Она вышла по Неплюевской на главную, Николаевскую улицу, свернула в сторону Беловки — набережной Урала. До кадетского корпуса оставался один квартал, — а там и ее уютный флигелек, — когда она увидела идущего навстречу высокого военного в шинели нараспашку. Тот, видно, спешил куда-то. Поравнявшись с ним, Вера коротко глянула на него и тут же набавила шаг. Она узнала его раньше, чем он узнал ее. Отойдя несколько шагов, беспокойно обернулась. И он тоже обернулся одновременно. Что же делать? Что?.. Она поискала глазами хоть кого-нибудь — нет, кругом ни души. Она уже было потянулась к кобуре, чтобы все-таки остановить его. И раздумала. Пока на выстрелы явятся патрульные, — его и след простынет!.. Как же так сплоховала, когда они встретились лицом к лицу? Тем более, что он определенно не сразу узнал ее. Но считанных секунд могло оказаться мало: он правую руку держал в кармане, и ему было удобнее выхватить револьвер, чем ей достать наган из кобуры. Это единственное и оправдывает тебя, товарищ Карташева, хотя другие сочтут, пожалуй, что ты просто-напросто по-бабьи растерялась...
Да, скверно чувствовала себя Вера. Дома она долго лежала с открытыми глазами, думая, каких усилий потребует от Губчека розыск дутовского лазутчика. После этой встречи с ней он, конечно, затаится, уйдет в форштадтское подполье. А его надо арестовать немедленно: такого не случайно послали в осажденный город.
Утром, не заходя в штаб, она отправилась в. Чека. Там ее выслушали внимательно, поблагодарили. Но Вера никак не могла себе простить, что буквально из рук упустила на главной улице Оренбурга поручика Казанцева.
4
Ветреные дни отшумели вместе с ледоходом, и сегодня, двадцать шестое апреля, выдалось необыкновенно тихим.
Вера позволила себе маленькую роскошь — побыть утром с полчаса на набережной. Вода в Урале заметно прибыла: теперь вовсе не различишь, где новое русло, а где старица. Голые осокори на левом берегу стоят по колено в воде, не зная, куда ступить, чтобы не ухнуть по самую макушку в какой-нибудь глубокий омут. На востоке окраинные домики форштадта загляделись в свой трельяж — крутую излучину реки. На западе железнодорожный мост будто еще ниже провис над стрежнем — едва проходят лодки.
За Уралом, за пойменной рощей лоснится под утренним солнцем тюльпанная степь. Дорога на Туркестан исчезает за Меновым двором, около которого попыхивает бронепоезд, а левее, над балкой, курчавится другой дымок, наверное, полевой кухни 217-го полка. Но людей нигде не видно, — ни наших, ни казаков. Люди зарылись в землю, и как раз в такое время, когда сурки любят понежиться на солнцепеке.
Конечно, основатели уральских крепостей Кириллов, Татищев, Неплюев могли бы выбрать место для Оренбурга и получше, но и то уже неплохо, что город с трех сторон защищен реками — Уралом и Сакмарой. Так просто к нему не подступишься, тем более из-за Урала. Может, потому и нацелил Дутов именно оттуда, с юга, корпус Жукова, который не считается с потерями..
Подумав об этом, Вера вспомнила о Казанцеве. Пообещала в Чека найти фотографию поручика среди уцелевших дома прошлогодних снимков. Но, к сожалению, не нашла: значит, ей только казалось, что такая фотография была. Возможно, есть что-нибудь в старых газетах. Надо полистать их на досуге.
В штабе она застала одного Ломтева. Он нервно вышагивал, из угла в угол, с надеждой поглядывая на телефоны..
— А где Михаил Дмитриевич, где все? — удивилась Вера.
— Все там, — Николай махнул рукой на север.
— Не понимаю.
— Да на Салмыше.
— Ты объясни толком.
— Сам ничего не знаю, кроме того, что корпус Бакича сегодня ночью переправился через Салмыш. Великанов чуть свет ускакал за Сакмару. Вот жду с минуты на минуту новостей.
— Отобьют.
— Мне бы такой оптимизм... — Николай подошел к телефону. Но звонили из Чека. — Тебя. — Он подал ей трубку и отвернулся к настежь распахнутому окну.
— Хорошо, вечером зайду непременно, — ответила Вера и, повесив трубку на рычаг, сказала Ломтеву: — Я, Николай, буду у себя.
— Мы с тобой все равно никому не нужны сейчас.
Она поняла, что он обижен на Великанова, который оставил его в городе на правах телефониста.
В соседней, «ремингтоновской», комнате тоже никого не было: Вера еще вчера отпустила дежурную машинистку, у которой сильно захворала мать. Перепечатав оставшиеся с вечера документы, она достала из сейфа старые газетные подшивки, с трудом собранные у знакомых, и начала просматривать их номер за номером. Тут были разные газеты: большевистские, церковные, дутовские, земские. Она бегло прочитывала заглавия статей, подписи, хронику, происшествия — целый мир крикливых объявлений, таких же пестрых, неожиданных, как и само военное время.
В белом «Казачьем вестнике» она карандашом отчеркнула два любопытных объявления. Первое было напечатано осенью семнадцатого года:
«По случаю продается строевая лошадь, седло, револьвер и другие служебные вещи».
А второе появилось в январе восемнадцатого года, накануне бегства дутовцев из Оренбурга:
«Срочно продается чистокровный верховой конь, цена тысяча рублей».
Ее заинтересовал адрес — Введенская улица. Кажется, один из приятелей Казанцева проживал именно на Введенской... Потом шли ничего не значившие заметки, но среди них она обнаружила и такую:
«Дамский кружок семейств служащих штаба Юго-Западного фронта собирает святочные подарки к рождеству».
Подписала Евгения Слесарева. Недавно, на окопных работах, эта светская дама бросила ей вдогонку грязное словечко. Да не в том дело. У Слесаревой же был роман с поручиком Казанцевым! Вот что может пригодиться для Чека...
«Известия Оренбургского губисполкома» за восемнадцатый год тоже охотно печатали рекламу о кинобоевиках, вроде «Тайна Мадридского двора», «Венчал их сатана» или «Шакалы власти», вперемешку с коммерческими объявлениями о «невостребованных грузах со всех концов страны — от Маньчжурии до Ревеля» — или о вновь открытой мастерской «по окраске шинелей и чистке блузок». Перед самым отступлением красных, в конце июня, мелькнуло набранное мелким шрифтом:
«Предлагаются саженцы древесных выносливых пород с хорошими корнями».
Веру тронуло это.
На всякий случай она полистала и «Церковный вестник».Обычные сводки военных действий, подробное описание «странствий Дутова», назойливые предложения магазина Михайло-Архангельского братства, имеющего в достатке колокола и облачения, длинные списки вакантных мест для священников, дьяконов и псаломщиков, статья о каком-то «упрощении богослужения»... Все мусор, мусор минувших дней.
И «Казачья правда» не сулила никаких находок. Извещения о продаже с торгов земельного участка атаманской дачи, об отпуске керосина по хлебным купонам... Вера хотела было отложить истрепанную подшивку, как вдруг обратила внимание на хронику:
«Постановлением Военно-революционного комитета от 3 февраля 1918 года освобожден из-под. ареста офицер Казанцев, давший подписку о выезде из Оренбурга в 24 часа»...
Ах, он уже, значит, побывал у красных! Она стала более тщательно прочитывать отдел хроники и нашла другое сообщение:
«За недоказанностью вины Чрезвычайная комиссия освободила гр-на Петра Спиридонова».
Спиридонов, Спиридонов... Да это же тот самый друг поручика Казанцева, который имел свой дом на Введенской!
Она вырвала нужные номера газет, чтобы отнести в Чека. Сами по,себе ее находки мало что значили, но Вера могла связать их в единую цепочку, которая, возможно, приведет чекистов или на Введенскую, или к Слесаревой.
Уже не впервые подумала она о том, до чего же мягко обходились в ревкоме и Чека с этими людьми, которым ничего не стоило дать честное слово не продолжать борьбу с Советской властью. Нет-нет, нельзя так им верить. На совести Казанцева десятки загубленных жизней. Поручик сам цинично хвастался на приеме американского консула в Биржевке, как он является по ночам в тюрьму, уводит большевичек за пороховые погреба или в собачьи ямы за винным складом и расстреливает без суда и следствия. Что ж, теперь наконец трибунал воздаст ему по заслугам. Но как напасть на след белого разведчика в осажденном городе, где все перемешалось в горячке боев не на жизнь, а на смерть? Если Казанцев уйдет и на сей раз, то виноватой будет она, только она, Карташева.
