Первый одумался Милославский.
— Правда твоя, боярин. Не время нам свару заводить. Надо бы тех на чистую воду повывести, хто наветами да чародейством всяким и покойного государя ровно в кабале у себя держал, и юному царю света видеть не даёт, коли не ихними очами… Слышь, Богдан Матвеич, не серчай. Я и на уме не держал задевать тебя… И впрямь, вон теперь царю пора закон принять. Царевича Петра час приспел от мамок отымать, учить чему — ничему. Артемошка, гляди, и Федора оженит на ком захочет, как покойного Алексея оженил… А к Петру, слышь, и то уже своих приставил людей. Тот ево дедушкой зовёт. Видимое дело: неспроста оно. Чарами опутал всю царскую семью… Вот о чём нам потужить бы надо: как избыться нашего ворога?
— Што ж, подумаем, померекаем, как на первых порах ево избыть, — угрюмо, все ещё не успокоенный вполне, отозвался Хитрово.
— Видимое дело, — заговорил Куракин, — што снюхался Артемошка и с дохтурами ево царсково величества. Вон намеднись изволил государь лекарство принимать, что Стефанка готовил ради немощи ево царской. И черёд был Матвееву подносить снадобье. Сам он небось от чарки не отведал, остатки ж выплеснул поскореича. Я сам видел… Чем ни есть дурманят государя. Уж как Бог свят. А мы глядим да молчим…
— Да ведь и не скажешь так, без верных послухов. Он отбрешется, Артемошка проклятый: язык у нево добре привешен…
— И послухи найдутся, — опять вмешался Толстой. — Есть на дворе у нево карло потешный[16], Захаркой зовут. Тот карло моим людям и жалился: побил-де ево без милости Матвеев, чуть до смерти не убил. «А за што?» — пытают наши. Тут карло таки речи повёл, што коли правда — и казни мало ведуну[17] окаянному…
— Да што? Да ну?.. Скажи, пожалуй, — всполошились бояре, ближе подвигаясь с мест к Толстому.
— Слышь, толкует карло: заперлись вдвоём они, Артемошка со Стефанком, в покое одном. А карло раней в нём был. Знобко ему стало, он за печкой и прикорнул, погреться. А как увидал, что боярин с лекарем пришли сюды, и вовсе притаился, не досталось бы ему, что в боярску казенку забрался. Артемошка всем наказывает настрого: в те покои не входить. Притаился Захарка и видит: приходит в покой и Николка Спафарий толмач Посольского приказу, с сынишкой матвеевским, с Андрюшкой. Достали книжицу невелику да толстую, «Чёрною книгой» рекомую, и почали читати. Все покойницу жену Артемошки поминали сперва, которая скончалась вот незадолго. А потом и про царское здоровье поминали. И набралося в палату нечистых духов многое множество… Только стали их пытать Артемошка с лекарем, а те и говорят: «У вас-де в избе — сторонний человек есть. Повыгнать ево надо». Кинулся за печь Артемошка, взял за шиворот, сгрёб Захарку, так о землю и ударил… Инда шубейка свалилась с ево… И ногами топтал от гнева, и вон выкинул, не подглядывал бы за ими… Захворал карло, и лечить ево позвали Давыдку Берлова, лекаришку плохова. Карло все и поведал Давыдке… Лекарь, не будь глуп, ко мне… Я уж вызнал после сам от Захарки, вот што вам сказываю. На допросе все то же обещал карло сказывать. Даже и не плат ему, и пытку снесёт. Злые они, карлы, хто их обидит. Долгопамятливые. Уж он себя не пожалеет, а Артемошке удружит…
— Это ладно. А все же ещё послуха надо бы… Все лучче, вернее дело буде…
— Што же, и лекаришко той, Берлов Давыдка, не откажется… Да недорого и возьмёт за послугу, толковал я уж с ним, — невольно понижая голос заявил Толстой.
— Што ж, давай Бог, час добрый… А, слышьте, бояре, кому же к царю с докладом про то воровское дело явиться надо? Тоже не единым разом все и сказать можно. И пору выбрать следует. И человеку бы царь веровал…
— А што, коли жеребий метнуть, — предложил Троекуров. — Кому выпадет, тому и начать надо…
— Жеребий… Слышь, боярин, пословка есть: дуракам удача, где мечут жеребий. А при нашем деле — умного пустить вперёд надобно…
— Ну, коли так — я вперёд не суюся, — не обижаясь на намёк, отмахнулся рукой Троекуров. — Меня уж выбирайте, коли надо буде чару потяжеле поднять да осушить… Вот я тогда и пригожуся…
— Буде балагурить, бояре, — оборвал его раздражительный Куракин, недолюбливавший вечные кривлянья придворного забавника Троекурова. — Дело кончать надо. Тебе, Иван Михалыч, не сказать ли?
— Што ж, я скажу— ежели все хотят, штобы я… Да не помыслит ли царь, по злобе-де я на Матвеева наговариваю. Как всем ведомо, што от ево поклепов меня и на воеводство на край земли услали…
— И то верно. Как же быть-то?
Невольно глаза всех обратились к Языкову. Он ещё недавно попал в силу и в милость к юному царю, не был запутан в дворцовых интригах и происках. Ему, конечно, скорей всего поверит царь.
Понимая молчаливый вопрос, осторожный, уклончивый Языков мягко заговорил:
— Я бы рад радостью, бояре. В друзьях мне не бывал боярин Матвеев, а и врагом не числится. Да таку речь от государя мне слышать довелося, вчерась ещё: «За то ты мне мил, Ванюшка, что ни на ково ничего не наносишь. Зла ни к кому не таишь. За то и верю тебе…» Гляди, стану и я доводить царю про лихие дела боярские — и мне веры не будет у государя. А так об этом деле уж он спросит меня, уж тово не миновать. Я и скажу, коли иной хто ранней доведёт все до ево царской милости. Так все лучче наладится.
Переглянулись бояре. Особенно внимательно прислушивались оба Милославских к этому скромному заявлению Языкова.
Словно глаза у них раскрылись.
« Пройдёт немного времени — и этот худородный, незначительный дворянчик, так быстро преуспевший при юном царе, умной повадкой займёт первое место. Но об этом — после надо подумать. Теперь — Матвеев на череду».
И Хитрово решительно заявил:
— Ну, пущай про меня думает, как поволит государь, а я правду скажу, не смолчу. Потому — берегу ево же государское здоровье… Нынче ж повечеру и доведу все до царя. Послухи у вас были б готовы. Я раней сам поспрошаю их…
— Да хоть в сей час… У меня на дворе они. Я к тебе их и пришлю, — сказал Толстой. — Только, бояре, што ещё скажу. Стрелецкий полк, петровцы, гляди, за него, за Артемошку, вступятся… Да иноземные ратники с ними. Дела надо умненько повести.
— Ну, не учи нас, боярин, Сами с усами. Все наладим. Только бы почать.
— Почнем. В час добрый. А теперя ещё иные дела на череду… Про свадьбу про царёву подумать надо.
И кучка самовластных правителей земли, тайная камарилья, стала толковать: кого бы лучше всего выбрать в жёны Федору из числа дочерей или сродниц своих?
Долго тянулись разговоры и споры об этом. Немало взаимных обид и угроз вырвалось у собеседников. И, ничего не решив пока, разошлись по домам.
А вечером, когда царь укладывался на покой, прослушав обычный доклад Хитрово, тот сдержал слово и подробно передал царю все, в чём обвиняли Матвеева.
— Пустое, слышь, — было первое слово Федора.
Но он тут же задумался.
Правда, ни в чём дурном нельзя было укорить Матвеева, но кто же не знал, что он с царицей Натальей уговаривали Алексея назначить царём Петра, мимо царевича Федора… Может быть, осторожный Матвеев только прикидывается таким усердным и честным слугой. А сам питает в душе честолюбивые замыслы… Что же касается чар… Все может быть на свете. Самые учёные, умные люди — и те не отрицают, что можно иметь сообщение с мертвецами, с разными духами.
И задумался Федор.
Хитрово, словно читая мысли юноши, сдержанно заговорил:
— Оно што говорить, веры дать нельзя без доказу… А слышь, государь, и в Библии же сказано, как царь Саул ходил к волшебнице Аэндора, Самуила-пророка дух вызывал…[18] Иные бывали же примеры достоверные… Поразузнать бы надо.. Это первое дело… Второе: уж коли начали на Артемона Сергеевича такие поклепы возводить, значит, многим он поперёк пути стал. Уж тебе покою не дадут. Народ мутить почнут. Редкий из бояр не на Матвеева. Не стать же тебе, государь, со всем своим боярством свару вести из-за него одново… Легше одним поступиться.. Как-никак — доведётся услать от очей своих царских. Так оно лучче, коли за вину ушлёшь. От матушки-царицы, Натальи Кирилловны, меней досады тебе буде. Скажешь. «Не я, мол, караю. Вина на ём…» Так мне сдаётся.
