— Ты ведь сегодня курфюрст, — сказал Август. — Так ведь мы договорились? А до полуночи еще более часа. С какой же стати ты сваливаешь на меня свои обязанности?

— Я полагал, что свидание с приятной юной девой…

— Оно не было приятным! — буркнул курфюрст. — И я охотно уступил бы тебе привилегию беседовать с нею. Она занимается вовсе не тем, чем полагается заниматься женщинам. Кстати, вот две листовки. Прочитай их. Какую бы ты велел печатать? Хоть они и не подписаны, но и Карл и Петр могут рассердиться, узнав, что их отпечатали в Саксонии. Надо быть осмотрительным и сделать верный ход.

Пока Фрейлих, придвинув поближе настольный канделябр, шелестел страницами. Август вышел на балкон. Город уже затих, но кое-где еще светились огни. Любопытно бы знать, что делают там, где еще горят окна? Если уж не спится, то в такую ночь лучше погулять, назначить где-нибудь свидание своей любезной. Вспомнил вдруг Август о царе Петре, о том, что он всегда робел при встрече с царем, потому что не понимал этого человека — длинного, как жердь, и поджарого, как борзая, с непропорционально маленькой головой и странным сверлящим взглядом беличьих глаз. В нем не было величественности, зато много деловитости. Вопросы Петр задавал совершенно неожиданные и не отвечающие сану. Его интересовали устройство карет и фонтанов, способы отливки пушек и крепления балконов.

«Зачем вам все это, брат мой? — спросил однажды Август. — Прикажите — и вам все сделают».

«А как же я тогда буду знать, что приказ исполнили верно и меня не обманули?»

Петр был прямой противоположностью молодому шведу. Августу вдруг пришло на ум, что двум столь разным по характерам, но в одинаковой мере упрямым соседям должно быть тесно на земле. Они не уживутся рядом. Потому никакого мира между Швецией и Россией не будет. Похоже на то, что сейчас на небосклоне вроде бы засияла звезда Петра. Но Август считал, что Петр, так же, как и он сам, в глубине души отчаянно боится шведа, его удачливости, его небывалой смелости. Карл умел парализовать волю противников. Уж не колдун ли он?

— Ваше величество! Я нашел выход из положения! — воскликнул в комнате Фрейлих. — Ха-ха-ха!

— Какой выход?

— Очень хороший выход. Ха-ха!

— Твой смех глуп.

— Я это и сам отлично знаю, ваше величество, потому и смеюсь. Ха-ха-ха! Надо издать обе листовки. Одновременно. Ха-ха-ха!

Теперь засмеялся уже и Август. Действительно, почему, бы и нет? Кто и как докажет, что печатались они по его прямому распоряжению? Одно дело — подозрения, второе — точные факты. Санкции на издания листовок он дает лишь устно.

— Молодец, Фрейлих! Быть тебе королем шутов. Что же касается гостьи из Львова, то поверь мне, опытному сердцееду, она невероятно скучна… Кстати, Иосиф, будет не лишне распорядиться, чтобы эту львицу из города не выпускали. Впрочем, вот что мне пришло в голову. Идея блестящая!.. Пусть мне немедленно сообщат, где она остановилась.

Через час, одетый в узкие французские кюлоты[27], закрывавшие лишь колени, в белые шелковые чулки, башмаки на высоком каблуке, с бронзовыми пряжками и в золотистый бархатный кафтан, шитый серебром, он стоял у гостиницы, в которой остановилась Мария. За углом, позевывая и в душе проклиная свою шутовскую долю, прятался Фрейлих. Конечно, курфюрст мог постучать привязанным у входа деревянным молотком в дверь, назвать себя — и его с поклоном, впустили бы. Но такой ход событий никак не устраивал курфюрста — слишком скучным он представлялся. Поэтому он предпочел другой. Фрейлих подкупил служанку, которая в условленное время должна была с черного хода впустить в гостиницу «неизвестную особу». План удался на славу. Золотая монета проскользнула в карман передника служанки. «Неизвестную особу» своевременно впустили в гостиницу, без свечи провели по узким, темным коридорам на второй этаж и указали комнату приезжей. Оставив курфюрста перед дверью, сунув ему в руки ключ от комнаты, служанка неслышно ретировалась. Август рассердился. Дверь могла быть заперта и изнутри на щеколду или цепочку. Тогда ключ мало помог бы… Но отступать было поздно. Он нажал на ручку двери. Дверь подалась. Тут-то и пришлось ему столкнуться с тем, чего в первую минуту нельзя было даже осмыслить.

На безвкусном простеньком комоде стоял подсвечник с наполовину оплывшей уже свечой. У комода на табурете сидела старуха в каком-то допотопном костюме — рукава-буфы с продольными разрезами, на цветной линялой подкладке, подвешенные к поясу огромные часы-луковица, дешевое ожерелье на морщинистой коричневой шее. Опытный взгляд Августа отметил еще одну неприятную деталь: старуха еще пыталась молодиться — на ее щеках был слой белил и румян толщиной с палец.

— Кто вы? — спросила она скрипучим голосом. — Как посмели ночью войти к одинокой даме? Моя честь! Мое имя! Я буду звать людей!

— Ради бога! — взмолился курфюрст. — Вашей чести ничто не угрожает. Здесь жила моя добрая знакомая… Может быть, я ошибся дверью.

— Нет, не ошиблись. Я только что, под вечер, заняла место, освободившееся после отъезда какой-то молодой дамы. Могу себе представить, каких она была правил, если принимала у себя в полночь мужчин!

Курфюрст попятился, прикрыл дверь. На лбу выступила испарина. Он отер ее рукавом… Хитрая львовянка успела ускользнуть.

— Фрейлих! — сказал Август, выбравшись из гостиницы. — Фрейлих, беда! Она бежала. Меня надули, как мальчишку!

— Любая беда — на самом деле вовсе не беда. Отоспимся, и все будет выглядеть в ином свете. Итак, вперед, в сладкий розовый сон.

Повеление курфюрста задержать при выезде из Дрездена молодую даму или девицу, приметы которой были сообщены караулу на всех заставах города, все же было исполнено. В ту ночь из Дрездена выехало всего лишь четырнадцать карет. Причем только в трех из них путешествовали женщины. И все они были немолоды, а одна — и вовсе глубокой старухой. Так и доложили курфюрсту.

— Странно! — сказал Август. — Значит, она прячется где-то в городе. Послушай-ка, Фрейлих, нет ли тут подвоха? Не было ли среди этих старух одной с особо легкой походкой и родинкой над верхней губой? Не провели ли меня за нос? Причем дважды.

На этот раз Август оказался провидцем. Одна из карет увозила старуху с легкой походкой и родинкой над верхней губой. Через сто верст от Дрездена маскарад закончился. Мария сняла грим. Ее сопровождали лишь двое вооруженных слуг. Слишком смело и рискованно было предпринимать в такую смутную пору подобные путешествия, но Мария не думала об опасности. Мысли о встрече с курфюрстом, который ей показался удивительно похожим на говорящего павлина, какое-то время не давали ей уснуть. Вправду, нужна ли была эта поездка? Не было ли слишком наивным пытаться склонить к действиям Августа, столь убедительно доказавшего на деле собственную неспособность к последовательным поступкам? Но Марии хотелось верить, что она хоть немного сможет помочь тем, кто сейчас далеко на востоке ведет бой не на живот, а на смерть.

Но несмотря на тряскую дорогу, она все же задремала. Приснился ей неприятный и тяжелый сон. Будто едет она одна по заснеженному лесу и натыкается на засаду, ту самую, которую они зимой видели с Василием. Стоят в мертвом карауле замерзшие воины, и в одном из них Мария узнала Василия. Она вскрикнула и пробудилась.

Что за сон? Предчувствие? Голос свыше? Не мог, не должен был, не имел права Василий погибнуть. Отец и дед Марии были удачливыми купцами — торговали книгами. И оставили своим потомкам не такое уж большое, но и не малое состояние. Потому-то, хотя Мария рано осталась сиротой, она не испытывала неуверенности и страха перед жизнью, не спешила с замужеством, не высматривала выгодных женихов. А сейчас единственное, чего бы она хотела, — скорейшего окончания войны. А тогда она обеспечила бы Василия всем необходимым, чтобы он мог писать, потому что он, безусловно, талантлив. И смог бы принести славу своему отечеству.