В Доктрине перечислены, все виды угроз национальной информационной безопасности, методы ее обеспечения, в том числе и в условиях чрезвычайных ситуаций, а также информационные объекты во всех жизненно важных сферах — от экономики до внешней политики. Не забыты и многие положения о недопустимости разглашения государственной тайны в открытой печати или такие, как «не допускать пропаганды и агитации, которые способствуют разжиганию социальной, расовой, национальной или религиозной ненависти и вражды» и т. д.

Большинство демо-СМИ подняли невероятную шумиху вокруг этого документа, цитируя лишь отдельные купюры из него, подобранные наиболее тенденциозным образом. «Новые Известия», «Время МН», «Сегодня», Коммерсантъ», «Общая газета», «Новая газета» и многие другие издания, не утруждая себя особыми доказательствами, в течении двух месяцев муссировали темы удушения свободы слова («единственного реального достижения демократии в России»), создания Кремлем некой «пропагандистской машины», огосударствления СМИ — прежде всего телеканалов ОРТ и НТВ, нетерпимости Путина к критике в свой адрес, введении цензуры, замалчивании государственными органами правды о чеченской войне, катастрофе «Курска» и т. д. Многие политики-демократы усомнились в том, что Путин хотя бы прочел этот «сырой» документ, прежде чем его подписывать, т. к. Доктрина якобы плохо отредактирована даже в смысловом, а не только в стилистическом плане, некоторые абзацы поставлены вне связи с контекстом, механистически и т. д.

Объективный анализ текста Доктрины оставляет впечатление достаточно взвешенного подхода к композиции и стилистике ответственного государственного документа.

Совершенно справедливо информационная безопасность поставлена по значимости на одно из первых мест в обеспечении общенациональной безопасности.

Авторов проекта обвиняли в непрофессионализме, цепляясь за любой повод — например, им инкриминировали то обстоятельство, что Интернет отнесен в разряд СМИ (каковым на самом деле он теперь и является, и в этом новаторство, а не ошибка разработчиков). Единственный упрек, с которым можно согласиться, — Доктрина оперирует многими терминами, трактовка которых может быть произвольной, поскольку документ не снабжен соответствующим терминологическим аппаратом: что под чем следует понимать. Так, например, под информационной безопасностью понимается защищенность национальных интересов РФ в информационной сфере, однако «состояние защищенности» нигде не раскрывается. Такие термины, как «информационная сфера», «национальная информационная инфраструктура», «информационно-психологическое воздействие» также дают основания для разных прочтений и толкований.

В целом эксперты прогнозировали, что к концу 2000 года в верхних эшелонах власти развернется еще более ожесточенная, чем начавшаяся ныне, борьба между «московскими питерцами» и прежней (ельцинской) правящей элитой. Многие российские политики в период второго парламентского кризиса высказали свое отношение к этим событиям в духе Г. Явлинского, который считает, что «политическая элита потерпела целый ряд поражений и находится в растерянности. В том числе — и из-за своих ошибочных ориентаций в ходе выборов, не столько президентских, сколько парламентских».

Президент Чувашии Н. Федоров трактует слова Путина о сильном государстве таким образом: «Путин понимает под этими словами только сильную президентскую власть». Прозвучали и такие мысли: в отличие от западных стандартов, в условиях России новой власти требуется не 100 дней, чтобы сориентироваться в приоритетах, позициях и выбрать свое направление в политике, а минимум полгода.

На парламентский кризис в России многие зарубежные СМИ реагировали удивительно единодушно. «Таймс» считает, что последние 10 решений Путина, от создания 7 федеральных округов — до борьбы с независимыми СМИ, указывают на то, что он намерен сосредоточить всю полноту власти в собственных руках. «Уолл стрит джорнал» вновь проводит параллели между Путиным и Пиночетом, «что приведет скорее к анархии, а не к порядку в России». Как и российские политики, зарубежные наблюдатели говорят о «красивых словах президента» и намерены тщательно следить за тем, какие последуют конкретные действия и поступки.

Скорее всего, Путину придется в 2000 году, за неимением достаточно лояльного к нему и его политике кадрового резерва, формировать новую команду из нескольких «семей». Не исключено и введение неких чрезвычайных мер — от ЧП в Чечне до радикальной перетряски правительства, которое после инаугурации президента подверглось лишь «косметическим» перестановкам, а также в силовых ведомствах, прокуратуре и др.

Хуже всего, что и по объективным причинам — резкого ухудшения социальных и экономических проблем в связи с новым Налоговым кодексом и принятием радикального бюджета-2001, и по субъективным — из-за «раскачивания лодки» фрондирующими губернаторами, вполне возможны массовые акции протеста в регионах, демонстрации и забастовки, «шахтеры на рельсах» и т. д.

Фатальное стечение обстоятельств в августе значительно смазало эффект позитивных перемен, произведенных Путиным в первые 100 дней президентства. Трагический взрыв в подземном переходе под Пушкинской площадью в Москве с человеческими жертвами и множеством раненых и катастрофа атомного подводного ракетного крейсера (АПРК) «Курск» в Баренцевом море, унесшая 118 жизней моряков сильно ударили по авторитету президента и всего руководства страны. Два приоритета политики Путина оказались под большим общественным сомнением:

• борьба с терроризмом и организованной преступностью;

• укрепление боевой мощи российских Вооруженных Сил.

Если в первом трагическом инциденте Путин сориентировался мгновенно (приехал к месту взрыва, сделал заявление, затем распорядился ускорить расследование), то в ходе второго он вызвал невиданный шквал критики в свой адрес во всех мировых и российских СМИ без исключения — за то, что в течение недели продолжал отдыхать в сочинском санатории, осваивать водные лыжи и гидромотоцикл, храня полное молчание о ЧП. Молчал, даже после того, как многие президенты и премьер-министры других стран выразили российскому руководству и народу свои соболезнования по поводу случившегося и предложили любую посильную помощь. Английская газета «Дейли Телеграф», например, высказалась так: «Он пытался оставаться невозмутимым, тогда как весь мир увидел, что Путин — человек просто бессердечный».

Практически все наблюдатели сошлись во мнении, что Путин с самого начала знал о трагедии подлодки гораздо больше, чем говорил впоследствии, и в нем-де возобладал прагматизм: стоит ли лететь к месту происшествия, если заранее известно, что никого из экипажа не осталось в живых? Это укрепило представление о нем как о человеке чрезмерно скрытном, двойных стандартов и непомерных амбиций. Уступив министру обороны И. Сергееву, который доказывал президенту, будто отечественных средств спасения вполне достаточно для спасения экипажа, Путин вынужден был потом оправдываться перед народом и родственниками погибших — мол, его приезд в Северодвинск вызвал бы ненужный ажиотаж, и «множество чиновников только мешали бы спасательным работам».

После того, как пять дней командование ВС РФ отказывалось от иностранной помощи, а российские батискафы не могли даже пристыковаться к АПРК «Курск», — норвежским спасателям удалось справиться с этим за несколько часов. На восьмой день Путин все же выехал в Видяево и 6 часов кряду отвечал «на эмоциональные вопросы родственников», предусмотрительно лишив информации и аккредитации всю мировую и российскую прессу. Тут обнаружились сенсационные факты: в России не осталось водолазов-глубоководников, две школы по их подготовке в Севастополе и на острове Русский в Приморье давно закрыты, оборудование распродано коммерческим фирмам, а уникальный корабль «Фотий Попов», который способен поднять крейсер, продан Греции за символический 1 доллар. Путин признал, что развал ВПК, армии и флота длился в России последние 15 лет, и он сам готов быть обвинителем властей в этой трагедии.