С этой мыслью и заснул он до утра. Во сне видел одну Павлу, но, странно, совсем юную, безрассудную девчонку первых послевоенных лет. Похоже, что время опять смыкается над ними, как сентябрьское небо после долгого ненастья.

Урал весь май разгуливал по окрестным своим владениям. Вырвался в кои веки и ни за что не хотел смириться, тем более, что весна стояла холодная. Лишь к июню вошел в берега, хмельной, взмыленный, с кипенно-белой гривой, разметавшейся по стрежню.

Деревянные мосты не наводились до наступления лета, и паромщики тянули длинные канаты день и ночь — умаялись так, что еле держались на ногах. О переправах вброд нечего было и думать, пока не обнажатся перекаты, которые всюду переместились: там, где прошлым летом просвечивалась мель, образовалась глубина, а там, где темнели сомовьи омуты, начинали проступать гравийные золотые косы. В бешеном галопе казачий Яик заново проторил свою дальнюю дорогу — от горных урманов и до Каспия.

Старый пойменный лесок воспрял духом. Закурчавились даже полусухие ветлы, целый месяц отстояв по колено в вешних водах. Черемуха и сирень буйно расцвели, не успев выбраться из воды. Урема так сильно загустела на берегах реки, что, кажется, не продерешься сквозь чащобу. В этой уральской уреме вольготно живется ее заповедным обитателям. Но в ту весну Яик поразогнал их по соседним березовым колкам, они долго бродили на виду у всех.

Да вот уже отшнуровались от главного русла Яика бесчисленные протоки, заводи, приречные озера. Заметались в ловушках крупные сазаны, щуки, даже осетры, не успевшие вовремя уйти восвояси. Ну пусть простит Яику все живое — он и сам не жалел себя в этом бесшабашном разгуле.

Наконец реки посветлели, и началась долгожданная пора отпусков. Но Клара Кузнецова отказалась от очередного отпуска. Ей сейчас лучше быть на работе, чем в каком-нибудь доме отдыха, среди беспечных, праздно настроенных людей. Она заметно успокоилась за эти несколько недель, взяла себя в руки, чтобы не выглядеть кисейной барышней в глазах той же Саши. Она старалась не думать об Олеге. И все же нет-нет да и приходило на память: «А мне ни один не радостен звон, кроме звона твоего любимого имени». Тогда она сердилась, обвиняла себя в малодушии. Иной раз, кажется, ненавидела Олега. Но ненависть ее тут же гасла, будто молния вслед за которой проступали слезы. Наревевшись досыта забывалась в коротком сне до раннего июньского рассвета. Утром шла на строительную площадку окольными путями, избегая даже случайной встречи с Каменицким.

Однако встретилась сегодня лицом к лицу.

— Доброе утро! — громко сказал он. — Ты и не здороваешься, Клара.

— Доброе утро, — тихо ответила она и хотела пройти мимо.

Он загородил ей дорогу.

— Что с тобой?

Она несмело глянула на него. Как осунулся, побледнел, даже веснушки сделались еще заметнее, точно искусно накрапленные блестки. Но он храбрился.

— Что же ты молчишь, Клара?

— Я и без того лишнего наговорила.

— Ну и забудь. Останемся друзьями.

Она молча обошла его и, убыстряя шаг, почти побежала к трамвайной остановке.

«Дура я, дура набитая, — подумала она, когда трамвай, позванивая, тронулся. — Кому и что хочу я доказать? Глупо, глупо! Чего уж тут выставлять напоказ свой характер».

И снова начала трудно вспоминать, что же ей такое сказал Олег. Ах, да, он сказал: «Останемся друзьями». Но какая может быть у них дружба, если она так унизилась перед ним, а он, довольный этим, делает вид, что ничего не произошло. Да и бывает ли вообще в жизни, чтобы отвергнутая любовь становилась просто дружбой? Если и бывает, то уж спустя годы. А сейчас ей, Кларе, не до дружбы, когда душевное равенство нарушено и дороги их, как видно, разошлись. К чему обманывать себя, надеяться на чудо? Нет так нет. «И в пролет не брошусь, и не выпью яда...»

Клара сошла на кольцевой остановке, где строилась новая школа. Не успела сделать и несколько шагов, как ее подхватила под руку Саша Каменицкая.

— Откуда ты взялась?

— А мы ехали вместе, только в разных вагонах...

Саша не могла долго молчать, тем более, что молчала идущая рядом Клара. Она испытывала странную неловкость, будто в чем-то виновата. И, подходя к стройке, оживленно заговорила:

— Бог шельму метит, как любит повторять моя бабушка. Весной, когда отец заезжал к нам с Павлой Прокофьевной, твой Олег сбежал из дома. Чуть с ног не сбил, меня в передней. Сказал, что торопится на дежурство в комсомольский штаб. А никакого дежурства не было. Даже отказался от любимых пельменей. Как видишь, ему тоже приходится не сладко.

— К чему ты? — удивилась Клара.

— К тому, что он тоже не находит себе места, — сказала Саша, едва не проболтавшись.

«Эх, милая ты моя тараторка, — думала Клара. — Стараешься успокоить чем-нибудь, да только лишний раз тревожишь».

— Иди в раздевалку, я поднимусь наверх. — Она высвободила руку и пошла по лестнице недостроенной школы.

Клара стала приходить на работу в комбинезоне, в старых туфлях на босу ногу. Даже брови и ресницы не подводила. Саша отметила, что глаза-то у нее, оказывается, круглые, типично русские, а не миндалеобразные, точно у египтянки. Все-таки женщины одеваются и прихорашиваются, наверное, больше для других, чем для себя. И в этом — для других, — может быть, вся женщина.

А сама Клара не замечала за собой внешних перемен: она была занята той внутренней переменой, что произошла в ней с недавних пор. Она работала с двойным старанием, и, глядя на нее, девушки тоже не отставали. Как и в прошлом году, повадились на стройку журналисты — кто с одним блокнотом, кто с магнитофоном, а кто и с кинокамерой. Всем нужен был секрет успеха ее бригады. Но что она могла сказать? Отделывалась общими словами, к неудовольствию репортеров.

Сегодня как раз приехал из области очередной корреспондент. Сначала Клара не хотела встречаться с ним, но позвонили из треста, и пришлось волей-неволей задержаться.

— Ты иди одна, я останусь еще, — сказала она Саше.

«Газетная слава тебе взамен любви, — рассуждала Саша. — Видно, в жизни всегда так: кому слава, кому любовь».

В этом философическом настроении она и вышла на улицу, где скучал у газетного киоска Виктор Дробот.

— Я просила, чтобы ты не дежурил на углах, — сказала Саша, довольная, впрочем, тем, что он ждал ее на улице. — Опять «регулировал» движение на правах общественного автоинспектора?

— Придет время, когда мои дежурства кончатся.

— Ты что, угрожаешь?

— Нет, самоутешаюсь.

Он взял ее под руку. Мимо прошли знакомые девчата, каждая из них непременно должна была оглянуться на Виктора. Он не обращал на них внимания, а Саше льстило, что на него частенько оглядываются не только девушки, но и женщины. Пусть завидуют!

Виктор был на голову выше ее, спортивного склада парень, с легким шагом натренированного бегуна. Она рядом с ним казалась школьницей. И уж, конечно, любопытные прохожие невольно сравнивали их: ну что нашел такой атлет в невзрачной, худенькой пигалице? Ну и пусть сравнивают!

Его теперь знали многие. Вскоре после того, как он защитил Аню Иванову, лаборантку с комбината, в городской газете была напечатана фотография: он, Виктор, и миловидная девушка, которая с явным преклонением смотрела на своего спасителя.

Тяжелое ранение Виктора оставило свой след — белую прядку на виске. Эта седина придавала ему выражение мужества.

— Что ты все молчишь, Витя? Говори что-нибудь.

— Мне кажется, твой отец недолюбливает меня...

— Вот еще выдумал! Ты совершенно не знаешь его.

— Чего там узнать, если он при всех заявил, что из меня ничего путного не выйдет.

— Отец резко выговаривает как раз тем, кто ему нравится.

— Непонятно.

— Он и мне говорил, что дочь у него пропащая душа. Отец деликатничает с теми, кого терпеть не может.

— Это уж вовсе непонятно.

— Ладно, оставим моего родителя в покое.

И Виктор замолчал. Он мог дуться целый вечер, не проронив ни слова. Но Саша не выносила таких заговоров молчания. Пытливо заглянув ему в глаза, она спросила: