Сложности Холокоста подразумевают, что сила этого события способна подвергнуть сомнению существование справедливого Бога, оставить в одиночестве того, кто сострадателен и способен прощать. Если Холокост оказывает на человека такое воздействие, то и понятия, связанные с темой прощения, также соответственно меняются: религиозные обоснования, или призывы к прощению, наталкиваются на недоверие. Отстаивание необходимости простить, если оно существует, должно исходить из других источников — этических или психологических, например. Даже те, кто считает, что Холокост не совсем разрушил религиозное мировоззрение, основанные на религии понимание или призывы, прощение все еще может иметь значение, но невозможно, чтобы религиозные взгляды не пострадали. Некоторые примеры, имеющие отношение к Холокосту, могут проиллюстрировать вышесказанное.
Со времени своей публикации в 1969 году, книга Симона Визенталя Подсолнух продолжает наводить читателя на серьезные размышления о прощении, имеющие отношение к Холокосту. Дилемма, поставленная этой книгой, начинается в один из дней 1944 года, когда Визенталю суждено было выслушать предсмертную исповедь смертельно раненного эсэсовца, названного в книге Карлом, человека, принимавшего участие в массовых расправах над евреями, но теперь просящего прощения у еврея. Визенталь выслушал исповедь, услышал в ней «искреннее покаяние», но вышел из палаты немецкого госпиталя, не проронив ни слова. [7] Мучимый вопросом, правильно ли он поступил, Визенталь спрашивает других людей, что бы они сделали, если бы оказались на его месте.
Ответы на дилемму, поставленную Подсолнухом, были столь же страстными, сколь непохожими друг на друга. Например, назвавшись «атеистом, безразличным к любым абстрактным рассуждениям о нравственности и отвергающим их», бывший узник Освенцима, философ Жан Амери писал, что муки совести Визенталя при описанных обстоятельствах неуместны, за исключением лишь того, что с политической точки зрения о прощении не может быть и речи. «То, через что мы с Вами прошли», написал он в письме Визенталю, «не должно повториться никогда, нигде. И поэтому ... я отвергаю возможность примирения с преступниками, или с теми, кто лишь по воле случая не совершил ужасающих злодеяний, и, наконец, с теми, кто словами помогал готовить неописуемые зверства». [8]
В противоположность Жану Амери Теодор Гесбург, многие годы занимавший должность ректора Университета Богоматери (University of Notre Dame), писал, что он «инстинктивно стремится простить. Возможно, это так, поскольку я священник-католик ... Я думаю, что Бог велик в своем прощении грешного человечества ... Если бы меня просили простить, кого бы то ни было за что бы то ни было, я бы простил, потому что Бог бы простил». [9]
Лоренс Лэнгер, ученый — исследователь Холокоста, занял совершенно иную позицию. В связи с вопросом Визенталя «Что бы вы сделали?», который является неправомерным, потому что «Я понятия не имею, как бы я мог поступить, будь я на месте Симона Визенталя», Лэнгер пошел дальше, назвав Холокост «преступлением, которое невозможно простить». По его мнению эсэсовец в Подсолнухе осознанно много раз выбирал убийство, выбор совершить преступления, которые нельзя описать с помощью обычных этических и религиозных словарей, использующих такие слова, как «злодеяние» или «плохой». Поэтому Лэнгер утверждает, что своими поступками эсэсовец «навсегда отрезал для себя возможность . прощения».[10]
С меньшей долей уверенности, чем Лэнгер, афроамериканец Хьюберт Лок, ученый-первопроходец в области изучения Холокоста и геноцида, обратил особое внимание на безмолвие Визенталя. «Это безмолвие могло бы многому научить нас», пишет Локк, «если бы только мы научились вслушиваться в него. Самый важный урок заключается в том, что бывают такие вопросы, на которые нет ответов, а также такие вопросы, ответы на которые лишили бы сам вопрос его нравственной силы».[11] Авраам Йошуа Хешель (Abraham Joshua Heschel) высказался более прямолинейно, чем Локк, но его взгляд совпадает с этикой Локка: ни один живой человек, пишет Хэшель, «не может подарить прощение за страдания любого из шести миллионов погибших». [12]
Пожалуй, ни один автор не ответил на поставленный в Подсолнухе вопрос с большей глубиной понимания, чем бывший узник Освенцима Примо Леви. Он пишет, что Визенталь был прав, что отказался помиловать умирающего, но при этом добавляет, что «несложно понять, отчего у Вас оставались сомнения: в таких обстоятельствах невозможно сделать решительный выбор между «да» и «нет», другой стороне всегда есть, что сказать ».[13] Понимание Леви очень важно: когда речь идет о прощении и связанных с ним вопросах, «единственно верное на все случаи жизни» толкование по праву ускользает от нас. Тем не менее, вырисовываются некоторые фундаментальные принципы. Леви и другие вышеупомянутые авторы сформулировали их.
В другой работе Примо Леви пишет, что «простить — не мой глагол», но он также формулирует условия, которые могли бы побудить его употребить это слово. Он бы не желал простить никого из преступников, кто замешан в Холокосте, если он не доказал (поступками, а не словами, и по прошествии не слишком долгого времени), что он осознал совершенные преступления и ошибки ... и твердо решил осудить их, искоренить их из собственного сознания и из сознания других людей. Только в этом случае я, не христианин (!), готов поступить по иудейской и христианской заповеди прощать врагов своих, потому что враг, чьи глаза открыты, чтобы видеть ошибочность своего выбора, перестает быть врагом.[14]
Утверждение Леви указывает на то, что прощение — это добровольный поступок. Это дар, добровольно принесенный пострадавшей стороной, не требование и не обязательство. Более того, прощение должно иметь условия: его не следует давать направо и налево. Человек, причинивший вред другому, должен искать прощения, и подходить к пострадавшему не только со словами о прощении, но убеждать своими действиями, свидетельствующими о глубоком осознании и раскаянии за совершенное зло. Плюс решительность осудить и искоренить — как в себе, так и в других — взгляды и поведение, которые способствуют повторению подобных злодеяний.
Кроме того, и это условие чрезвычайно важно, эти шаги раскаяния и искупления должны быть сделаны вовремя. Если речь идет об искреннем раскаянии, о таком, которое осуждает и искореняет совершенное зло и в этом смысле берет на себя ответственность за других людей, должно быть правилом «чем скорее, тем лучше» в любом случае, когда речь идет о прощении.
Леви добавляет, что прощать от имени других людей было бы неправильно, особенно, делать это от имени погибших. Размышления Леви о прощении касаются того, что случилось лично с ним, и того, как ему следует относиться к тем людям, от которых он сам пострадал во время Холокоста. Его взгляд совпадает с точкой зрения Авраама Йошуа Хешеля, точкой зрения, которую разделяет большая часть респондентов Визенталя на дилемму из «Подсолнуха»: «Нелепо предположить, что кто-либо из живых может подарить прощение за страдания любого из шести миллионов погибших. Согласно иудейской традиции, даже Сам Господь может прощать лишь грехи, совершенные против Себя, но не против человека». [15]
Чтобы иметь ясное понимание того, что есть прощение, необходимо четко представлять, кто кого и за что может простить. Я могу кого-то простить за зло, которое этот человек причинил мне. Вы можете аналогичным образом поступить с тем, кто причинил вред Вам. Нанесенный вред, возможно, в первую очередь был направлен на других людей и вследствие этого причинил страдания мне или вам. Мое или Ваше прощение может быть дано за наши страдания, но не страдания или потери, которые пришлось пережить другим. Они, и только они сами имеют исключительное право прощать за это. Более того, ни в коем случае прощение не является тем, что можно заработать. Его также нельзя требовать. Обидчик может просить. Жертва имеет полное право отказать. Как мудро написал бельгиец, католический теолог-этик Дидье Поллефеи: «Как и любовь, прощение нужно дарить добровольно, в противном случае оно не может быть настоящим». [16]