— Хэлло, крошка! — широчайшим жестом распахивая дверцу, кричал он в данном случае. — Я не могу спокойно держаться за баранку, когда такие красотки ходят пешком! Мой фаэтон у ваших ног! А ножки у вас такие, что, глядя на них, хочется просить вашей руки! Садитесь, я довезу вас до Ниагары, а может быть, и дальше!

Весь расчет строился на быстроте и натиске. Большое значение имела ошарашивающая голливудская улыбка. Чтобы добиться нужного оскала, Альберт тренировался перед зеркалом три с половиной месяца. При «бродвейском» способе встреча не могла окончиться ничем. Ошеломленная жертва или безропотно влезала в машину, или сразу звала на помощь ближайшего милиционера. Во втором случае спасали только третья скорость и четыре колеса.

…Последний способ был мягким и гуманным. Он назывался «кинолирическим» и был рассчитан на полную потерю бдительности среди девушек.

Роскошная машина бесшумно останавливалась на десять метров впереди намеченного объекта. Из авто выходил эксцентричный молодой человек и начинал чрезвычайно озабоченно присматриваться к прохожим. Когда ничего не подозревающая девушка приближалась, то молодой человек очень учтиво, с тысячью извинений и легкими полупоклонами просил уделить ему минутку времени. Затем он рекомендовался ассистентом какого-нибудь знаменитого кинорежиссера:

— Мы снимаем картину «Ты постой, постой, красавица моя». Очень любопытная фольклорно-песенная лента… Жена режиссера, как вы, вероятно, понимаете, уже в летах. Врачи ей запретили играть молоденьких. А роль юной героини словно для вас написана. Между нами, вы созданы для экрана! Такие ресницы! Глаза! Овал лица! Вам прежде никто этого не говорил? Не может быть! Значит, вы жили доселе в кругу эгоистов, чуждых эстетике!.. Учтите: я ничего не гарантирую, будут еще просмотры и пробы. Вы познакомитесь с режиссером и всем съемочным коллективом. Но мне кажется, вы именно то, чего до сих пор недоставало нашему кинематографу! Будьте добры, ваш адрес, телефон, имя, фамилию, семейное положение… Я доложу на худсовете. И на-днях вызовем вас на прослушивание…

Если удавалось получить все необходимые сведения, то дальше все шло само по себе. Несколько встреч, якобы для проверки дикции и пластики… Потом просто так прогулка в парк. А когда выяснялось, что фольклорного фильма в природе не существует, то взаимоотношения уже были налажены. И кинознакомство легко выдавалось за невинную шутку, милую интеллектуальную шалость влюбившегося с полувзгляда человека.

Альберт, увидев Веру в тот памятный день, быстро прикинул шансы на успех во всех трех вариантах. Киноспособ показался ему в данной ситуации самым пригодным. Он вылез из машины и стал всматриваться в лицо приближающейся девушки. Оно показалось ему почему-то знакомым. Вера была уже в двух шагах, когда Альберт вспомнил фотографию, замеченную им в квартире Калинкиных во время собирания с папой материала для киносценария.

«Так это же Вера! — озарило его. — Ну, данных для знакомства достаточно! Все будет олл райт! Пупсик, можно сказать, уже на крючке!»

И юный Бомаршов уверенно подошел к девушке:

— Если не ошибаюсь, вы Вера Калинкина? Наконец-то я вижу героиню нашего с папой сценария!

И тут чуть не испортил дела какой-то пожилой гражданин. Он остановился возле белого лимузина и покачал головой, устремив осуждающий взгляд на Бомаршова-младшего:

— Сегодня на моих глазах вы пристаете уже к пятой девушке!

Наступила щекотливая пауза, но Альберт, удачно сославшись на галлюцинации и сплетни, отбился от пожилого гражданина.

А через пять минут Вера уже сидела в белом фаэтоне № 777 рядом с водителем — точно так же, как она сидела сейчас. Только тогда машина свернула налево, к парку, а сейчас они поедут направо — в загс…

Светофор менял цвета, как хамелеон. Из красного он стал желтым, потом зеленым.

Мелькнули рестораны «Эльбрус», «Тянь-Шань», «(Енисей», «Струи Арагвы». Швейцары, стоявшие у парадных дверей, почтительно приветствовали Альберта.

Вере льстила популярность ее жениха. Именно здесь, среди этих «Струй Арагвы» и «Енисеев», протекал короткий, но бурный период ухаживания Бомаршова-младшего за представительницей семьи Калинкиных. Вера влюблялась в Альберта под. звуки бывшего джаза, ныне выступающего под псевдонимом «эстрадный оркестр». Выстрелы бутылок шампанского казались ей салютом в честь их любви.

«Все мои сородичи недооценивают Альберта, — думала Вера, покачиваясь на подушках автомобиля. — А он так заботлив, так меня любит… Конечно, неудобно нам будет долго жить на деньги Дормидонта Сигизмундовича, но… я через два года уже кончу институт, может, сама буду зарабатывать… Альберт станет искусствоведом… Он и сейчас пишет что-то исследовательское… У меня по субботам будет собираться в квартире цвет красногорского общества… Правда, Вике не очень нравится мой брак. «Ну что это, сын писателя областного масштаба? По рангу это что-то равно замуправляющему трестом… То ли дело — руководитель республиканского союза писателей! Это уже начальник главка. Или член секретариата из Москвы. Это почти замминистра…» Да ну ее, Вику… Мама в конце концов поймет, что мой муж — идеальный семьянин, вдумчивый, самоотверженный, верный… Он может создать настоящее семейное счастье…»

…С каждой секундой машина приближалась к загсу. Вот еще проплыли рестораны.

«Трактирус» ассоциировался у Альберта с Лерой, Лорой, Лирой и Ларой… И кто бы мог подумать, что юный Бомаршов — свободолюбивый и независимый сын знаменитого драматурга — поедет сочетаться законным браком на двадцать третьем году жизни! И с кем! С девушкой, у которой из мебели, кроме бигуди и губной помады, ничего собственного нет.

Вот что значит натуральная любовь!

В этот момент из-за угла вышла женщина средних лет, с портфелем. Альберт тотчас узнал декана своего факультета.

«Не хватало только, чтоб она напомнила мне о моих академических задолженностях».

Встретившись глазами с деканом, Альберт малодушно свернул в переулок.

«Сколько в наши дни возникает препятствий для любящих сердец, — думал Альберт, держась за баранку: — партком, профком, комитет комсомола, даже деканат!.. И это не говоря уже о фельетонистах-газетчиках! Сколько энергии, ума и таланта приходится приложить, чтобы иметь право сочетаться законным браком с любимой девушкой! Разве мог бы я сейчас ехать с Верой в загс, если бы Лельку не распределили в глухую провинцию? Хорошо у них в горном вузе дело поставлено: если уж отправят, так далеко… Слава богу, на-днях Леля уехала, и руки у меня развязаны… Дернуло же меня в тот вечер, когда душа горела и пылала, дать ей обещание жениться. Да еще при свидетелях. А потом — здрасьте! — мне предстоит стать папой!.. И бывают же такие совпадения: именно в этот момент я понял, что Леля мне никогда не нравилась. Я человек откровенный, я прямо ей об этом сказал. Вот тут я и понял, что такое общественные организации. После первого же собрания, где вентилировался мой вопрос, я испугался. Во-первых, меня могли шугануть из вуза. А во-вторых, об эпизоде с Лелей мог узнать папа… А в таких случаях папа обычно топает ногами и кричит: «Ты опять опозорил славную фамилию Бомаршовых. Мне теперь остается только один выход — взять псевдоним!» А войдя в морально-этический раж, старик может даже снять единственного сына с денежного довольствия.

Поэтому в конце собрания я заявил, что Леля мне попрежнему нравится.

— Уж и пошутить нельзя! Сразу начинают прорабатывать, — сказал я в заключительном слове и публично облобызал бывшую любимую девушку.

Оставался единственный шанс: она кончает институт, ее посылают куда-нибудь подальше, и я… еду с ней. Так мы и договорились: она отбывает сразу, а я немножко погодя, так как мне еще нужно переводиться из института, продать машину и подготовить папу к самостоятельной жизни без меня… И вот наконец-то моя любимая Лелечка уехала… А я отправился в загс, потому что душа моя горит и пылает и без Веры я жить не могу. Вера не чета Сильве и прочим Марицам. А тем более Леле. Сегодня дадим в загс заявление, через неделю зарегистрируемся. А там нас уже никто не разведет. Тем более, что на лето все институтские общественные деятели разъедутся на каникулы… А осенью месткомы, профкомы и тому подобные «комы» спохватятся, да будет поздно: у меня новая семья! А семью разбивать нельзя…