Однажды я в шутку спросил Сильвио:

— Уж не притянуло ли тебя духовно-магнитное поле Вир­гинии?

— Не волнуйся, на меня ее токи не влияют, — усмехнув­шись, ответил он. — Я у них читаю светские газеты. В мона­стырской читальне таких нет.

— И что же ты интересного вычитал?

— Салезианцы в Индии покупают детей.

— Да ты что?! — не поверил я. — Это клевета!..

— Газета социалистов «Лаворо нуово» поместила об этом репортаж, — с горечью произнес Сильвио. — Быть может, и меня когда-то купили?! Хотя монахи утверждают, что я сиро­та. Но фамилия у меня индийская. Почти все уверяют меня, что я похож на индуса...

— А я тебе говорю, что социалисты клевещут на мона­хов, — не уступал я. — Не придавай значения тому, что пишут их газеты. Подлинной правды нигде не найти. Да и с Касолой надо прекращать дружбу. Еще где-нибудь проговоришься о покупке детей, и не видать тебе посвящения. Тогда твоим надеждам придет конец, навсегда останешься в Италии.

— А если я был куплен? — упорствовал Сильвио.

Я пожал плечами и ничего не смог ему ответить. Я по­нимал, как тяжело ему без родины, без родных. Мечется как зверек, запертый в клетке. Мне все-таки легче. Хотя монахи и запрещали говорить на родном языке, я иногда сам с собою разговаривал по-литовски, писал письма ро­дителям, родственникам, друзьям, молился по-литовски. И бог ни разу не наказал меня за это. По-видимому, бог-таки умнее монахов.

Сильвио по-прежнему навещал семью Касола. Случалось, что он долго там задерживался и тем доставлял мне много тревожных минут. Я боялся, что нам могут запретить трени­ровки. Но пока что везло, нас никто не предал. Кроме нас, никто из семинаристов не мог свободно выходить в город, только мы пользовались этим правом.

Так промчались три года учебы. Подходил к концу четвёртый, когда меня пригласил к себе ректор. Как обычно, он долго и пристально глядел на меня, словно пытаясь проник­нуть в самую душу. Я не знал, о чем он будет говорить, одна­ко ничего хорошего не ждал. Но ректор вдруг сделал совер­шенно неожиданное предложение:

— Мы собираемся, Викторио, послать тебя в Индию, в миссию. Тебе легко даются языки, там же пройдешь прак­тику. Потом вернешься, закончишь учебу и будешь посвящен.

Я давно мечтал об Индии, но думал, что Сильвио для это­го больше подходит. Кроме того, он очень хотел выяснить тайну своего происхождения. Может быть, в Индии это ему удастся?

— Спасибо, — поблагодарил я ректора. — Но не лучше ли послать Сильвио? Он интересуется Индией, знает санскрит, хорошо разбирается в индуизме.

— Как же его послать, если он ушел из монастыря? — раз­вел руками ректор.

— То есть как - ушел? - страшно удивился я.

— Очень просто... Вчера он не вернулся от Касолы. Запу­тали его либералы.

Я стоял пораженный. Новость была столь неожиданной, что я не знал, что и сказать.

— Конечно, может быть, и нецелесообразно посылать тебя в конце учебного года, — продолжал ректор. — Но там, в Ин­дии, на территории Гиманджунгской миссии появился тигр-людоед. Он терроризирует прихожан. Уже растерзал несколь­ких человек. Всех там охватила паника. Ты хороший стрелок и справишься со зверем. Окажешь миссии большую помощь. Готовься в путь, мой дорогой. Да благословит тебя господь.

Я не знал, радоваться мне или сожалеть, что посылают в миссию. Жаль было расставаться с братством Христофора, стрелковыми соревнованиями. А может, меня посылают во­все не потому, что я хороший стрелок, а опасаются, как бы я не последовал примеру Сильвио и не бежал на родину?

Но в то же время Индия влекла меня своими тайнами, экзотикой, неизведанной жизнью миссии. Семинария не уйдет, успею ее окончить, не минует меня и посвящение. Лишь бы мне удалось помочь миссии. Сейчас главное - изучить бен­гальский язык. Но если ты знаешь несколько языков, нетруд­но выучить еще один, если это необходимо...

Я опустился на колени и с волнением воскликнул:

— Благословите, отец мой.

— Мир тебе, - ректор перекрестил меня и поцеловал.

Так закончил свой рассказ о жизни в салезианском мона­стыре в Италии Викторас Заука. Было видно, что воспомина­ния о годах, проведенных в новициате и семинарии, угнетали его. Хотя ему, сыну рабочего, можно сказать - нищему, ка­залось, очень повезло. И я сказал:

— На что ты жалуешься? Не так уж тяжело тебе приходи­лось. Ведь ты многого достиг.

Викторас нахмурил густые поседевшие брови, долго мол­чал. Потом с горечью сказал:

— Больше всего меня угнетает сознание того, что лучшая часть моей жизни прошла впустую.

— Почему - впустую? Конечно, ты много пережил, одна­ко многому и научился. Если бы не учился, еще не известно, стал бы ты атеистом или нет. Слышал я, что лекции сейчас на антирелигиозные темы читаешь, многим помог покончить с суевериями. Это много, очень много!..

— Может быть, твоя правда, — согласился Викторас. — Но чертовски жаль юности, растраченной в монастырских стенах. А тебе, скажи, разве тяжелее было? Ты ведь тоже был монахом.

— Да, был, но попал к ним с большим трудом. Стучал в двери различных монастырей, писал, ездил, искал протек­ции. Просителем быть тяжелее, чем приглашенным. Был я и у этих самых салезианцев, но таких мук, как ты, не испытал.

— Разве у вас не было «ангелов-хранителей»? — поинтере­совался Викторас.

— Были, но не слишком себя проявляли.

— А группы мучеников?

— О мучениках я лишь от тебя узнал.

— Вот видишь, поэтому тебе трудно меня понять. Ведь мо­настырь - это подлинная тюрьма, на которую ты сам себя обрек, — с глубокой убежденностью продолжал Заука. — Можно идти на муки, если это имеет смысл. А здесь? Сплош­ная бессмыслица.

Некоторое время мы молчали.

— А ты не был в Италии? — спросил Викторас.

— Собирался. И если бы поехал туда, то скорее всего по­шел бы по твоему пути, — ответил я.

— Жаль, что ты не видел Италию, - огорчился Викторас. -Такая интересная страна.

— Я побывал там совсем недавно. И в Неаполе, и в Генуе, и даже на Сицилии. Там, в Катании, я заглянул к салезианцам.

— И впустили тебя? — поинтересовался Викторас. — Пригласили погостить. Было в самом деле интересно!

— Как они там сейчас живут?

— Как и раньше. У них ремесленное училище, воскресная оратория. Ребят там полно. Забивают .им головы сказками о вечной жизни.

— Ничего другого они и не могут придумать, — махнул рукой Викторас и встал. — Ну, мне пора.

— А об Индии? Когда же ты расскажешь о ней?..

— Как нибудь в другой раз, — пообещал он, посматривая на часы. — Вот внучку должен привести из садика.

— Внучку? - поразился я. - Стало быть, и жена есть?..

— Какой же мужчина без жены!

— Ты что же, привез ее из миссии?..

— Угадал.

— Индуска?

— Расскажу в другой раз. Хорошо? Теперь чаще будем встречаться. Позвони.

— Обязательно!

Мы долго не встречались с Викторасом. Все как-то не было подходящего случая. Но однаж­ды я позвонил ему, и мы договорились о встре­че. В старый город я пришел несколько раньше назначенного времени. Именно отсюда нача­лась одиссея Виктораса, в которую его втянул миссионер Скелтис.

Я подошел к месту впадения Нерис в Неман, постоял, полюбовался видом, потом побрел дальше. Не заметил и сам, как оказался у костела Витовта. Я вошел в костел. Шла служ­ба, торжественно звучал орган, несколько пожилых людей молились, перебирая четки. Над главным алтарем бросалась в глаза большая картина: Мария возносится на небо, а ее провожает взглядом, став на одно колено, князь Витовт. Он в кольчуге, вид у него весьма достойный. Изображение Ви­товта в алтаре! Неужто он святой?.. Поразительно! Скорее всего духовенство решило, что его имя укрепит величие церкви. Воистину неисповедимы пути господни. Зато замы­сел людской понятен.

Я вышел из костела, смотрю, идет Викторас.