Краткий миг, когда Филарет мог достичь высшей власти для своего сына, миновал. За смелость немедленно предложено было расплатиться. 28 августа, в присутствии патриарха Гермогена, Ростовский митрополит принял присягу польско–шведскому королевичу, а вскоре сам же вынужден был отправиться под Смоленск, чтобы приглашать Владислава на московский престол…

В посольство, отданное московскими боярами королю «в заклад», Филарет угодил не случайно: гетман Жолкевский проследил, чтобы опаснейший для польских планов (каковы бы они ни были) человек был лишен возможности активно действовать в столице. Разумеется, желание нейтрализовать Филарета было облечено в приличную форму. Никто–де из духовенства, утверждал гетман, не приличен для столь важного дела по достоинствам личным и родовитости, как митрополит Ростовский [166].

Значение Филарета подчеркивалось тем, что в наказе посольству от патриарха и бояр имя его стояло на первом месте. Вторым главой посольства был, как нетрудно догадаться, князь В. В. Голицын. Оба виднейших участника борьбы за московский престол были нейтрализованы. Полагаю, что жесткие требования к королевичу и его отцу, направленные на защиту православной веры и российского суверенитета (на которых настаивал патриарх Гермоген), были одобрены боярами не без злорадных предчувствий судьбы великих и полномочных послов.

Наивно считать, что Семибоярщина имела целью продать Отечество иноземцам. Просто бояре в большинстве своем готовы были поступиться весьма многим для устройства личных дел. Цена, которую должна была заплатить за это Россия, зависела прежде всего от запросов польской стороны. Но не только: «твердый адамант» Филарет и даже гибкий дипломат В. В. Голицын оказались камнем преткновения на торной, казалось бы, дороге сговора бояр с королем Сигизмундом.

Многочисленное московское посольство (со слугами и провожатыми оно насчитывало около 900 человек) прибыло под Смоленск 7 октября 1610 г., 13–го было торжественно принято королем, а 15–го приступило к переговорам с «панами–радцами» (членами королевского совета). Разговоры эти шли впустую: почти сразу стало ясно, что гарантировать крещение сына в православие и отступить от осаждаемого Смоленска Сигизмунд не собирается…

Послы не знали о тайном решении поляков, принятом еще до начала переговоров, не отпускать Владислава в Москву, тянуть время и добиваться капитуляции Смоленска, а по большому счету — занятия московского престола Сигизмундом. К тому и шло. Поляки и их верные слуги уже хозяйничали в Кремле. Гетман Жолкевский, видя нарушение заключенного им договора, умыл руки и 30 октября прибыл в королевский лагерь под Смоленском, захватив с собой бывшего царя Василия Шуйского с братьями.

Филарет вознегодовал: договор запрещал гетману вывозить кого–либо, даже Шуйского с родней, из России. «Ты на том крест целовал, и то сделалось от вас мимо договора, — говорил митрополит Жолкевскому. — Надобно в том бояться Бога!» Филарет видел, что, пока он проводит время в бесплодных богословских дискуссиях с Сапегой, страна разоряется гражданской войной и завуалированной присягой Владиславу интервенцией.

В ноябре панам надоело носить маски и они открыто потребовали от послов сдачи Смоленска. Послы логично указали, что они должны добиваться противоположного — чтобы король вывел из России свои войска. «Вы пришли не с указом, — закричали поляки, — а к указу! Чего хочет король — то и делайте!» Посольство подверглось притеснениям, но стояло на своем.

Филарет был болен, однако твердо поддержал позицию Голицына. На совещании в ставке митрополита многие выскавывали опасение, как бы не навлечь на себя гнев патриарха, бояр и народа, коли поляки возьмут город силой. «Никакими мерами, — заявил на это Филарет, — нельзя учинить того, чтобы впустить в Смоленск войско Сигизмунда. Если же король возьмет взятьем город — пусть будет на то воля Божия, а нам собою (т. е. по своей воле. — А. Б.) и своею слабостью не отдавать города!»

Не желая все же доводить дело до крайности, митрополит просил времени на выяснение мнения Москвы. Сие было позволено, но королевские войска 21 ноября осадили Смоленск, а посольский лагерь окружили караулом. В декабре бояре без одобрения патриарха Гермогена повелели и послам, и смольнянам во главе с «твердостоятельным» воеводой М. Б. Шейным «во всем положиться» на волю Сигизмунда. Не тут–то было!

Смоленск ответил полякам из пушек, послы твердо заявили, что «от патриарха указу о том у них нет», а без указа этого главного на Руси человека они никого слушать не будут. «Ваши государские верные подданные» (как писали бояре Сигизмунду) напрасно требовали от тех и других сдаться на королевскую милость, «оставя всякой недоброй совет и упорство».

С этого времени послы фактически превратились в узников. Только сопротивление, которое встречали королевские войска, заставляло панов время от времени возобновлять переговоры. Большая часть участников посольства, согласившихся (кто взаправду, кто хитростью) способствовать планам Сигизмунда, была отпущена в Москву. С Филаретом и Голицыным обсуждался один вопрос — о сдаче Смоленска.

Томясь от бездействия, В. В. Голицын в январе 1611 г. предложил компромиссный план, рассчитанный на то, что в польском стане далеко не все одобряли королевские завоевания. Коли Сигизмунд, говорил князь Василий Васильевич, согласится отказаться от целования креста на его имя, — пусть смольняне впустят в город польский гарнизон. Человек, скажем, сто.

— Хорошо, — сказал Филарет, — но во избежание осложнений пусть поляков будет не более тридцати! — В конце концов митрополит согласился на сотню, поскольку все остальные участники посольства одобрили план Голицына. Отказался от присяги на свое имя и король, но когда 27 января зашла речь о численности польского гарнизона, паны потребовали впустить тысячу или, по меньшей мере, восемьсот человек.

Призадумавшись, Филарет согласился на 50—60 человек. Паны закричали, что он бесчестит королевское имя. Послы поклялись, что более 100 человек не впустят — да и то делают на свою ответственность, в угоду Сигизмунду. В таких рассуждениях, перемежаемых перебранками, шли недели.

Несколько раз послам объявляли, что они должны поехать якобы за королевичем Владиславом в Вильно. Филарет отвечал твердо, что поедет только неволей, что коли посольство королю не по нраву — пусть отпустит его в Москву, а от бояр к нему пришлют новое. Так продолжалось, пока в королевский стан не пришла страшная весть о разорении и сожжении Москвы.

Плача, Филарет говорил Сапеге, что не знает, считать ли им себя за послов? Коли Гермоген под стражей — его посланцам говорить с панами не о чем. Теперь Смоленск точно не пойдет ни на какие уступки! Напрасно требовали паны, чтобы послы остановили устремившиеся к столице русские ополчения. Единственный путь к миру, отвечал митрополит Ростовский, — это тотчас утвердить первоначальный договор о призвании королевича Владислава и вывести королевскую армию из страны.

Но война шла уже в открытую. 12 апреля 1611 г. послов одних, без вещей и слуг, после семимесячных бесплодных переговоров отправили водой в Польшу. За все время пребывания под Смоленском Филарет почти не получал вестей о семье (сохранилось только одно послание к нему от брата, Ивана Никитича) [167]. В годы пленения за узником следили еще строже.

Первоначально митрополита Филарета и князя Голицына привезли через Минск и Вильно под Львов, в имение гетмана Жолкевского Каменку. В январе 1612 г. послов ненадолго возили в Варшаву, а оттуда отправили в мрачную крепость бывшего тевтонского ордена — замок Мальборк. Содержали Филарета, по свидетельству поляков, богато. Но он вновь был в заточении, растянувшемся на многие годы.

Митрополита стерегли тем крепче, что на Руси популярность его год от года росла, особенно после избрания на царство Михаила Федоровича. Поляки и сами способствовали созданию вокруг Филарета ореола борца за Святорусскую землю. Историк А. П. Смирнов хорошо показал, как с 1611 по 1618 г. польские посольства в Москве увеличивали «вины» митрополита как тайного вдохновителя стойкости обороны Смоленска, срыва призвания на московский престол королевича и восстания россиян против интервентов [168].