— А тебе, государь, принявшему от Вышняго управление православным родом человеческим, подобает пещися не о себе только, но соблюдать и спасать от треволнения и всех, находящихся под твоею властию… по твоему остроумию и Богом данной тебе мудрости.

— А ты, боговенчанный царь, — продолжает Иоасаф после столь любезного выговора, — поревнуй, как ревновал прежде, равноапостольному царю Константину и благоверному великому князю Владимиру… Ты глава всем: покажи ревность и благочестие, чтобы тебе, как можно, освободить своих посланников из бесерменских рук и от злаго мучения и позоров.

— Твоя царская казна от того не оскудеет: когда Бог своею милостию освободит твоих посланников от такого злаго мучения, тогда можно будет отказать крымцам, за их многую неправду, в той казне, какая посылалась в Крым по старине для дружбы и любви.

— В украйных же городах, — продолжал разошедшийся патриарх, — пристойно тебе, государь, устроить ратных людей, конных и пеших… А о том, что учинить крымцам за мучение твоих людей, нам, твоим богомольцам, не пристойно писать такого совета, чтобы учинить воздаяние. Рассудить об отмщении врагам и что учинить им — дело, государь, твое, и твоих бояр, и ближних людей, и всего твоего царскаго сигклита, а не нас, твоих государевых богомольцев [201].

Убедившись, что даже «недерзновенный» Иоасаф стыдится за оскорбляемую державу, царь решился… продолжать ежегодную уплату «поминок» и подвергать в дальнейшем своих посланников надругательствам. Мир и личное спокойствие, в конце концов, дороже чести и выгоды страны!

Смиренный инок Иоасаф тихо скончался 28 ноября 1640 г. и был погребен в Успенском соборе. Он жил весьма незаметно, и в течение года никто, казалось, не обратил особенного внимания на факт, что Русская православная церковь лишилась архипастыря.

В особенности это касалось архиереев, которых царь вынужден был пригласить в Москву особой грамотой для избрания и поставления нового патриарха. Но и на зов государя более половины святителей не явилось, прислав «повольные грамоты», заранее одобряющие решение освященного собора.

Никто не верил, что выбор может на что–либо повлиять. Архиереи как бы подчеркивали своим молчанием, что патриаршество было и остается затеей светских властей. Вот пускай царь–государь и заботится о пустующем престоле!

Святители не могли предугадать, какую выходку учинит на сей раз Михаил Федорович, и тем паче не предполагали, что всего чуть более десятилетия отделяют Русскую православную церковь от раскола…

Тихое патриаршество Иоасафа так разнежило царя Михаила Федоровича, что избрание нового архипастыря он предоставил жребию. В решении этом, вполне каноничном, но необычном для просторов Отечества, проскальзывало пренебрежение к сану, настолько зависимому от светской власти и столь непопулярному среди архиереев, что Русская православная церковь и не помыслила сама избирать своего главу.

Тело без головы, как фигурально выражались в XVII в., спокойно существовало более года. Наконец, царь ощутил некое неприличие такого положения и пригласил пастырей исполнить свой долг: избрать патриарха. Из четырех митрополитов в первопрестольную явились трое; из семи архиепископов — двое; остальные власти — в той же пропорции. Отсутствующие, правда, прислали «повольные грамоты».

«Повольные грамоты»как свидетельство априорного признания и одобрения избирателями решения властей, которое все одно будет проведено от их, выборщиков, имени, — замечательный разоблачительный документ того властного устройства, которое со времен Римской республики при цезарях рядится в тогу демократии.

Освященный собор в Москве 1642 г. и в половинном составе не усомнился в своем праве «избрать» патриархом того, кого государь соблаговолит. Столь же послушно архиереи написали на бумажках шесть произнесенных царем имен (двух архиепископов, архимандрита и трех игуменов). Забавляясь, Михаил Федорович запечатал сии жребии государевой печатью и отослал с боярином в Успенский собор.

«Выбор» патриарха очень походил на бесчисленные розыгрыши призов, зрелищем которых щедро награждает нас ныне TV. Святители взяли сначала три жребия, положили в драгоценную панагию прежних патриархов, затем в киот, который и водрузили пред чудотворной иконой Богородицы Владимирской. После торжественного молебна церемонно вынули один жребий, остальные отложив. Процедуру повторили.

Два вынутых жребия вновь положили, водрузили и т. д. Наконец осталась одна бумажка. Ее отослали, не распечатав, к государю. Михаил Федорович сломал печать и объявил придворным: «Благоволи Бог и пречистая Богородица быти патриархом Иосифу, архимандриту Симонова монастыря». Было это 20 марта.

На следующий день по обычному чину произошло наречение, а 27 марта — посвящение Иосифа в сан патриарха. Государь присутствовал при этом и дал традиционный пир, подчеркнув, однако, что «жребий Богоматери» не идет в сравнение с волеизъявлением «себя любимого». Михаил Федорович демонстративно «в руку и в клобук патриарха не целовал», на пиру усадил Иосифа не подле трона, а в стороне, метра за два или больше [202].

Избрание архимандрита в чин, обыкновенно предназначенный митрополитам, вызвало легкое замешательство только у архиепископа Астраханского Пахомия, также бывшего в числе кандидатов [203]. Никто из современников не поинтересовался личностью или хотя бы происхождением Иосифа.

Лишь редактор одного рукописного хронографа упомянул, что патриарх был «родом владимерогородец». Видимо, это правда: родной брат его был во Владимире протоиерем [204]. Иосиф хорошо знал священную литературу: это все, что можно сказать о свойствах его при восшествии на патриарший престол.

К чести Иосифа, ни внезапное возвышение, ни явное пренебрежение царя его не смутили. Обязанности свои он понял буквально и вскоре (впервые в России) издал на Печатном дворе архипастырское «Поучение» в трех частях, обращенное к священникам, мирянам и иереям. В текст его патриарх очень мало внес от себя — несколько слов там, несколько здесь, — но и традиционные тексты, входившие в рукописные Кормчие книги, в печатном виде прозвучали весьма громко.

«Все мы, — обращался патриарх к священному чину, — по благодати, данной нам от Бога, называемся земными ангелами и небесными человеками, и светом, и солью земли… Мы с ангелами предстоим у престола Господня, сводим Духа Святаго с небеси…

Мы просвещаем людей божественным крещением. Мы если свяжем на земли — Бог не разрешит на небеси; если разрешим на земли — Бог не свяжет на небеси. Нами преподает Господь тайны спасения человеческому роду. Нас поставил пасти свое стадо словесных овец… Нам предал талант…

Посему отныне молю вас… сохраните себя от всяких скверных сатанинских дел… отвергните от себя пьянство и объядение, чуждайтесь тяжбы, вражды, и хулы друг на друга, и сквернаго мздоимания, клятвы и лжи, скупости, ненависти и лукавства… Убойтеся, устыдитесь и смирите себя!

…Божественныя писания любите и от них поучайтесь, ибо чтение Писаний отверзает нам небеса… Ложных же книг не читайте, от еретиков уклоняйтесь… Если кто из вас сам чего не уразумеет, тот да вопрошает наше смирение… Если кто будет сопротивляться преданию соборной Церкви… — вы возвещайте о том нашему смирению и мы… судом месть воздадим и на истинный путь наставим…»

Сколько было в сем пламенном «Поучении» риторики, а сколько реальных требований — Бог весть. Передача основных положений подобных поучений «к попам» из века в век свидетельствует о неистребимости означенных пороков, часть которых (например, доносительство) воспринималась как добродетель.

Видимо, риторики было больше. «Челядь свою учите страху Божию, — требовал Иоасаф от пастырей, — а гладом не морите, ни наготою, ни босотою не томите». Меж тем как сам был невероятным скопидомом, урезавшим доходы служителей своих безжалостно и державшим их буквально в нищете…