Легко предположить что Ивану Грозному, ввергшему страну в Великое разорение, страшившемуся и периодически вырезавшему даже ближайших сторонников, была глубоко чужда мысль об укреплении авторитета московского первосвященника (он менял и изводил московских митрополитов примерно так же, как и своих жен). Но вот Грозный царь умер.
31 мая 1584 г. на московский престол был венчан Федор Иоаннович. Константинопольскому патриарху на помин души усопшего царя было отправлено 1000 рублей милостыни. Богатые дары были посланы и главам других православных церквей, греческих и славянских, по старшинству: Иерусалимскому патриарху — 900 рублей поминальных и 82 рубля за здравие нового царя и царицы и т. д. Московское правительство не забыло своей милостыней и знаменитые православные монастыри — но его посланники нигде ни словом, ни намеком не обмолвились о желании устроить в Москве патриарший престол. Все шло как прежде.
И вдруг в 1586 г. оказалось, что мысль об учреждении в России патриаршества чрезвычайно занимает московские власти, светские и церковные, начиная с царя Федора Иоанновича и митрополита Дионисия. Крупнейшие светские и церковные историки (включая С. М. Соловьева, митрополита Московского и Коломенского Макария, профессора Московской духовной академии Н. Ф. Каптерева) описывают эти события единодушно, не вдаваясь, впрочем, в их подоплеку и смешивая в своих рассказах два совершенно разных источника: статейный список Посольского приказа, документально фиксировавший происходившее в 1586 г. [1], и историко–публицистическое сказание, составленное уже после учреждения в России патриаршества, в условиях безраздельного правления Бориса Годунова [2].
Статейный список повествует, что антиохийский патриарх Иоаким, прошествовав через Галицию и устроив там церковное братство, появился на западном рубеже России, в Смоленске, и обратился к государю Федору Иоанновичу с просьбой о разрешении посетить Москву. Это был первый патриарх, посещающий Россию, хотя после падения Константинополя сюда во множестве приезжали за милостыней восточные митрополиты, архиепископы и иные духовные лица. Неудивительно, что московское правительство назначило Иоакиму целых три почетных встречи: в Можайске, в селе Мамонове под Москвой и на Драгомилове при въезде в столицу.
Патриарха и его свиту поселили (как увидим, не случайно) в обширном доме боярина Ф. В. Шереметева на Никольском перекрестке и изобильно снабдили всем необходимым. Что особенно приметно, патриарх очень быстро получил аудиенцию у государя. 17 июня Иоаким въехал в Москву, а 25–го всесильный посольский дьяк Андрей Яковлевич Щелкалов уже ждал на крыльце царских палат митрополичьи сани, доставившие патриарха в Кремль.
Торжественно встреченный придворными Иоаким был проведен в Золотую палату и предстал перед троном московского государя, окруженного блестящей свитой бояр и окольничих. Федор Иоаннович в полном царском облачении сошел с трона навстречу гостю на целую сажень [3], принял от него благословение и спросил о здоровье, затем взял верительную грамоту от имени Константинопольского патриарха Феолипта (которой Иоаким предусмотрительно запасся) и дары — частицы святых мощей. Наконец, Федор Иоаннович пригласил гостя на обед, но прежде послал его в Успенский собор, где собирался служить литургию Дионисий, митрополит Московский и всея Руси.
Патриарх прошествовал в собор через южные двери, встреченный митрополичьим боярином, дворецким и ключарем. Сам митрополит недвижимо стоял посреди собора на своем специально устроенном месте, окруженный пышной свитой российского духовенства в расшитых жемчугом ризах.
Контраст между роскошными одеяниями россиян и облачениями оскудевших греков был разителен. Когда Иоаким приложился к иконам и направился к митрополичьему месту, Дионисий вышел навстречу ему на одну сажень — не более, чем государь, — и первым (!) благословил патриарха. Иоаким было «поговорил слегка, что пригоже было митрополиту от него благословение принять наперед, да и перестал о том», сломленный очевидным неравенством богатства и могущества московского первосвятителя и восточного искателя милостыни. Уже безропотно Антиохийский патриарх занял отведенное ему почетное место в соборе по правую сторону, у заднего столпа, и простоял там всю литургию, которую служил митрополит Дионисий.
Демонстрация российского духовенства толкуется всеми историками в том смысле, что Дионисий и его приближенные (то ли по своей воле, как считает С. М. Соловьев, то ли «по соизволению государя и его советников», как думает Макарий) решили подчеркнуть несообразность действительного и номинального значений Московского митрополита и восточных патриархов. В свою очередь, у царя Федора Иоанновича незамедлительно возникла мысль учредить патриаршество московское: «помысля» об этом со своей супругой царицей Ириной, посоветовавшись с боярами, государь дал соответствующее поручение патриарху Иоакиму.
Исследователи оставили без внимания тот факт, что о демонстрации митрополита Дионисия и предложении царя Федора рассказывают разные источники. Статейный список, зафиксировавший казус в Успенском соборе, ни словом не упоминает о стремлении светских властей иметь в Москве патриарха. В документе лишь отмечено, что 1 июля Иоаким испросил у государя разрешение посетить Чудов монастырь в Кремле (резиденцию митрополита) и Троице–Сергиев монастырь; 4 и 8 июля патриарх был с честью принят в каждом и получил подарки от монастырских властей.
17 июля Иоаким удостоился прощальной аудиенции у Федора Иоанновича, принял богатые дары и 11 августа выехал из Москвы в Чернигов, а оттуда за границу. Вместе с ним была отправлена щедрая милостыня и другим патриархам. Сопровождавший этот груз подьячий Михаил Огарков имел с собой грамоты к Константинопольскому патриарху Феолипту и Александрийскому Сильвестру, тексты которых приведены в статейном списке; в них также ничего не говорится об идее учреждения Московской патриархии.
Со временем мы разрешим эту загадку, а пока обратимся к историко–публицистическому сказанию, не упоминающему о митрополите Дионисии, зато красочно описывающему «помысел» царя Федора Иоанновича. Это весьма серьезное официозное сочинение, автор которого пользовался документами Посольского приказа (в частности, статейными списками) и, что особенно важно, поддержкой властей (если не прямыми указаниями Годунова). Вполне возможно и даже вероятно, что сказание восходит к канцелярии первого русского патриарха Иова, ибо автор приводит сведения и характеристики, недоступные и недопустимые для простого смертного.
Согласно сказанию, царь Федор Иоаннович поведал Боярской думе пришедший ему в голову и уже обсужденный с царицей Ириной замысел устроить в Москве патриарший престол. Ложная деликатность не позволила историкам усомниться в том, что хорошо разработанный замысел принадлежал слабоумному монарху, и задаться вопросом о его истинном авторе. Впрочем, упоминание о совете с Ириной Федоровной, всегда (а в тот момент в особенности) склонной следовать указаниям своего брата Бориса Годунова, отвечает на этот вопрос достаточно ясно.
Вполне возможно, что от Федора Иоанновича требовалось только согласие с основной мыслью, а доклад от его лица в Боярской думе делало доверенное лицо: такое случалось настолько часто, что вошло в традицию. Это тем более вероятно, что «царская речь» была замечательно красноречива, что в высшей мере отличало Годунова и было совершенно не свойственно его зятю. Конечно, риторические красоты могли быть привнесены автором сказания, но логика речи, как увидим, соответствует действительным обстоятельствам. К счастью, мы можем не только предполагать, что автором замысла был Борис Годунов, но и доказать это.
Что же услышали церковные иерархи, бояре, окольничие, думные дворяне и дьяки на заседании Думы в конце июня — начале июля 1586 г.? Что первоначально митрополиты Киевские, Владимирские, Московские и всея Руси поставлялись «от патриархов Царяградских и Вселенских. Потом… начали поставляться особо митрополиты в Московском государстве, по приговору и по избранию прародителей наших и всего освященного собора, от архиепископов и епископов Российского царства, даже и до нашего царствия .
