— Я лучше водки, — сказал Олег. — Надеюсь, ты поддержишь меня, Георгий?

Через несколько минут все застолье оживилось, заговорило громче, вразнобой. Павла почувствовала звонкий шумок в висках, будто в шампанское добавили чего-то крепкого. Но всему виной, конечно, не само вино, а та примесь прошлого, которая и воду из родников юности делает хмельной. Каждый раз, когда она пытливо осматривала весь семейный круг Каменицких, то непременно встречалась взглядом с Олегом: он спохватывался, отводил глаза в сторону, и лицо его, обветренное, обожженное майским солнцем, делалось смущенным по-ребячьи. Он тут же начинал расспрашивать брата о геологических делах, стараясь не замечать больше Метелеву. А Саша всецело была занята едой, не вступала ни в какие разговоры и лишь тайком переглядывалась с Любкой, которая одна из всех чувствовала себя вполне свободной, независимой ни от какого прошлого.

— Я хочу предложить новый тост, — сказал Леонтий Иванович и встал с  к н я ж е с к о г о  кресла.

— Как разошелся, — недовольно заметила хозяйка.

— Постой, мать, а то собьюсь я без бумажки!..

Среднего роста, плотный, моложавый, он стоял и улыбался необыкновенно доброй, застенчивой улыбкой, которую Павла хорошо помнила с детства. «Неужели ему восемьдесят? — думала она. — Вот что значит всю жизнь прожить в поде и в горах, исходить Южный Урал от края и до края. У него и, седина-то пышная, не стариковская».

— Так вот. Есть у меня про черный день один давний друг-приятель, Прокофий Нилыч Метелев. Мы тут с ним вместе начинали. Тогда он работал в моей поисковой партии коллектором. А теперь, шутка ли, стал большим начальником в Москве. Но, слава богу, не зазнался. Так вот, за вашего отца, Павла Прокофьевна, и за  Д и т я  т о р г с и н а, как мы вас тогда прозвали...

— Что это — торгсин? — немедленно спросила Любка.

— Я тебя, кажется, сегодня попрошу из-за стола, — не на шутку рассердилась Любовь Тихоновна.

— Постой, мать. Надо же объяснить подрастающему поколению. Откуда ей знать такую диковинку тридцатых годов. Торгсин — значит торговля с иностранцами, за валюту. Нет валюты, подавай натуральное золотцо... Так вот однажды прибегает ко мне рано утром Прокофий и говорит, что у него сильно заболела девочка, так нельзя ли где достать немножко сливочного масла, как советует врач. А где взять маслица? Его ни за какие деньги было не купить в нашем рабкоопе. Вот мы и собрали, у кого что уцелело, — обручальное колечко, брелок от карманных часов, у меня нашлась монограмма от старого портсигара, подаренного хозяином одного сибирского прииска еще до революции. Прокофий побежал в торгсин и притащил оттуда огромный кусок сливочного масла. Не знаю уж, то ли такое богатство спасло его дочь, то ли она вообще пошла на поправку, но во всяком случае — факт налицо... За вас, Павла Прокофьевна! — И старик выпил шампанское залпом, как пьют неразведенный спирт.

— Спасибо, большое спасибо, Леонтий Иванович, — только и сказала Павла.

Он коротко махнул рукой: чего уж тут, просто вспомнилось под настроение. Любовь Тихоновна принялась угощать Павлу белыми груздями собственной засолки. Любка притихла, осторожно, украдкой поглядывая на «важную тетю из Москвы», которую, оказывается, спасали когда-то торгсиновским маслом.

Саша поела и вышла из-за стола, сказав, что у нее собрание.

— Не собрание, а свидание, — все-таки опять не удержалась Любка, заодно кольнув ее глазами-гвоздиками.

Но теперь на Любку никто не обратил внимания. Семейный круг начал постепенно распадаться.

— Мне тоже пора, — сказала Павла.

Все, кроме Саши, пытались уговорить ее остаться ночевать, но она не согласилась.

— Я провожу тебя, — сказал Георгий.

Олег пожалел, что первым не вызвался в провожатые, да было поздно. Она сказала ему на прощание:

— Завтра думаю побывать у вас на стройке.

— Пожалуйста, в любое время, Павла Прокофьевна, я к вашим услугам, — откровенно обрадовался он.

Был теплый, тихий вечер. Если на Южном Урале безветренно весной, то это и в самом деле юг обетованный. И стоит лишь взойти на гребень ближней высоты, как перед тобой размахнется до горизонта окаменевшее сине море. А за этими горами другие горы, за другими — третьи, и так до самого Заполярья. Но ведь было тут и живое море миллионы лет назад. Даже представить себе трудно, какая это дальняя даль времени.

Однако людская память тоже имеет свои геологические эры. Сейчас Георгию казалось, что с той поры, когда он провожал в последний раз влюбленную в него, фронтовика, легкомысленную девчонку Павлу Метелеву, прошла целая эпоха, вместившая в себя столько личных и глобальных перемен. Оставшись с Павлой наедине, он и вовсе остерегался говорить о прошлом, как, бывало, избегал с ней говорить о будущем. Тогда его останавливала серьезная разница в годах, теперь — некая схожесть пережитого. Он чувствовал свою вину перед этой женщиной, хотя она сама и не могла бы упрекнуть его ни в чем.

Георгий поразился таким мыслям. Значит, и смерть жены, Зои Александровны, отдалилась теперь настолько, что боль напоминает о себе только в часы душевного ненастья.

Они сдержанно простились у подъезда городской гостиницы, пожелав друг другу спокойной ночи, как степенные, пожившие на свете люди, которые видятся чуть ли не каждый день. А на сердце у них было переменчиво-тревожно.

Геологи трудно привыкают к городам.

Когда земля вокруг туго затянута в асфальт, когда и небо разлиновано карнизами домов, то человеку, вдоволь покочевавшему на своем веку, становится не по себе.

Георгий Каменицкий был любезно приглашен в министерство и с той же любезностью, без видимого нажима, произведен в главные геологи территориального управления, которое вело работы на Урале, давно исхоженном вдоль и поперек. Это не Тюмень с ее открытием века и не Таймырский полуостров, таящий, быть может, целую дюжину Талнахов. Россия черпает с уральского золотого дна вот уже третье столетие подряд. Особенно много взято бесценного добра в наше время. В годы Отечественной войны Урал вообще ничего не пожалел, чтобы только поскорее изменить соотношение сил на фронте. Урал всегда оказывался решающей статьей в активном балансе революции. Но после войны столько всего открыто на востоке, что передний край геологов все больше перемещается в Сибирь.

Однако Урал остается Уралом. Без него трудно подступиться и к нетронутым сибирским кладам. Ну, конечно, новые находки на Урале уступают и тюменской нефти, и талнахской полиметаллической руде, И все-таки с «Хозяйкой Медной горы», этой прижимистой особой, еще придется потолковать начистоту. Недаром Леонтий Иванович Каменицкий говорил сыну, когда узнал о его новом назначении: «Ты, Георгий, не смущайся, что пойдешь по следу своего отца. Я ведь прошелся очень скорым шагом, замечая главным образом лишь то, что лежало на поверхности. В тридцатые годы нам было не до глубокого бурения, да и нечем было тогда бурить. Шурфы, почти одни шурфы. Оно верно, мы свою песенку не плохо спели и на этих  д у д к а х, но у вас-то сейчас такая техника, — что́ мои дудки против вашего  о р г а н а!». Он сказал все это с завистью к молодым разведчикам и в то же время с явной гордостью за стариков.

Приняв назначение на высокую должность как неизбежную скидку на свой возраст, Георгий переехал в областной город «на постоянное жительство», как сам подчеркнул в милицейском листке прописки. Неужели на постоянное? Не хотелось верить после долгих странствий, после метельного Таймыра и знойной Кубы. Да, тяжеловато ему придется без матушки-природы: она, бывало, и успокоит, и ободрит в трудную минуту. И как это люди всю жизнь томятся в городах? Теперь магнитные поля городов даже накладываются друг на друга и, кажется, никакая сила не может им противостоять.

В свободный вечерний час, когда сводчатые коридоры управления затихали, Георгий выходил в просторный двор и, чтобы поразмяться малость, придумывал себе непривычные для окружающих занятия: то вскапывал землю вокруг молоденьких деревьев, то подрезал сухие ветки на взрослых кленах, то брался поливать из шланга нарядные клумбы во дворе. Георгий с удовольствием прогуливался тут ранним утром, до работы. Иные подчиненные его терялись в догадках: да что за человек такой Каменицкий? Но потом и они привыкли, решив, что новая метла устанет, в конце концов, мести по-новому. А женщины рассудили и того проще: была бы у него семья, так было бы не до цветиков и не до утренних прогулок, все это причуды затянувшегося вдовства.