князя Меншикова дело. Решительный мужчина.

Крман ушел от гетмана и до утра просидел у окна. Конечно же, костры вскоре вспыхнули вновь. Острые колючие огоньки буравили ночную темноту, не давали спать.

Наутро по лагерю распространились слухи, что этой ночью русским удалось перебросить в Полтаву подкрепления. Будто бы, раздевшись донага, держа над головой тюки с порохом и свинцом, отряд, посланный Меншиковым, перебрался через болото и благополучно достиг крепости. Откуда-то стало известным даже имя начальника десанта — бригадир Головин.

Крман попросил у Гермелина подзорную трубу, чтобы получше рассмотреть крепость.

— Умеете ею пользоваться? Вот здесь она раздвигается. Надо подогнать под свой глаз. Хорошо видно? Ну и прекрасно. Поразвлекайтесь.

Крман мало что понимал в военном деле. Разглядывая валы и палисады, окружавшие небольшой городок, не больше его родного Пряшева, он не понимал, что же тут неприступного, почему по сей день не удается взять крепость. Толковали о необычайном упрямстве ее коменданта Келина, который будто бы по происхождению тоже швед, но обрусевший. И уже успел до такой степени почувствовать себя русским, что оказывает столь яростное сопротивление войскам «Северного Александра». Другие утверждали, что Келин никакой не швед, а его желание стоять до конца вызвано личной ненавистью к королю. Так или иначе, Карл мечтал повесить Келина.

Вдруг полтавские валы окутались дымом. Через минуту до Крмана долетели и звуки выстрелов. В апрошах заметались шведы и казаки. Многие падали. Видимо, пушки били картечью.

Затем Крман увидел русских, бегущих от палисада к апрошам.

— Дайте-ка трубу! — сказал Гермелин. — Они устраивают вылазку.

— Значит, крепость еще не сдается?

— Уж это точно! — зло сказал Гермелин. — Не только не сдается, но, как видите, они атакуют. К тому же вчера снова угнали у нас коней и перебили стражу. Хотел бы я знать, где царь? Почему он не при войске?

— Разве он не в Москве?

— Этого мы не знаем. Может быть, подкрепление ведет. В общем, молитесь за спасение наше, раз не умеете стрелять.

Вылазку из крепости отбили с большими потерями.

А к вечеру на холмах опять вспыхнули костры.

Крман вновь поплелся к Олафу Гермелину.

— Если можно, дайте мне еще раз трубу. Я хочу повнимательнее рассмотреть, есть ли возле костров люди.

— Милый Крман, — ответил королевский секретарь, — за кострами наблюдают по поручению короля. Сделаны и засады. Мы с вами вряд ли чем-нибудь сможем помочь в этом деле.

— Тогда я хотел бы побеседовать с самим королем.

— О чем? О кострах?

— Нет, не только о кострах.

— Может быть, вам удалось отыскать королевского петуха?

— При чем тут петух! Я хочу поговорить с королем о войне.

— Не думаю, что это нужно. Каждый должен заниматься своими делами. Вы — теософией, древними языками. Хотя сам я отдал немало времени изучению латыни, но готов признать, что в этом предмете вы дадите мне сто очков форы. А война — компетенция короля.

— Но война это же не что-то, что существует само по себе, как игра в шахматы. Она имеет отношение к каждому из нас. Гибнут люди. Горят города. Мне есть что сказать королю…

— Что же именно? — послышался сзади тихий голос. — Говорите.

Король подошел незаметно и, надо думать, давно уже слушал беседу Крмана со своим секретарем. Карл, сутулясь, опирался на красивую резную палку черного дерева, набалдашник которой был украшен мелкими рубинами и изумрудом. Палка была единственным, что внешне отличало короля от любого из его солдат. Да, пожалуй, еще худое аскетическое лицо с большим горбатым носом выдавало человека, действиями которого руководят не столько чувства, сколько разум.

— Я жду! — продолжал король. — Вы искали аудиенции со мной. И получили ее без особых хлопот. Что вы имеете сообщить мне о войнах?

— Они ужасны! — выпалил Крман. — Люди никогда не должны воевать.

— Тем не менее они всегда воевали в минувшем, воюют сейчас и будут воевать в будущем.

— Но почему, ваше величество? Какой им смысл убивать друг друга? Ведь, если вдуматься, тут имеет место чистейшее безумие.

— О нет! — возразил король. — В связи с войнами можно вести речь о чем угодно, только не о безумии. Сильные всегда будут уничтожать слабых. А способов решить, кто сильнее, а кто слабее, кроме войн, нет.

— Ваше величество, но ведь господь призвал нас возлюбить ближнего своего.

— И отлично. Мы и обязаны любить ближних. Но разве русский царь ваш ближний?

— В какой-то мере… Он такой же человек, как мы с вами.

— В какой-то мере — может быть, — ответил король. — Но только в какой-то мере.

Сообщив все это Крману, король удалился. Гермелин, чему-то улыбнувшись, последовал за ним. А Крман остался на глинистом желтом, лишь кое-где покрытом бурьяном пригорке наедине со своими думами и своей растерянностью. Он не был согласен с жестокими словами Карла, в них была великая ложь. Что сказал бы Василий, доведись ему услышать его беседу с королем? Что он, Крман, знал о своем сыне? Почти ничего. Каков этот человек? Во имя чего он живет на земле? Чему молится? Что клянет? Во имя какого бога ежевечерне вспыхивают на холмах костры?

«Может быть, русские не испытывают страха смерти, — думал Крман, — и, наверное, полагают, что жизнь бесконечна, что сами они — лишь частичка, крупинка огромного мира. Для нас с нашей смертью рушится Вселенная, а для них… Что для них? Сразу и не понять. Почему они идут в бой не только в составе царских полков, но и сами по себе, зачастую зная, что их ждет верная смерть? Тяжело — ох, тяжело! — быть отцом русского сына… Никогда толком не поймешь, кто же твое дитя!»

Мы с вами уже знаем о разных видах существовавшей в ту пору почты — голубиной, регулярной и специальной. Изобретательные люди пытались использовать для спешных депеш также дрессированных собак. Частенько письма сплавляли по речкам, привязывая закупоренные бутылки к бревнам. Но то, что придумал бывший мальчишка-пирожник, возведенный царем Петром в полудержавные властители, князь Александр Данилович Меншиков, кажется, еще не приходило в голову никому. Меншиков предложил отправлять в осажденную Полтаву письма, вкладывая их в пустые пушечные ядра. Шведы ничего не могли понять: с какой стати русские время от времени стреляют по своим же? Вдруг из-за реки какая-нибудь из русских пушек ударит по крепости и умолкнет. Это походило на сумасшествие. Даже в этой необъяснимой войне без классических баталий такие поступки все равно казались чем-то диким.