— А я вас, батенька мой, ищу! — оживленно заговорил Семен Захарович. — Знаю, что с утра наведывались к министру, все знаю. Но потом исчезли, яко дым.
— Обивал пороги в отделах.
— Что, п о р о ж и с т о у нас?
— Вам лучше знать, Семен Захарович.
— Геолога ноги кормят!
«Зато тебя всю жизнь кормит демагогия», — подумал Каменицкий.
— Давайте присядем на минутку, Георгий Леонтьевич. Или вы спешите?
Георгий сразу не нашелся, что и ответить, и ему ничего не оставалось, как сесть за стол, правда, не круглый, а квадратный буфетный столик.
— Что там у Леонтия Ивановича? Слыхал я, что нашел еще немного руды близ Хомутова. Неистовый разведчик. Ему всюду мерещится руда. Да и то сказать, человеку надо чем-то жить.
— Вот вы, например, живете своими журнальными статьями.
— А что? Как только перестану сочинять, так и концы отдам. Читали последнюю?
— Запоем.
— Все шутите, Георгий Леонтьевич. А дело-то не шуточное. Какую вы там кашу заварили!
— Теперь есть на чем варить: газ собственный.
— Признаться, не думал я, что на Урале столько газа. Это же тюменские масштабы! И как раз вовремя открыли — к началу новой пятилетки. Дорога ложка к обеду.
— Обо всем этом я и прочел с удовольствием у вас.
— Шельмец вы этакий! Все издеваетесь над стариком.
— Но, ради бога, оставьте в покое наш бор.
— Вы что, на денежном довольствии в лесном министерстве?
— Оно и худо, что кое-кто не прочь поделить природу между министерствами. А у нее один хозяин — народ.
— Прописные истины, дорогой коллега.
— Тем паче.
— Миллионы тонн нефти под ногами не валяются. Теперь нефть ищут даже в океанах, не боясь распугать селедку.
— Одним словом, лес рубят — щепки летят?
— Не увлекайтесь, дорогой, двусмысленными формулами.
— Я говорю в буквальном смысле. Как бы не полетели щепки от нашего бора, когда начнут добывать на его просеках эти миллионы. Хорошо, что лесники вовремя подняли тревогу. Но вдоль северо-западной опушки добыча все еще продолжается, горят факелы. Что может быть более несовместимым — вековой лес и эти факелы? Так что вы, Семен Захарович, играете с огнем.
— Куда махнули! Вы молоды и не знаете, что мы с вашим отцом сорок лет играем с огнем. Такова уж нелегкая наша служба.
Георгий промолчал: ну что касается вас, уважаемый профессор, то вам бы только разжигать групповые страсти.
— Не следует, коллега, так сгущать краски, будет целехонек этот заповедник, — уже примирительным тоном сказал Голосов. — Ваш покорный слуга, возможно, в самом деле перегнул палку в полемическом азарте.
— Вы же не беллетрист, с вами считаются.
— Не всегда, не всегда. Наука, она, видите ли, обычно в тени. Вот вы там открыли уйму газа, ходите в героях. А кому какое дело до того, что вашему открытию предшествовали новые теоретические предпосылки...
— Ну, положим, вы-то, Семен Захарович, редко пребываете в тени, — не дослушав, заметил Георгий.
— Не обо мне речь. Я — что? Я консультант.
— Не прибедняйтесь. Вы хорошо чувствуете силу своего оружия.
— Колючий вы, весь в отца. Ну, батенька мой, пойду. Скоро заседание коллегии...
Георгий с облегчением вздохнул: он едва сдерживал себя при встречах с Голосовым.
Поезд уходил ночью, и можно было еще заглянуть к Метелеву, а то обидится Прокофий Нилыч.
Тот ждал его второй вечер. Открыв дверь, начал по-свойски отчитывать прямо в передней.
— Москвичи — народ гостеприимный, но забывают, что приезжий люд к вечеру буквально валится с ног, — только и сказал Георгий в свое оправдание.
— Говори, что у тебя? — уже добродушно потребовал Метелев.
Георгий рассказал все по порядку: о своих управленческих делах, о неожиданной встрече с Голосовым, о приеме у высокого начальства.
— Министр принял меня, точно комбата с передовой. Если не играет в демократию, то стоящий мужик. Как будто согласился с тем, что во время наступления перегруппировка сил нежелательна.
— Совсем хорошо.
— Только о железе мы с ним не договорились.
— Ну, это запутанный вопрос...
Ольга Николаевна подала чай и тут же вышла. Она недолюбливала Каменицкого: «Бирюк бирюком. Слова лишнего не вымолвит. И что в нем находит Павла — совершенно непонятно».
А впрочем, они испытывали взаимную антипатию друг к другу — Ольга Николаевна и Георгий, который тоже, случалось, невольно спрашивал себя: «Ну что нашел в ней Прокофий Нилыч?»
— Как там моя Павлуша? — поинтересовался Метелев.
— Извините, вечно забываю передавать приветы.
— Что у нее новенького?
— Все новости Павлы в газете. Работает много, смело, к неудовольствию областного начальства.
— Откуда у нее вдруг обнаружилось это пристрастие к индустриальным темам?
— Как откуда? Она же начинала в многотиражке.
— Но тут, в Москве, все больше занималась проблемами нравственными...
В комнате опять появилась Ольга Николаевна с домашним вареньем и булочками. Они неловко помолчали, пока хозяйка не ушла на кухню, и Прокофий Нилыч добавил, заключая мысль:
— Словом, Павлушу интересовали главным образом ж е н с к и е темы.
— Это дань ранней молодости, — сказал Георгий и тут же пожалел, что сказал глупость.
— Да, тоже чуть не забыл. — Метелев достал из шкафа всю истертую на сгибах, ветхую газету и положил на стол. — Вручи ей.
— Что это?
— Предания старины глубокой. Когда Леонтию Ивановичу присуждали премию за медный колчедан, то некоторые усомнились в том, что он искал медь в Березовке задолго до войны. Пришлось мне предъявить вещественное доказательство.
— А-а, речь идет, наверное, о заметке, опубликованной в тридцать седьмом году?
— Ты угадал.
— Отец вспоминал не раз. Но зачем она Павле?
— Журналисты — люди дотошные, им все надо. Да и мне, как я сказал, та заметка в свое время пригодилась. Автор ее, укрывавшийся за невинным псевдонимом «Геолог», запальчиво обвинял твоего батьку в незаконном расходовании народных денег, в подозрительном самовольстве и прочих смертных грехах...
Георгий посмотрел на свои часы.
— Поеду.
— Куда этакую рань? Посиди еще немножко.
— Не привык ловить хвосты уходящих поездов.
— Помилуй, у тебя еще целый час!
— Я провинциал.
— Так вы, ребята, надеюсь, позовете старших на свадьбу? — Прокофий Нилыч озорно толкнул его плечом в знак мужской дружбы и улыбнулся этакой застенчивой улыбкой.
Георгий оглянулся — в дверях стояла, подбоченясь, Ольга Николаевна с тонкой усмешкой на подкрашенных губах.
— Ладно, ладно, — в некотором замешательстве ответил он и стал наскоро прощаться с хозяйкой дома.
Георгий любил уезжать из столицы глубокой ночью, когда город спит.
Новенький электровоз, долгими зычными гудками приветствуя идущих встречь, одолевает столичную зону притяжения: Вот он уже вырвался за дачное кольцо, ты же долго еще будешь находиться во власти магнитного поля Москвы.
Дальний поезд мчится на восток, а ты стоишь у окна вагона и думаешь о разном, будто новичок, впервые уезжающий куда-то. Сколько бы ты ни бывал в Москве, она всегда понуждает тебя подвести итог большого или малого перегона в твоей жизни. Что же такого произошло на сей раз, если ему, Георгию, не спится? Дела в министерстве, — ну, что ж, обычные дела и разговоры, увещевания, просьбы... Да, еще этот нескладный вечерний разговор с Прокофием Нилычем о Павле. Тот, как видно, ждал, что такого — личного — скажет он о своих отношениях с Павлой. Да и Ольга Николаевна, может быть, подслушивала за дверью и посмеивалась над таким неуклюжим будущим зятем. Недаром Прокофий Нилыч, расставаясь, сам в шутку напомнил о приглашении на свадьбу. Напомнил и улыбнулся даже чуть бы виновато. Его, Георгия, тронуло отношение Метелева к дочери, и он подумал о своей милой Саше, которая выросла у бабушки и не знает отцовской затаенной доброты... Однако поздно, пора спать. Встанешь уже, когда рассветает, где-нибудь далеко за Пензой — и все войдет в норму: взволнованность в душе утихнет, ощущение молодости спадет...
