— Даже согласен перейти в одну из экспедиций?
— Пожалуйста, не иронизируйте, Прокофий Нилыч. Я буду отстаивать наше управление до конца, но вовсе не ради моей должности, С этой голосовщиной надо бороться.
— Зачем хлесткие обобщения?
— Без них не обойтись. Уважаемый профессор под шумок замахнулся и на наш заповедный бор. Чего, мол, считаться с каким-то зеленым островком в степи, если речь идет о нефти. Два года назад всякая разведка в бору была прекращена; Лесоводы выиграли для себя временную передышку. Но она оказалась слишком короткой: голосовы опять возобновили атаки на реликтовый бор. Неужели тридцать — сорок миллионов тонн нефти дороже такого редкостного бора, который, я уверен, со временем станет одним из национальных парков России.
— Семен Захарович доказывает, что можно и лес сохранить, и нефть взять.
— Нет, лес и нефть — антиподы. Там, где появляются нефтяники, лесничим делить уже нечего. Да что говорить о лесе, когда мы до сих пор не научились по-хозяйски беречь землю вокруг буровых.
— Но есть специальное постановление, ты знаешь. Гумус аккуратно снимать и потом снова возвращать на место.
— А где дополнительная техника — бульдозеры, экскаваторы, самосвалы? Дополнительную рабочую силу тоже не планируют. Нужны экономические меры, а не платоническая любовь к природе товарища Голосова.
— Оставим его, — недовольно заметил Прокофий Нилыч.
— Извините, увлекся, а вам необходим покой.
— Ничего, ничего. Обязательно заезжай завтра прямо из министерства. Мы еще потолкуем.
Когда Прокофий Нилыч проводил Георгия, он принял лекарство и прилег на тахту... Да, пора, видно, готовиться к смене караула. Не случайно ты заговорил сегодня о р а з в о д я щ е м: с сердцем шутки плохи. Какая-то мерцательная аритмия, черт бы ее побрал! Но беда не только в ней. Хуже, когда начинаешь сбиваться с четкого ритма жизни. Откуда у тебя, Проша, этот-то недуг? Почему ты сегодня опять вступился за Семена Захаровича? Ведь Георгий, пожалуй, прав, хотя и перебарщивает по своей горячности. Придумал какую-то голосовщину. Никакой голосовщины, конечно, нет. Просто Семен — архисамолюбивый человек, привыкший диктовать собственные выводы другим. Ошибался он не раз, но всегда старался идти в ногу со временем. Так почему Семена терпеть не может Георгий? Уж на что его отец давненько спорит с ним, да и то не позволяет себе таких нападок на своего противника. Одно из двух: или Каменицкий-младший чрезмерно самоуверен, или Каменицкий-старший все же уступчив? Однако дело не только в разнице характеров сына и отца. Пожалуй, тут сказывается перепад во времени. Не оттого ли и ты, Прокофий, подчас занимаешь золотую середину, о которой сегодня если прямо не сказал тебе Георгий, то во всяком случае намекнул довольно прозрачно. Вот где она, твоя главная-то аритмия, что похуже любого сбоя сердца, которое еще не поздно ввести в привычный ритм. Самый тяжкий из всех грузов, который не каждому дано разом сбросить, — это груз отживших представлений. Трудно с ним, но без него, кажется, ты и вовсе потеряешь равновесие и неминуемо споткнешься. И не в том ли завидное преимущество молодых, что они не знают походной выкладки минувших лет. Так что, Прокофий, не бойся ты смены караулов, приветствуй разводящего: пароль-то у нас, в конце концов, один, неизменный на всю жизнь...
На следующий день Георгий не смог приехать к Метелеву: он чувствовал себя совсем разбитым после хождения по министерским коридорам. Началось с приема у министра, который весьма осторожно, исподволь, точно бы советуясь, повел речь о возможных переменах. Георгий был подготовлен и отвечал твердо, не задумываясь. Это произвело впечатление на его собеседника.
«Я просто консультируюсь с вами, Георгий Леонтьевич. Время скоропалительных решений миновало». — «Извините, у меня наболело», — сказал он, объясняя прямоту своих суждений. И, улучив момент, заговорил о поисках железа.
А не может ли случиться так, что Урал останется без собственной железорудной базы? Кто будет виноват? Геологи? Металлурги? Или те и другие вместе? Если бы разведка на железо велась методично, на протяжении всей послевоенной четверти века, то уже были бы открыты богатые месторождения. Значит, тут есть вина геологической службы. Но и Министерство черной металлургии не без греха: оно в свое время не позаботилось о тыле уральских комбинатов и заводов и гоняет теперь денно и нощно железнодорожные «вертушки» на карьеры КМА и Соколовско-Сарбайской аномалии. Говорят, что привозные руды чуть ли не благо для доменщиков, которые как раз больше всех и мучаются с ними, — сегодня поступает курская, завтра — кустанайская руда, вот и приноравливайся. Еще говорят, что местные руды очень трудные, потому что содержат или ванадий, или титан, или никель. Так плюсы оборачиваются минусами, а все из-за того, что проблема обогащения этих руд никем не решается, хотя сколько всяких НИИ на одном Урале! Да и вообще все его рудное хозяйство, включая аглофабрики, на втором плане у Минчермета...
Георгий обратил внимание, что министр слушает без интереса — так, из вежливости.
— Я понимаю, вам все давно известно, — с плохо скрытой досадой заметил он.
— Что вы предлагаете конкретно?
— Заново начать Широкую разведку хотя бы у нас, на Южном Урале, пока еще не поздно. Ну, если не ради Молодогорска, то ради Магнитки и Челябинска. Там-то, на Среднем Урале, есть, по крайней мере, Качканар...
— Качканар тоже орешек.
— Вы хотите сказать, не мягче нашего ярского? Но «грызть орешки» — обязанность металлургов, а нам впору отыскивать их.
— Вряд ли Южный Урал перспективен, если уже всерьез говорить о железе.
— Не могу согласиться, товарищ министр. Когда-то почти так судили о южноуральской меди. Даже профессор Крейтер махнул рукой на Березовку как на дело безнадежное. А что бы мы сейчас стали делать без нее? Я уж не говорю о том, что Березовка открыла нам глаза на другие месторождения. Или вот более свежий факт. Экспедиции Шумского разведали уникальные запасы газа. Он смело оторвался от старых мест, где в течение целой трети века помаленьку находили нефть, и доказал, что есть большой газ на Урале. Будет и большая нефть.
— Крепко вы поддерживаете друг друга.
— Илья Михайлович не нуждается в моей поддержке. Дело сделано. А что касаемо железа, то я готов воспользоваться поддержкой кого угодно, включая Голосова.
— Вот как?
— Шучу, конечно. Голосов — догматик, а догматизм — пустая порода в науке.
— Вы откровенны. Буду тоже откровенен. Пока ничего не обещаю вам, но разговор с вами — лишняя засечка на память.
— И за то спасибо.
Георгий понял, что надо уходить. Ну что ж, во всяком случае, он знает теперь позицию самого министра, который вроде бы не сторонник Голосова, однако находится в плену догматических суждений о рудном потенциале Южного Урала. А нет ли тут своей концепции: искать то, что на поверхности, и брать то, что само дается в руки. Но с такой концепцией далеко не уедешь.
Они расстались, довольные взаимной откровенностью, и Георгий отправился по кругу — в различные главки и отделы. Там народ был менее обходительным, привыкшим к частым наездам с мест. Но раз уж ты оказался в министерстве, надо, пользуясь случаем, хоть что-то выбить. И он ходил из отдела в отдел и выбивал у кого что можно: то лишний буровой станок, то грузовик, то цемент. Даже выпросил немного ватмана. Конечно, тягаться ему с нефтяными «королями» Сибири было трудно — тем все давали куда охотнее, но ведь и он как-никак медный «принц» Урала. Одних подолгу уговаривал, словно толкач-профессионал, других стращал министром, ну, а третьим предлагал взамен что-нибудь лишнее в своем хозяйстве. Что и говорить, на все пойдешь ради того же ватмана, который в экспедициях дороже золота.
В конце дня, как на грех, встретился в буфете с Голосовым. Хотел пройти мимо, но Голосов уже приветливо поднял руку. Сошлись, поздоровались. Все такой же вылощенный, собранный не по-стариковски, ученый был, что называется, в спортивной форме.
