Окольными путями, через третьих лиц, дошло наконец до Мазепы предложение канцлера графа Головкина, чтобы гетман подтвердил все свои намерения «выкрасть главную особу» письменно. «Подлавливают! — решил Мазепа. — Хватит с меня писем! Пусть безопасность моей особы гарантирует не только Петр, но и другие государи. И тоже письменно!»

Мазепа понимал, что никто таких гарантий ему не даст ни сейчас, ни в будущем. Да и не только ему, но и самому королю шведскому хорошо бы отсюда убраться подобру-поздорову.

— Какой Крман? Где он? В сенях? Пусть там и сидит. Ему холодно? Незачем было ехать сюда, жил бы у себя дома.

Но тут дверь приоткрылась, и в комнату осторожно вошел крупный, полный мужчина, одетый в непонятный костюм, состоявший из суконного плаща, шляпы и женского серого пухового платка, накинутого на плечи поверх одежды.

— Извините, — сказал мужчина. — Мне совершенно необходимо с вами поговорить с глазу на глаз. Я Крман.

— Орлик, постой за дверью. Да караульных проверь: не заснули ли?

— Уверяю вас, предосторожности излишни, — продолжил Крман. — Я с самыми лучшими и открытыми намерениями. Мне надо узнать, где сейчас находившийся при вас юноша по имени Василий.

— Это я и сам хотел бы знать. Он поехал повидать невесту, да боюсь я, что этой невестой оказался кто-нибудь из русских генералов.

— Не может быть! — прошептал Крман. — Извините, я сяду. Мне плохо. У меня кружится голова.

— У меня тоже кружится. Зачем вам Василий?

— Мне он очень нужен.

— Ищите то ли у Меншикова, то ли у самого царя.

— Но он честный человек. Он не мог убежать!

— Интересно, почему это не мог? Полковник Апостол мог, полковник Галаган с тысячей казаков мог, генеральный судья Чуйкович мог и генеральный есаул Максимович тоже мог. А Зеленский, Кожуховский, Андрияш, Покотило, Гамалия, Невинчанный. Лизогуб, Григорович, Сулима тоже не дети, а как-никак полковники и все сбежали от меня к царю. Так почему же не мог бежать туда и обычный хлопец?

Гетман перечислял имена и звания беглецов не без некоторой гордости, что особенно удивило Крмана.

— Сейчас такие времена, что ни за кого нельзя поручиться! — продолжал гетман. — Я не удивлюсь, если и вы завтра убежите, прихватив с собой моего генерального писаря Орлика и первого министра короля графа Пипера. И останемся мы вдвоем с королем супротив всего русского войска. То-то будет весело! Но с нами бог, а потому мы и в этом случае победим!

Крман и вовсе перестал понимать, шутит гетман или говорит всерьез.

— Я очень надеялся на встречу с вами, — пробормотал он. — У меня нет никакой другой возможности что-либо узнать о Василии.

— Да зачем он вам?

— В некотором роде он мой родственник.

— В каком роде и какой родственник? — оживился гетман. — Дедушка?

— Не надо так шутить.

— Орлик! Зови сюда нашего маляра. Да поживей! Выходит, вы своего родственника приставили ко мне, зная, что он партизан русского царя? Что же вы сначала без спросу сели перед лицом моей гетманской особы, а теперь без спросу вскакиваете? А, вот и Фаддей. Посмотри, хлопче, тебе знаком этот человек? Да гляди получше. Что качаешь головой? Никогда не видел его? Ведь это родственник твоего беглого приятеля Василия…

— Присягаю вам, ваша милость, что Василий не был моим приятелем. Не казните!

— Вот уже и отрекся от друга.

— Я не хотел.

— Где он?

— Не знаю.

— А этого человека, который стоит перед тобой, ты тоже не знаешь?

— Впервые увидел здесь, в шведском лагере.

— Врешь! Это ведь родственник твоего Василия.

— Клянусь, ваша милость, что ранее никогда не видел этого человека.

Крман всегда был медлителен, даже когда речь шла о нем самом. Сейчас он собрался наконец с силами, вышел на середину комнаты, сложил руки на животе и попросил внимания. Обращаясь к гетману, он сказал, что явился по очень ответственному делу и не понимает, зачем выяснять вещи, которые он, Крман, и не собирается скрывать. Да, Василий его племянник. Правда, до войны виделись они лишь единожды. Теперь случайно встретились в шведском лагере. И вдруг он исчез.

— Исчез и исчез! — изрек гетман. — Что же нам теперь, голову пеплом посыпать? Не на поэтах земля держится, а на багинетах[25] и пушках. И пришел господь к королю нашему Карлу и сказал: «Я поставил тебя отцом многих народов!» Потому пусть глупцы бегут к царю русскому. И вы можете бежать! До единого!

Тут уж все совсем растерялись. Длинный кос Орлика стал еще острее и теперь казался нацеленной прямо в грудь гетмана пикой. Крман на манер статуи замер посреди комнаты в нелепой позе с разведенными в стороны руками, а Фаддей, пятясь спиной к двери, все же промахнулся и упрямо пытался протаранить спиной стену. При этом Фаддей крестился и что-то лепетал о своей полной невиновности перед богом, гетманом и людьми.

Тут-то и вошел без стука в комнату уже известный нам секретарь короля Гермелин.

— А-а! — сказал он. — Все общество в сборе. Вы, достопочтенный Даниил Крман, пришли просить у гетмана охранную грамоту?

— Да, да! — обрадовался Крман. — Мы надеемся все же попасть на родину. Охранная грамота от имени его милости князя войска казацкого очень нам помогла бы.

— Не дам никакой грамоты без разрешения короля.

— Король уже дал грамоту, — возразил Гермелин. — Вопрос, думаю, ясен. Напишите и вы от своего имени.

— А почем я знаю, кто таков этот Крман? Может, он вовсе не Крман, а Иван. Почему по-русски говорит?

— Я жил в Пряшеве, бывал на Подолии. У меня с детства склонность к языкам.

— Вот видите! — обрадовался Мазепа. — Для чего бы обычному человеку иметь склонность к языкам? У моего стародубского полковника Ивана Скоропадского тоже была склонность к языкам, особенно к русскому. А чем кончилось? Скоропадского вместо меня избрали гетманом. И он времени даром не теряет. Собрал войско поболее, чем у меня когда-то было. Перекрыл дорогу в Польшу. Да и здесь нам покоя не дает.

— Думаю, — возразил Гермелин, — на наши гарнизоны нападают не только казаки Скоропадского, но и какие-то другие вооруженные люди, неизвестно кому подчиняющиеся. По пути я обогнал Войнаровского с дамой. Он идет к вам, чтобы рассказать о каких-то новостях. Полагаю, в наше время приятных новостей быть не может.

— Да что у меня, званый обед или бал?

— Войнаровский уже у двери, — сказал Орлик. — Не пускать?

— Черт с ним, пусть заходит!

Сестра Марии Анна Обидовская, вторая дочь Кочубея, последовала вслед за Войнаровским в лагерь шведского короля. И гетман не знал, радоваться этому или нет. Уж слишком Анна была похожа на Мотрю и напоминала гетману грустные и сладостные для него минуты, которые — Мазепа это твердо знал — никогда уже не возвратятся.

— Я с хорошими вестями. Костя Гордиенко вышел с Хортицы и ведет с собой запорожское войско.

— Посмотрим, многих ли приведет.

— Еще в Зенькове захватили слепого старца бандуриста — русского партизана.

— Что же слепой бандурист мог высмотреть?

— А он не смотрел. Он пел песни против вашей милости и призывал казаков борониться от шведов.

— Его захватили?

— Сейчас же.

— Где он?

— Там, — сказал Войнаровский, указывая пальцем в потолок. — Уже на небесах. Наши люди осерчали, раздели его и облили водой. Он так и замерз. Сидит со своей ледяной бандурой на площади возле церкви.

— Узнали, откуда он был и как звали?

— Звали Кириенко. Два месяца назад он был на Сечи. Кто привел его в Зеньков, еще не выяснили…

— Не Скоропадского ли дела?

— В том-то и дело, что не Скоропадского. Может быть, он из тех шаек, что разгуливают сейчас по берегам Днепра да по местным лесам? Они и не от гетмана и не от царя. Пойманные утверждают, что сами от себя. Будто воевать с нами им бог велел.

— Что говорил бандурист, когда его обливали водой?

— Он пел.

— О чем?

— Возмутительные песни. Мне не хотелось бы пересказывать.