— Подаяние — это по-христиански, — поддержал я Фа­сати.

После второго богослужения мы вышли из церкви. К Фа­сати подошла красивая индуска в оранжевом сари. В носу у нее блестела золотая серьга, руки украшало несколько золотых браслетов, на пальцах сверкали кольца. Видимо, она принадлежала к высшей касте. С собою она привела совершенно голого, худенького мальчика лет десяти.

— Ночью его мать растерзал тигр, — сказала она на бен­гальском языке. — Возьмите сироту в приют. Я из комитета благотворительности.

Фасати оглядел мальчика и спросил:

— А отец его где?

— Он погиб во время урагана.

— Так, может, родственники заберут мальчонку?

— Какие там родственники — шудры! Они сами голодают, а у вас он будет сыт, да и обучится грамоте...

— Принять примем. Но как же так — совсем без одежды? А вы не смогли бы что-нибудь дать? У нас в миссии сейчас ничего нет.

Индуска посмотрела на сироту с некоторым удивлением и вместе с тем презрительно:

— Он недостоин носить одежду. Ведь это шудр.

Фасати взял мальчика за руку, но тот вырвал ее и, плача, попытался убежать. Мы помчались вдогонку. Я догнал маль­чика, взял на руки, и, крепко прижав к себе, понес в миссию.

«Вот таким же путем мог очутиться в салезианской кон­грегации и Сингх, — подумал я. — Зря он ушел из монастыря. Здесь, в миссии, вместе с нами он мог бы помочь здешним беднякам бороться против унижения и страшной нищеты».

Когда женщина ушла, Фасати вдруг спохватился:

— Мы ведь не спросили ее, в какой деревне объявился тигр-людоед, — и обратился ко мне: — Присмотри за мальчи­ком, а я отыщу женщину и расспрошу ее, где произошло несчастье. Мы отправимся туда и устроим облаву на хищника.

Пытаясь успокоить мальчонку, я достал привезенные из Италии конфеты и протянул их сироте. Тот удивленно по­смотрел на конфеты, потом схватил их и запихал себе в рот. Прожевав конфеты, мальчик стал просительно смотреть на меня, не дам ли ему еще. Я обнял его и прижал к себе. Он сидел тихонько. Как мало нужно, чтобы подкупить голод­ного ребенка. Но все же во что одеть несчастного?

В это время в миссию пришла худая заплаканная жен­щина с лицом, изборожденным морщинами, одетая в тряпье.

На руках она держала маленького ребенка. Протянув его мне, она произнесла:

— Берите!

Думая, что и эта женщина принесла сироту, я протянул руки, чтобы принять у нее ребенка, но она отстранила меня.

— Сколько дадите? — сердито спросила она и утерла слезы. «Неужели хочет продать?» — растерялся я.

— Не купите — отдам зверям! — попыталась она взять меня на испуг и ждала, что же я предприму.

«Быть может, краденый? — пришло мне в голову. — Надо это выяснить».

— Обождите, сейчас придет старший, — я оглянулся, не видно ли Фасати. — Не знаю, имеем ли мы право покупать детей. А сколько вы хотите за него?

— Пятьдесят рупий, — проговорила женщина.

— А двадцати не хватит? — попытался я было торго­ваться.

— Мало, — она еще больше сморщила и без того морщини­стое лицо. — Зачем же я его тогда растила? Сорок рупий. Мла­денец ведь здоровый! Берите... Очень вас прошу. Вся семья помирает с голоду.

— Не знаю, что и делать... Старшего-то нет. Женщина повернулась, чтобы уйти.

— Тридцать рупий! — крикнул я, хотя столько у меня не было.

Но тут пришел Фасати. Женщина его узнала, низко покло­нилась, смахнула рукою пыль с его ботинок.

— Продает ребенка, — пояснил я. — Просит сорок рупий.

— Какого возраста?..

— Кажется, годовалый. Такой тощий, что даже оторопь берет.

— Мальчик или девочка?..

— Кажется, мальчик.

— Дай тридцать, — сказал Фасати. — Или нет. Пускай уносит, подрастет, тогда посмотрим. Авось не умрет...

— Грозится, что отдаст зверью. Говорит, что вся ее семья умирает с голоду.

— Вроде бы и жалко мальчонку. Дай, сколько просит, — подобрел миссионер. — Вот деньги.

— А если он ворованный?.. — засомневался я.

— Не беспокойся, у них и своих предостаточно. Родятся и родятся, как котята. Девочек даром отдают. Маленьких мы даже не берем. Такова доля хариджан...

Я взял у миссионера рупии. Женщина, увидев деньги, подскочила, выхватила их у меня из рук и, оставив нам ребенка, убежала. Я долго не мог прийти в себя после слу­чившегося, чувствовал свое бессилие перед царящей здесь нищетой, страданиями, голодом.

«Неужели человек на земле приговорен к одним лишь страданиям?» — подумал я, но постарался побыстрее прогнать эту мысль, чтобы не прогневить господа, однако мне это не удалось. Мне казалось, что нищета отнимает у человека буквально все: и веру в жизнь, и веру в самих людей. Чело­век становится нищим и духовно, и умственно. Это ужасно! Купленного младенца я отнес в миссию и передал служан­ке Фасати. В небольшой комнатке уже находилось несколько детишек. Служанка присматривала за ними до тех пор, пока их не передавали в пансионат Шиллонгской миссии.

Фасати узнал от индуски, которая привела маль­чика-сироту, что женщина, растерзанная тиг­ром, уже сожжена и прах ее брошен в реку. Никто точно не мог указать место, где на нее напал тигр. Во время проповеди в церкви мис­сионер попросил, чтобы в будущем на месте, где тигр-людоед совершит нападение, не трогали тел убитых им людей. Только тогда можно будет отыскать хищника и расправиться с ним. Фасати поручил мне обучать взрослых индийцев, соби­рающихся перейти в католическую веру, катехизису. Это были люди из различных каст, которых за „тяжкие пре­грешения" изгнали из общин.

Однажды, когда я обучал катехизису нескольких жен­щин, в церковь вошел молодой индиец. Он подошел ко мне и заявил, что принадлежит к касте шудров, батрачит у вайшьи и решил жениться на дочери хозяина. Шудры, которых приня­ли в католическую веру, сказали ему, что душа христиан не перевоплощается в людей других каст, что все души могут достичь нирваны и соединиться с богом.

Я поправил его, сказав, что души христиан не только не возрождаются в новом виде, но и не воссоединяются с бо­гом, как он это себе представляет, а попадают в рай или в ад.

Я спросил его:

- Скажи, что тебе надо от миссионера? Он посмотрел на меня и неохотно ответил:

- Пурогит не венчает меня с дочерью хозяина, поэтому я и пришел к вам. Могу ли я перейти в католики?

- А почему пурогит не желает обвенчать вас? — поинте­ресовался я. — Может, ты в чем-то провинился? Не изгнали ли тебя из касты?

— Нет, не изгнали. Но я шудр, а моя невеста из касты вайшьев. Если я перейду в католики, вы обвенчаете нас?

— Но нужно будет учить катехизис, — подчеркнул я. — Затем принять крещение, исповедоваться, причаститься и все время посещать церковь. Точно так же должна будет посту­пить и твоя невеста. Вы согласны?

— А вы нас дома обвенчаете?..

— Нет, в церкви. Вы оба должны будете носить обручаль­ные кольца, как символ семейной верности. Так принято у католиков.

— А если бы я один принял католическую веру?

— А невеста осталась бы индуисткой?

— Да!

— Нет, так нельзя. Это был бы недействительный брак.

Юноша призадумался. Я видел, как нелегко ему разо­браться в столь сложных вещах, а еще тяжелее потерять лю­бимую девушку, тем более что родители давали за девушкой участок земли в два акра вместе с постройками. Сейчас у того же хозяина он работал за горсть риса, а после женитьбы сам бы стал землевладельцем.

Так ничего определенного не сказав, он ушел. Видимо, хотел посоветоваться с родителями невесты, ее родственни­ками. Для индуса не сдержать слово - смертный грех, ведь в таком случае он возродится к новой жизни в низшей касте, а то и в обличье животного. А кто же хочет стать четвероно­гим?.. Никто!

На следующий день юноша не появился. А в воскресенье я увидел его в церкви с девушкой. Смуглолицая, красивая, она была одета в голубое сари. Я подумал о том, что любовь сокрушает даже кастовые преграды.

Тут в ризницу вошла старушка. Она низко поклонилась, затем воздела руки и сказала: