— Я честная женщина, добрая христианка, а ведь рядом со мною стоит шудр. Я не в силах молиться. Если вы его не прогоните, мы все уйдем из церкви.

Вот тебе и христианская любовь и равенство! Как теперь быть с юношей? Я хотел было пригласить его в миссию, но должен был читать проповедь. Поэтому, подойдя к алтарю и став рядом на колени со служившим обедню Фасати, я шеп­нул ему: „Продли чтение евангелия". А юношу вместе с де­вушкой я пригласил в ризницу. Там я вручил им катехизис на бенгальском языке и велел читать его до моего возвраще­ния. Но юноша отодвинул книжечку:

— Я не умею читать. Шудров никто не учит грамоте. В нашей чери[23] даже староста неграмотный.

— Так, может быть, невеста почитает, - предложил я.

— Разве кто обучает женщин грамоте? — удивился он.

Я не знал, как быть. У алтаря меня уже дожидался Фаса­ти. Если эта парочка вновь появится в церкви, верующие разойдутся. Как их тогда вернуть обратно? Если же выпрово­дить помолвленных, они больше никогда к нам не вернутся и мы лишимся новых прихожан. Волей-неволей пришлось прибегнуть ко лжи:

— Во время богослужения иноверцам нельзя находиться в храме, — объявил я молодым людям. — Кстати, такого же правила придерживаются и брахманы. Так что зайдите после окончания службы.

Постояв в нерешительности, молодые ушли из ризницы, а я поспешил к амвону. На ломаном бенгальском языке я начал проповедь. В своей проповеди я старался убедить при­хожан в том, что католический бог не признает каст, что он провозгласил равенство людей, братство и любовь между ни­ми. Я видел, что многим эти слова пришлись не по душе.

Тем не менее паству надо было приблизить к христианству, к новой религии и новому богу. Ведь это основная цель миссионеров.

Молодые влюбленные долго не появлялись в миссии. Но вот однажды я вновь увидел их в церкви. Сосредоточен­ные, преисполненные внимания, они старались все понять. Если чего и недопонимали, тотчас же спрашивали, выясня­ли. Но сами отвечали неохотно, односложно и даже сердито. Казалось, их раздражает то, что они обязаны отвечать на мои вопросы.

В конце концов они приняли крещение, исповедовались и причастились. Приближался день их свадьбы, и я объяснил им, что согласно церковному обряду в храме должны присут­ствовать их родители, друзья и подруги, сваты и шаферы. Я наставлял, как невеста обязана провести последний вечер перед свадьбой, как должна проститься с родителями, — словом, познакомил их со всеми известными мне литов­скими свадебными обрядами и традициями.

Жених и невеста согласились со всеми моими наставле­ниями и даже радовались, что свадьба будет такая интерес­ная. Но вскоре в миссию пришли родители помолвленных, и тогда оказалось, что отец девушки со многим не желает согласиться и настаивает на том, чтобы во время свадьбы были совершены и индуистские обряды. Он начал со мной то ли спор, то ли торг.

— А вы знаете, что пурогит проклял нас. А гиманджунгский махант[24] подал на нас в суд за то, что мы разрешили окреститься нашим детям. Вы должны понять сложность нашего положения. Разрешите хотя бы соорудить дома пандал[25].

— Пандал, пожалуйста, да и свадебную процессию в де­ревне можете организовать, — сказал я им. — Но индуистских молитв я читать не стану.

— А вы будете участвовать в свадебном обряде? — спро­сил меня отец невесты.

— Если пригласите, — отвечал я с улыбкой. — Я ведь не являюсь духовником вашей семьи и сам приходить к вам не могу.

— Мы очень просим вас руководить нами и в храме и до­ма, — сказали родители, низко кланяясь.

— Но за исполнение обряда придется вам пожертвовать церкви какое-нибудь золотое украшение, — вмешался в наш разговор Фасати.

Я с удивлением посмотрел на него. Зачем это? Миссио­нерам, которые дали обет жить в бедности, запрещено прини­мать подношения.

Родители помолвленных опустили головы.

— Не надо нам никаких драгоценностей, — вмешался я. — Миссионер Фасати пошутил.

Фасати виновато улыбнулся, но ничего не сказал. Не в его правилах, видимо, было отказываться от подарков. Это меня возмутило.

В назначенный день я отправился в деревню, чтобы помочь в приготовлениях к свадьбе. По дороге меня нагнала тонга, которой правил индус в одной лишь набедренной повязке. Рядом с ним сидел Фасати. Мужчина, возбужденно жестикулируя, рас­сказал, что в их деревне появился тигр, который ранил маль­чика и растерзал его мать. Как просили во время проповеди, к телу погибшей никто не прикасался.

— Поезжай туда, — сказал Фасати, — а я отправлюсь к новобрачным.

Миссионер сошел, а я в тонге вернулся в миссию. Захва­тив с собою капканы и винтовку, я отправился к месту трагического происшествия.

Когда мы подъехали к рисовым полям, на которых ра­ботали женщины, они, завидев нас, прикрыли платками лица и отвернулись. Дети, игравшие возле хижин, вдруг исчезли в них. Мужчин на нолях не было, скорее всего они трудились на землях богатеев.

Мы остановились у глинобитной хибары, в которой ле­жал пострадавший мальчик. Проникнув внутрь через низенькие двери, я заметил под ворохом тряпья худого изможден­ного старика. От него исходил смрад гниющего тела. Комната была полна больших мух. С трудом разглядев лицо старика, я понял, что это прокаженный, и побоялся к нему прибли­зиться.

В другом углу дрожал бледный мальчонка, в широко раскрытых глазах которого затаился ужас. По его щекам катились слезы.

Я поманил мальчика пальцем, чтобы убедиться, в состоя­нии ли он подняться. Опершись обеими руками о земляной пол, он встал и приковылял ко мне, вопрошая взглядом, что я буду с ним делать. Отлегло от сердца — не придется осмат­ривать парнишку рядом с прокаженным. Я тут же вывел пострадавшего на улицу и усадил на тонгу. Осторожно сняв с него лохмотья, я спиртом промыл раны, смыл кровь с тела. У мальчика были искусаны плечи и разодрана кожа на груди. Наложив повязки на раны, я велел отвезти его в миссию.

Выгрузив поклажу, я осмотрелся. Хибарка женщины, которую растерзал тигр, стояла на окраине деревни, совсем рядом были джунгли. Она, как и другие домишки, была глинобитной, с крошечными окошками и низенькой дверью. Почти ползком я проник вовнутрь. В луже спекшейся крови лежал труп женщины. В крыше дома зияло отверстие. По всей видимости, тигр проник в хижину через крышу и бросился сначала на мальчика. Мать кинулась к ребенку, тогда хищник напал на женщину, а мальчик убежал.

Я вытащил тело женщины наружу и велел отвезти к ста­росте деревни, чтобы сжечь его, согласно местным обычаям. Затем положил на пол хижины кусок мяса, которым снаб­дил меня Фасати. Я захватил с собою капсулу цианистого калия. Осторожно высыпав ее содержимое на припасенное мясо, я выполз из хибарки.

Напротив двери хижины я установил капкан, прикрыв его ветками и травой. Другой капкан замаскировал у самого порога. Когда я готовил капканы, ко мне подошел высох­ший старик. Он уселся рядом, раскурил глиняную трубку и стал недоверчиво наблюдать за мной. Он долго всматривал­ся в замаскированные капканы, потом поглядел на меня и то ли мне, то ли про себя сказал:

- Напрасно, совсем зря трудитесь, сааб[26].

- Почему? - спросил я с удивлением.

- Эх, господин, разве это звери нападают на людей? Нет! - продолжал старик хриплым голосом. - Это злые духи! А их не отравишь, пулями и капканами не возьмешь. Бесполезное это занятие.

- Какой же тут злой дух, это тигр-людоед, и с ним нужно покончить.

- Нет, господин, это злой дух, принявший образ тигра. Его нельзя поймать или убить.

Старик недолго сидел рядом со мною. Чуть только стало темнеть, он ушел в деревню. Зарядив винтовку, я забрался на решетчатый навес, находившийся рядом с хижиной, и там устроился. Мне стало страшновато одному под открытым небом. Хотел было собрать мужчин, но двери всех хижин бы­ли заперты, и в деревне еще до заката воцарилась насторо­женная тишина.