Каменицкий остановился, коротко махнул рукой в ту сторону.

— Весь город подался к речке. Хорошая штука — асфальт, но человека тянет к матушке-природе.

— Тоже проблема, — сказал Дробот.

— Ты о чем?

— Да о дачном строительстве. Все видят, что рядом с городом растет самодельный спутник. А кто его планирует? Где фонды? Та же история, что с гаражами. Лепят где попало и из чего попало.

— И как споро лепят! Откуда что берется.

— Вы же знаете откуда, Леонтий Иванович.

— Не завидую я тебе, Петр Ефимович.

— Отбоя нет от дачников. Приходится идти навстречу, особенно квалифицированным рабочим, никуда не денешься.

— А теперь вот еще забот прибавится.

— Вы считаете, дело пойдет лучше?

— Думаю. Количество должно, наконец, перейти в качество. Грех без конца держать комбинат на задворках черной металлургии.

— Мы до вашего прихода поговорили с Голосовым начистоту. Он было кинулся в наступление, но потом, при вас, начал обороняться.

— Семен Захарович не любит очных ставок.

— Недаром он струхнул немного, когда речь зашла об этой самой социологии — о постепенной убыли населения в городе.

— Слов нет, малоприятный факт.

— Не потому ли он зело поспешил в обратный путь?

Для нас с вами, Петр Ефимович, все средства хороши в данном случае, вплоть до запугивания, лишь бы поскорее достроить комбинат.

— Удивляюсь вашей энергии.

— Небось появится энергия, когда открытое тобой месторождение вроде бы собираются закрыть.

— На вашем-то счету, кроме железа, медь, никель.

— Так вот утешает меня и Семен Захарович. Плохое утешение. За никель и медь я, конечно, не беспокоюсь, там комбинаты работают на полный ход. Но железу не повезло.

— После войны надо было восстанавливать южную — украинскую металлургию.

— И Семен Захарович во всем винит войну, но в том смысле, что тогда не разобрались как следует с нашим комбинатом....

Над городом, круто набирая высоту, появился в бездонном небе «ИЛ-18». Каменицкий и Дробот, по-мальчишески запрокинув головы, проводили его до ближних гор, где и залегали те самые руды, которые никак не дождутся своей очереди.

— Вот он и поднялся на крыло, — сказал Леонтий Иванович.

— Он уже давно парит над нами, — в тон заметил Дробот.

Весело переглянувшись, они ходко зашагали дальше по гулкой просторной улице, два вечных пешехода — геолог и строитель.

В Москве недавно был напечатан первый очерк Метелевой с Южного Урала. Павла осталась довольна уральским дебютом. Правда, кто-то там в редакции сократил ее «подвал» о строителях, но сократил умело. Сокращение — мать редактирования: стоит кое-где убрать несколько лишних фраз, как вся вещь только выиграет. Павла и не заметила, что несколько сместились пропорции и на первый план выдвинулась не бригада Клары Кузнецовой, а фигура начальника участка Олега Каменицкого. Однако очерк не фельетон, где от такого «смещения пропорций» может зависеть судьба человека.

И когда Олег, приехав в областной город, отыскал ее в гостинице и осторожно высказал неудовольствие, Павла сначала не придала этому значения.

— Скромность украшает молодых прорабов, — сказала она ему с тем женским игривым превосходством, которое задело его и в прошлый раз, на строительной площадке.

Олег присел к столу, на краешек стула, как абитуриент какой-нибудь на экзамене, и украдкой глянул на Метелеву. А она взяла из стопки нужную газету, развернула, тщательно разгладила на столе. Она в самом деле была похожа на учительницу — в темном платье строгого покроя, с кружевной белой манишкой, что так и высвечивала шафранную смуглость ее лица.

— Нате, Олег Леонтьевич, карандаш, отчеркните, пожалуйста, что вас смутило. — Она даже надела свои очки с металлической оправой, которые и вовсе придавали ей суховатый вид экзаменатора.

Он отметил всего два абзаца. Павла бегло перечитала их.

— Не вижу тут ничего особенного.

— У вас выходит, что, где появляется Каменицкий, все сразу приходит в движение, горит в руках. Поймите: девчата из той же бригады Кузнецовой станут смеяться надо мной.

— Право, Олег Леонтьевич, никаких преувеличений я не вижу. Вы просто скромничаете. Но согласитесь, что со стороны виднее.

— Вы совершенно не знаете меня, Павла Прокофьевна.

— Вот новость! Да я вас помню со школьной скамьи. Я заканчивала десятилетку, а вы учились в первом классе.

— Во втором.

— Ну, пусть во втором.

Олег смешался: напоминание о школьных годах прозвучало совсем уж некстати.

Павла, кажется, догадалась о причине его замешательства и добавила:

— Ладно, не сердитесь на меня, Олег Леонтьевич.

И он готов был признаться ей сейчас, что и пришел-то не столько ради объяснения по поводу ее очерка, сколько ради того, чтобы увидеть ее лишний раз. Он многое мог бы сказать.

Павла окончательно поняла его.

— Вы завтракали, Олег Леонтьевич?

— Нет. А что?

— Составьте мне компанию, я сегодня еще не ела, заработалась. Идемте, идемте, тут есть у нас уютное кафе.

Они устроились у распахнутого настежь венецианского окна, за которым шумел город. Олег заказал «дежурные» сосиски, бутылку сухого вина, салат из свежих огурцов, кофе, кекс. Павла не вмешивалась, наблюдая его в роли галантного кавалера. Она облокотилась на широкий подоконник, привычно положила ногу на ногу и даже не отказалась от папиросы, которой любезно угостил Олег. Ей доставляло невинное удовольствие побыть часок наедине с этим милым парнем, не знающим, как и угодить своей даме.

— За что же выпьем, Олег Леонтьевич? — спросила она, подняв бокал с венгерским рислингом.

— Только за вас, Павла Прокофьевна.

— Но я ведь провинилась перед вами.

— Бог простит.

— Моим богом является редактор. Ну, что ж, постараюсь замолить свой грех!

Павла выпила под настроение весь бокал, стала с аппетитом есть. А он то и дело мельком поглядывал на нее, как в тот день, на штабельке опалубочных досок. Вторая встреча бывает еще более неловкой, чем первая. Олег никак не мог собраться с мыслями. Вернее, он по-прежнему не мог собраться с духом, чтобы прямо, без обиняков, заговорить с Павлой Прокофьевной о том, что же в действительности привело его сегодня к ней. Он вспомнил о траншее, которая разделяла их тогда, на стройке, — в конце концов все препятствия между ними одолимы.

— О чем вы думаете, Олег Леонтьевич? — спросила она, уже отодвигая свою тарелку.

Вопрос был неожиданным, как многие ее вопросы, застигавшие его врасплох. Он рассеянно улыбнулся, отвел глаза в сторону.

— Мне почему-то вспомнилось, как вы отчаянно прыгали через траншею.

Павла негромко рассмеялась.

— А я в молодости была вообще отчаянной.

— Мне говорили.

— Кто?

И Олег спохватился, начал с неподдельным юношеским жаром доказывать ей, что она ничуть не изменилась с того времени, как он ее помнит. Павла Прокофьевна смотрела на Олега, как смотрит врач на больного человека.

— Полно вам, Олег Леонтьевич, не вводите меня в заблуждение относительно моего возраста, — сказала она с той же серьезной игривостью, которой владеют только женщины.

Он неловко замолчал. И тогда она, вдруг оглядев себя, поспешно выпрямилась и спрятала под стол свои крепенькие ноги. Но лукавость в глазах, как ни старайся, никуда не спрячешь, тем более, если на тебя нашло сегодня дурашливое настроение. Павла пожалела, что затеяла этот завтрак с Олегом Каменицким.

— Отец здоров? — поинтересовалась она, чтобы перевести разговор в домашнюю плоскость.

— Бегает, суетится с организацией музея.

— А Любовь Тихоновна? Люба?

Он отвечал скупо, однозначно и все приглядываясь к морщинкам под глазами Павлы, которая щурилась от солнца. Эти морщинки казались ему сейчас тонкими бороздками грамзаписи.

— Может, еще вина? — предложил Олег.

Она опять негромко засмеялась.

— Да вы что, решили отомстить за очерк?