Литмир - Электронная Библиотека
A
A

На могиле Фасати мы установили крест из сандалового дерева и пригласили всех на поминки. У стола собрались ближайшие друзья покойного. Пришел и махант Магджура.

Когда все разошлись, я обратил внимание на открытый шкаф в спальне Фасати. На полочках были разложены лечеб­ные травы. Я стал перебирать их, и вдруг что-то сверкнуло. И только тогда я понял, что это были спрятанные среди трав драгоценные камни, уже отшлифованные и еще не обрабо­танные. Видимо, Фасати готовил посылку для брата.

На другой полке я обнаружил тщательно упакованный гашиш. Быть может, он сам употреблял наркотики? Но я никогда не видел его курящим. Он нюхал табак, как это де­лают большинство итальянских миссионеров. И только пос­ле знакомства с его дневником все стало ясно. «Когда все вокруг растворяется в воздухе и меня охватывает неизъяс­нимая, быть может, божественная благодать, — писал Фаса­ти, — я становлюсь счастливейшим из людей... Самые счаст­ливые те, кто познали блаженство, которое дает гашиш».

Итак, Фасати был наркоманом. Но разве он один? В Шиллонгской миссии в таких не было недостатка. Не один бродил там с глазами навыкате, словно слепой. А сколько падало ничком во время молений, и причиной тому служил отнюдь не молитвенный экстаз.

После похорон Фасати я вернулся в Шиллонг по­трясенным и потерянным. У меня впервые по­явились сомнения в полезности труда миссио­нера. Я остро ощутил и остро переживал свою не­нужность. То же, вероятно, чувствовал и Фасати, поэтому и стал употреблять наркотики.

В тот же вечер в мою келью заглянул профессор Густас.

— Не переживай, брат, что так получилось с твоей первой обедней. Руководство решило, что ты несколько позднее отслужишь ее, и именно в Гиманджунге, где ты начал свой путь миссионера. Приедут ректор, клирики. А пока заменишь Фасати.

Настроение мое несколько улучшилось, и я пошел в со­бор на вечернее богослужение.

Прозвучал колокольчик, извещая, что настало время от­дыха. Я вернулся из собора в свою келью. Помолившись на ночь, я тотчас лег в постель и вскоре уснул. Сколько проспал, не знаю, но вдруг почувствовал, что кто-то трясет меня за плечи, и услышал испуганный голос Разин:

— Вставай!.. Бежим!..

Я сел на кровати и не мог понять, где нахожусь и что произошло. Когда же ощутил запах дыма и увидел отсвет пламени, то, словно подброшенный пружиной, выпрыгнул из постели. Разия набросила мне на плечи одеяло, и мы выбежа­ли в коридор, но путь нам преградило бушевавшее пламя. Пробиться сквозь него было невозможно. Мы метнулись к окну, но сквозь него языки пламени уже врывались в ком­нату. Начал рушиться потолок. Падающая балка сбила меня с ног, я стал задыхаться, пытался подняться, но потерял со­знание.

Когда я пришел в себя, то понял, что лежу на улице. Непо­далеку горел собор. Люди метались, кричали, причитали. А пламя бушевало. Казалось, что горело все кругом - и земля и небо.

Я вновь потерял сознание.

Очнувшись, я сообразил, что меня куда-то везет рикша. Болели лицо, руки. Один глаз ничего не видел. Меня охватил ужас. Неужели я ослеп? Что с миссией? Почему вспыхнул по­жар? Что с Разией?

Меня привезли в больницу иезуитской миссии. В кори­доре лежали дети и миссионеры, получившие ожоги. Вокруг раздавались стоны и плач. Я лежал в углу и, стиснув зубы, старался молча переносить боль. Я спросил лежавших рядом со мной, что стало с миссией... Одни говорили, что все сго­рело дотла, другие утверждали, что сгорели только жилые корпуса.

Прошло несколько дней, и к нам стали наведываться мис­сионеры, чтобы ухаживать за пострадавшими. Среди них была и Разия. В то время, когда я готовился к посвящению, она посещала курсы медицинских сестер и теперь вместе с миссионерками работала в больнице. Я горячо поблагода­рил ее за спасение.

Она ничего не ответила, только наклонилась и поцеловала меня. В ее глазах блеснули слезы. Разия прошептала мне на ухо:

— Теперь я от тебя никуда не уйду. Если индуска полю­бит, она никогда не покинет любимого.

Только ей, ее любви я был обязан своим спасением. Но разве мы можем любить друг друга? У нас это право отня­то. Какое-то еще никогда не испытанное чувство заставило трепетать мое сердце. Боль вроде бы утихла.

Позднее я узнал, что во время пожара погибли мой духов­ник де Бартолини, несколько клириков и воспитанников. Ректор лежит в больнице. В газете «Салезианские новости» было написано:

«В Шиллонге, где уже четырнадцать лет живут салезианцы, чтобы распространять евангелие и цивилизацию, они стали свидетелями поистине ужасного зрелища, которое никогда не изгладится в их памяти. Пожар, полыхавший в течение трех часов, все превратил в пепел и дым. Нанесен убыток на три с половиной миллиона рупий».

События последнего времени заставили меня задуматься о своем будущем. Много ли пользы принесу я людям, будучи миссионером? Меня многократно приглашали в индусские семьи к тяжело больным людям. Но разве я был в состоянии оказать им квалифицированную медицинскую помощь?.. Или дать больным нужное лекарство?.. И что я мог вообще? Только благословить умирающих, только произнести про­поведь у гроба и выразить соболезнование скорбящим лю­дям. Так зачем же я столько учился?.. Зачем изнурял себя? Чтобы не иметь возможности ничем помочь людям? За­чем?..

И наконец я решился. Выпросил у архиепископа отпуск в Литву для поправки здоровья, а поскольку все еще нуждал­ся в уходе, настоял на том, чтобы Разия сопровождала меня.

Признаюсь, я тоже был к ней неравнодушен, только скрывал свои чувства. Молодым свойственно любить!

Ну что тут продолжать? Во время нашей поездки мы по­любили друг друга еще сильнее и... решили пожениться. Так закончилась моя духовная карьера. Жена мне дороже бога. Она мое величайшее сокровище, мой друг.

16

Заука умолк. О чем он сейчас думал, о чем вспоминал? Быть может, о нелепо погибших в Шиллонге своих бывших коллегах, а может, еще раз сожалел о бессмысленно прожи­тых годах. Я лишь подумал, какое счастье, что мне раньше, чем ему, довелось найти свое место в жизни.

Немного погодя Викторас спросил с улыбкой:

— Ну как, ты все еще завидуешь тому, что меня послали в Индию?

— Нет! Таким испытаниям и переживаниям я не завидую. Но ведь не одни лишь страдания открыли тебе глаза?

— Конечно, — согласился мой друг. — Знаешь, все со­шлось одно к одному. Я много читал, и не только произведе­ния христианских богословов, много думал о прочитанном. Меня поразило одно высказывание Сократа: «Считать истиной то, что неведомо, есть самое постыдное невежество».

Вот так от сомнения к сомнению расшатывалась моя вера. И еще пришла любовь, которая все побеждает. Но хватит о прошлом. Приглашаю на серебряную свадьбу. Дату знаешь, адрес тоже. Буду ждать.

36
{"b":"238769","o":1}