Два меча владычества утвердил Христос — духовное и мирское, архиерея и царя. Царь — меч в защиту страны, закона, правды, вдов и сирот на земле. Архиерей же руководит душами и кого свяжет на земле — те будут связаны на небесах; архиерей требует, чтобы царь творил все по православным законам; архиерей самого царя венчает на царство и может связать его по заповедям Божиим; священнослужителю обязан исповедоваться царь, а не наоборот; архиерей может, наконец, выступать против царя, не как против законного владыки, но как против отступившего от закона.

— Духовенство, — думал Никон, — есть люди избранные и помазанные Духом Святым. Ясно, что тот, кто обязан мечом приводить людей в покорение архиереям, повинен и сам им послушание иметь. Недаром Господь сотворил на небе два светила — солнце и луну: солнце нам указывает на власть архиереев, оно светит днем, как архиерей душам; меньшее же светило светит ночью, как светская власть телу. Как месяц берет свой свет от солнца, так царь принимает посвящение, помазание и венчание от архиерея, от него берет истиннейшую силу и власть.

— Но в конце концов, — размышлял патриарх, — все связано в этом мире и не может существовать друг без друга. Так, мирские люди ищут у архиереев душевного спасения, а духовные требуют от мирских обороны от неправды и насилия: в этом они не выше один другого, но каждый имеет власть от Бога. Так–то оно так, однако светская власть, высящаяся над духовной в мирских делах, занимается частными отношениями. А в вещах духовных, касающихся всех, великий архиерей выше царя, и каждый православный человек обязан архиерею послушанием, потому что он есть отец в вере православной и ему вверена Православная церковь.

— По сути, много выше царя иерей сидит, — говорил себе Никон. — Хоть и честен кажется с виду царский престол от приделанных к нему драгоценных камений, обивки и злата, царь подлежит суду как получивший право на земле управлять и иметь высшую власть. Священства же престол поставлен на небесах. Кто это говорит? Сам небесный Царь: «Елика бо аще свяжете на земли, будут связаны на небесех». Что может быть равно такой чести? От земли начало суда приемлет небо, потому что между Богом и человеческим естеством стоит священник, его рука помазует царя и над головой царя. Этим показывает Бог, что священник больший властелин, ибо меньшее от большего благословляется!

— Христос глаголет, — наизусть вспоминал Никон множество подходящих случаю текстов, — «дадеся им всяка власть на небеси и на земли оставляти грехи». Кому же такая власть дана? Кто не знает, что святым апостолам и преемникам их архиереям, а не царям. Патриарх есть одушевленный образ Христов, делами и словами в себе выражая истину, а митрополиты, и архиепископы, и епископы — образ учеников и апостолов Христовых.

— Если бы так! — Не мог не возразить себе опальный патриарх. — Ныне архиереи, оставя свое священническое достоинство, кланяются царям и князьям владычествующим и о всем их спрашивают и чести ищут. А что делать, если цари давно поставляют в архиереи лишь тех, кого сами любят? Эти архиереи не избраны суть от Бога и недостойны, они, по писаному, «оставя свет, возлюбили тьму, оставя правый путь, ходят во стезях погибели, осуетишася в помышлениях своих». Мню, что ни один архиерей или пресвитер не останется достойным, но устыдится и осудится от святых правил!

Нынешние архиереи позволяют царю Федору перекраивать церковные епархии, только патриарх Иоаким сопротивляется. Дело хорошее и укреплению православия полезное — зачем только, в безумии своем, отдают его в руки светской власти?! Патриарх Московский, чая Федора Алексеевича юнцом быть, осмелел, забыл, как дрожал перед отцом его, да не поумнел. Чем сопротивляться укреплению духовной власти и расширению освященного собора — лучше бы взялся за дело и вместо глупых с царем споров сам бы государем во всех церковных делах руководил.

— Ужо, — думал Никон, — пустое место наставника царского будет кому занять, как вернусь я в свое строение — Воскресенский монастырь, Новый Иерусалим. Честь власти духовной, потерянную этими глупцами и человеколаскателями, вновь возведу на прежнюю высоту. Царь здешним вверен есть — а я небесным. Царь телам вверяем есть — иерей же душам. Царь оставляет долги имениям — священник же долги согрешениям. Тот принуждает — а этот утешает. Тот силой — этот же советом. Тот оружие материальное имеет — а этот духовное. Тот воюет с супостатами — этот же с началом и миродержателем тьмы века сего! Потому ясно: священство царства преболе есть.

В горячечном возбуждении Никон метался на ложе под мехами, мысленно уже вступив в борьбу за душу своего освободителя с сонмом церковных и светских врагов. Вдруг на лице его появилась хитрая усмешка. Тому, кто столь умело сыграл со всем кружком ревнителей благочестия, включая знаменитого Стефана Вонифатьевича и самого царя Алексея Михайловича, не пристало страшиться борьбы с современными измельчавшими иереями во главе с этим недалеким Иоакимом патриархом!

Живое воображение Никона тут же унесло его через многие годы и десятилетия и опустило на берегу Белого моря у устья реки Онеги. Тут он, нищий монах, прощался с рыбаком, перевезшим его с Анзерского острова от гнева начальника тамошней пустыни старца Елиазара. Много дней провели они с рыбаком в море: буря носила их лодку и лишь по счастью прибила к Кий–острову, где Никон в честь спасения поставил крест. «Если Бог восхочет и подаст помощь — здесь устрою монастырь Крестный», — сказал монах рыбаку, и тот не удивился, ибо знал за человеком великие силы. На берегу Онеги они попрощались, пожали руки, и вскоре маленький парус скрылся между водами и небесами.

Никон же, поправив котомку, двинулся пешком вдоль реки Онеги на юг. Пища вскоре кончилась, и еще десять дней он шел в голоде, питаясь случайной ягодой и грибом. Наконец увидал на противоположном берегу крепкое поморское село. Стал Никон слабым голосом звать людей на том берегу, чтобы перевезли его на свою сторону, но никто из зажиточных жителей села не откликался. Лишь одна небогатая вдова, услышав голос его, умилилась и послала сына своего за голодным монахом.

Никону было стыдно, что ему нечего дать за перевоз. Поклонился он вдове и сказал: «Сам Господь за вашу ко мне показанную любовь да воздаст». Долго ходил монах по селу, ища, где ему дадут переночевать и поесть, но все его гнали, потому что в Поморье был тогда голод. Пришлось вернуться к доброй вдове, которая и сама скудно жила, однако в дом приняла и накормила. «Если Господь восхочет и жив буду, — сказал, прощаясь наутро, Никон, — всячески потщусь за эту твою милость отплатить». И действительно, он отплатил, когда построил на Кий–острове Крестный монастырь и это село со многими другими к монастырю было отписано. Тогда вдову с детьми Никон велел от всяких податей навечно освободить.

Переночевав у вдовы, пошел Никон дальше и набрел на Кожеозерскую пустынь. Больше он не мог идти и просил у игумена и братии принять его. Они не принимали в свой монастырь без вклада, а у Никона денег не было. Пришлось отдать последние переписанные собственноручно книги: «Полуустав» и «Канонник» — тогда его жить приняли. В монастыре Никон служил в церкви священником, но недолго. Томило его желание и привычка уединенной пустынной жизни, и молил он настоятеля и братию, чтобы отпустили жить на особый островок.

Получив благословение, пошел Никон на остров, построил там келью и жил, ловя рыбу. Году в 1643–м, после нескольких лет тихой жизни, приплыли за Никоном братья кожеозерские и просили ради любви Христовой явить к ним милость — быть им новым игуменом вместо умершего, ибо видели разум пустынника и добродетельное его житие. Долго Никон отговаривался, но не смог прошения братии презреть, пошел в Великий Новгород и поставлен был митрополитом Аффонием в игумены Кожеозерской пустыни.

Сойдя с пустынного острова, понял Никон, что отшельническая жизнь кончена и Господь ждет от него подвигов в миру. Так и случилось. Года через три поехал он по монастырским нуждам в Москву и познакомился там со многими людьми, за истинное благочестие в Православной церкви поборающими. Особенно сошелся Никон со Стефаном Вонифатьевичем, духовным отцом царя Алексея Михайловича, протопопом Кремлевского Благовещенского собора. Сей муж благоразумен, и житием добродетелен, и слово учительное во устах имеющий был истинным наставником молодого царя в вере и душеспасенном житии. Воспитанный в страхе Божием, Алексей Михайлович трепетно воспринимал наставления духовника и чуть не каждый день слушал Стефана Вонифатьевича, читавшего ему из Писания, творений святых отцов и избранных житий.