Однако общее горе и скорбь по отшедшему архипастырю заставили Римского–Кореакова вспомнить своего приятеля — верного соратника Иоакима в борьбе с расколом и «латинством», «против него же и книгу, Щит православия названную, написал ты советом и благословением святейшего патриарха Иоакима» [433]. Стараниями Афанасия и иных борцов против «латинской ереси» это обширное сочинение распространялось в рукописях: на сегодняшний день оно известно в одиннадцати списках. Распространенная редакция «Щита» включает «Акос» и «Диалоги» братьев Лихудов, деятельность которых при Московском дворе не ограничивалась служением пригревшему заезжих греков партиарху.

Было широко известно, что Иоаким щедро осыпал прибывших в Москву весной 1685 г. ученых братьев пожалованиями, а уже в декабре 1685 г. доверил им преподавание в новооткрытой Богоявленской школе, призванной противостоять распространению в России «свободных мудростей» через Заиконоспасское училище Сильвестра Медведева. В школе Лихудов собрались дети сторонников патриарха и противников правительства регентства [434].

О значении, придававшемся патриархом этой школе, из программы которой был полностью изгнан латинский язык, можно судить по частоте посещений ее Иоакимом и по богатым подаркам, которые он делал преподавателям и ученикам [435]. Благодаря Лихудам патриарху удалось осенью 1687 г. организовать «еллино–славянсхие сколы» в Заяконоспасском монастыре, которые заменили собой не только планируемую Медведевым Славяно–греко–латинскую академию, но и реальную гимназию Сильвестра. Хотя программа «скол» ничем не напоминала Академию, о которой мечтали Медведев и царь Федор, авторитет Лихудов позволял (по крайней мере для людей малознающих) выдавать эти школы за Академию и даже повесить в главном зале портрет царя Федора Алексеевича.

Однако, несмотря на то что Иоанникий и Софроний выступали ставленниками патриарха и основными полемистами против верного царевне Софье Медведева, они пользовались явным благорасположением второго лица в правительстве регентства: всесильного канцлера В. В. Голицына. Это расположение простиралось столь далеко, что глава Посольского приказа не только помог Иоанникию выехать в феврале 1688 г. по личным делам в Венецию, но и вскоре снабдил его документами и жалованьем посланника (!), помогал ученому старцу и его детям улаживать дела в Вене и даже называл его в переписке «зело мне приятным благодетелем» [436].

Секрет близости Лихудов к Голицыну раскрывается содержанием их политических сочинений и панегириков, обнаруженных мною в библиотеке Флорищевой пустыни [437]. Как выяснилось, «самобратья» сочиняли не только орации, исполнявшиеся учениками для Иоакима по церковным праздникам и на патриаршие именины. Начиная с первой политической речи, произнесенной вскоре по приезде в Москву, 9 марта 1685 г., Лихудам весьма часто случалось выступать в роли придворных ораторов в дни торжеств, в особенности на именины многочисленных членов царской семьи. Недаром в декабре 1688 г. Софроний Лихуд был пожалован «за его многие в божественном писании труды и за орации на государские ангелы».

Независимо от повода орации Лихудов светским властям имели актуальный политический смысл. Уже в речи 9 марта 1685 г., основное содержание которой восстанавливается по цитатам в текстах «Слова воинству» Игнатия Римского–Корсакова и воскресного панегирика Лихудов царям и царевне Софье 27 марта 1687 г., авторы от имени угнетенных турками православных народов высказали мысль о священном праве российских государей на Константинопольский престол и Византийское наследие в целом.

В последующих обращениях к царям, Софье и Голицыну греки вновь и вновь развивают эту идею, выражая горячую поддержку внешнеполитическому курсу правительства регентства на борьбу с Турцией и Крымом, угрожающими южным границам Российского государства. Призывы к освобождению народов Балканского полуострова от османского владычества содержатся также в переписке Иоанникия и Софрония с Посольским приказом. При сем похвалы военным и дипломатическим усилиям правительства регентства сопровождались прославлением его руководителей.

Довольно сказать, что в орации Софье Алексеевне 1687 г. братья интерпретировали наиболее лестную аллегорию ее имени, Софию—Премудрость Божию, через греческий прототип: Богородицу Оранту, Нерушимую стену, защитницу христианства. Мало того, они кардинально изменили принятую в панегиристике того времени «небесную» аналогию структуры земной власти, трактуя Софью как члена «царской троицы» (на что не отваживались тогда вернейшие ее сторонники) [438]. Похвальное слово Лихудов В. В. Голицыну на возвращение из II Крымского похода (который Иоаким считал позорным поражением) является наиболее лестным из всех известных панегириков князю.

Если учесть, что эти похвалы звучали в момент, когда правительница с помощью сторонников стремилась увенчать себя царским венцом, а «петровцы», к коим относят патриарха, ей рьяно противодействовали, следует признать, что взгляды Лихудов на внешнюю политику России и ее миссию в православном мире были основаны на глубоких убеждениях. Но если убеждения заставляли близких к патриарху интеллигентов выражать супротивные ему взгляды, противоречить архипастырю и славить его политических противников, то что побуждало Иоакима привечать и любить сих ученых мужей?

Сказать, что он нуждался в образованных и талантливых людях, будет верно. Кто, кроме Евфимия Чудовского (в конце концов собравшего свои злобные обличения на «латинствующих еретиков» в книге «Остен»), братьев Лихудов и Афанасия Холмогорского мог столь усердно насаждать грекофилию и стеной стоять на пути якобы заползающего в Россию «западного зло–мысленного мудрования»? Кого, кроме Игнатия Римского–Корсакова и того же Софрония Лихуда, можно было послать в темницу к измученному пытками Медведеву, чтобы попытаться разумно склонить его к отречению?

Но ведь без всех этих обличений и увещеваний, вызвавших негодование тех, кто ставил научное знание выше авторитета, никакой «ереси латинствующих» на Руси и не было… В гигантских масштабах сходная по смыслу борьба разворачивалась со староверами, прежде отлученными от Церкви за действительное или мнимое (по незнанию) неповиновение, а уж потом подвергшимися «убеждениям». Слов нет, духовное просвещение было единственным реальным путем преодоления раскола, но ведь его–то фактически и отверг патриарх Иоаким на соборе 1681 г., предпочтя действия «караула», «прещение и страх» от светских властей.

Симпатия Иоакима к ученым, внимание и едва не всепрощение к своему интеллигентному окружению заставляют полагать, что политические разногласия не играли для патриарха столь определяющей роли, как привыкли считать. Ведь вполне возможно, что, насаждая в духовных вопросах единомыслие, Иоаким считал светскую политику второстепенным делом. Его могло устраивать и то, что Римский–Корсаков и братья Лихуды, услаждая Государев двор воинственными патриотическими рацеями, оставляли патриарху возможность избегать неких государственно–обязательных словес и насыщать собственные речи близкими его духу опасениями, предостережениями и укоризнами. Наконец: каковы были в действительности политические позиции патриарха?

Политическую ориентацию Иоакима русские источники представляют однозначно. Храня верность всесильному, затем ссыльному, вновь поднявшемуся на вершину власти и казненному восставшими А. С, Матвееву, патриарх поддерживал права на престол царевича, а после царя Петра. В этом глава Русской православной церкви был не одинок: значительная часть знати лишь мирилась с ситуацией, когда из–за спины царя Ивана от имени двух юных государей правила царевна Софья, а в Думе и особенно в приказном аппарате ведущие места заняли В. В. Галицын, Ф. А Шакловитый и их сторонники.