— Занято! А ты, значит, в героях сегодня, Цыганок! Молодец, так и надо! Себя хорошо зарекомендовать — дело нужное, — покровительственно говорил он. — Хорошая ширма! Доверия больше!

— Чего ж делать-то было? Скрутила его болезнь и прямо под ноги ко мне швырнула.

— А, он… — Дурнов выругался. — Черт с ним! Главное — ты на месте оказался! — Он поднял указательный палец: — Так сказать, протянул руку помощи! У начальства на примете будешь… Во!

Когда они вышли из столовой, Одинцов поинтересовался:

— Ну, как работается-то, Мокруха?

Дурнов подмигнул:

— Вагончики переписываю в журнальчик, накладные заполняю… Беготни все же много! Три раза на товарной станции бывал да раз — на контейнерной. На вокзале недолго потолкался. Как раз скорый стоял… Наскреб на стопача, выпил, и так меня потянуло уехать! Ну, просто сил нет. Да вот вернулся… Гроши есть у тебя? Съездить бы в город после гудка, проветриться, а?

— Денег нет. Разве что на пол-литра. Поедем, что ли?

Дурнов поднес к носу пальцы, сложенные щепотью, понюхал их, брезгливо сморщил нос и губы.

— Пол-литра, это как кот чихнул. Тебе одному на зуб! Ну да поедем! На остановке встретимся… Там что-нибудь придумаем… Ты, вижу, фартовый! А то здесь дисквалифицируешься… Как это? — он поиграл указательным и средним пальцами. — И лопатничек[1] — тю-тю!.. Хе-хе!

— На отначку встанешь? — спросил Одинцов. — Сможешь перенять?

— Пренепременно, Цыганок! Не сдрейфлю!..

Они вышли из автобуса на перекрестке главных улиц, напротив гостиницы. Направо тянулись кварталы магазинов: с угла — готового платья, потом «Детский мир», «Ювелирный», маленький хлебный магазинчик с высоким крыльцом, напротив — гастрономический и дальше — все магазины, магазины. В конце улицы — ресторан «Космос», со звездами, нарисованными на стеклах широких окон и на стенах зала. Оттуда доносилась музыка.

Они потолкались в очередях около обуви и готового платья. Одинцов оценивающим взглядом скользил по дамским сумочкам, авоськам и кошелкам, по карманам мужчин. За ним, чуть поодаль, двигался Дурнов. Он должен был принять у Одинцова украденное и отойти, не вызвав подозрения у окружающих. Одинцов мог остаться рядом с жертвой, не боясь быть уличенным в краже, — даже обыск ничего бы не доказал ни потерпевшему, ни милиции.

Его внимание привлекла молодая женщина в модном красном шелковом плащике и такой же косыночке, кокетливо затянутой под подбородком. Он незаметно и неотступно стал следовать за нею.

На локте у женщины висела на ремешке хозяйственная голубая сумка с белым самолетом и надписью «Аэрофлот». Проходя мимо большого зеркала, она остановилась, поправила русый завиток на лбу, одернула плащик под поясом. На вид ей было года двадцать два. Цыган прошел у нее за спиной и бросил взгляд на зеркало, увидел симпатичное, с маленьким подбородком лицо. У зеркала женщина вынула из кармана кошелечек-«подковку» и пересчитала деньги. Одинцов успел разглядеть красные десятирублевки. И еще пятерки. Она вложила деньги обратно в кошелечек, а кошелечек — в сумку. Критически оглядев свои стройные ножки, обутые в уже поношенные туфли, молодая женщина перевела взгляд на полки, где стояли белые и коричневые сапожки, подбитые мехом, на тонких каблучках, только входившие в моду туфли на «гвоздиках». Она еще секунду-другую колебалась. Только когда из толпы вышла женщина, ну точь-в-точь в таком же, как у нее, плащике, с белыми сапожками в руках, она решительно встала в очередь.

Одинцов встал следом за ней. Единственную трешницу зажал в кулаке так, чтобы все видели ее уголок. Впереди, около двух кресел, поставленных одно против другого для примерки, не прекращался водоворот покупателей.

Одинцов ждал, когда очередь тесно сомкнётся вокруг него и жертвы. Он достал из правого кармана пиджака лезвие безопасной бритвы, встретился взглядом с Дурновым. Тот неторопливо приблизился к женщине в красном плащике, навалился ей на плечо, даже стал на цыпочки, пытаясь будто бы разглядеть обувь на нижней полке. Женщина пошевелила плечом, потом бросила негодующий взгляд на немолодого мужчину, пытавшегося протиснуться без очереди, и решительно отстранила его локтем. А он все пытался заглянуть через плечо, только пропустил ее немного вперед. Теперь Одинцов мог спокойно разрезать сумку. Со стороны ничего не было заметно подозрительного. Дурнов немного повернул голову, заметил в пальцах приятеля кошелек и встал боком так, чтобы тому было удобно опустить краденое в его, Мокрухи, карман.

— Так здесь только женская? — произнес Мокруха разочарованно, будто бы нехотя отходя от очереди.

— Мужская напротив, — сообщил зло Цыган. — Встаньте в очередь или не толкайтесь.

Одинцов видел, как Дурнов пересек тесный зал и вышел на улицу. Цыган вытер потные, холодные ладони о полы пиджака. Все в порядке! Мокруха перенял кошелек. Теперь ему нужно идти, как и договорились, к кассам кинотеатра. Мокруха хорошо выполнил свою задачу. Сам Цыган не спешил. Единственное, что он постарался сделать быстро и незаметно, — просунуть бритву в щель под доску прилавка.

Вот и ее очередь подошла. Она крепче зажала сумку под мышкой, когда продавец подал ей черную лаковую туфлю.

— Черного крема, — попросил Цыган.

— Крем в отделе чулочно-носочных изделий, у выхода.

— Объявления надо вешать! Носки я, что ли, кремом мазать буду? — Цыган неторопливо, сдерживая шаги, прошел к прилавку с носками, заплатил за крем и все медлил уходить: он мог доказать свою непричастность к краже.

— Деньги! — услышал он возглас той, в плащике. В возгласе не было ни ужаса, ни отчаяния, ни горя. Она еще не осознала всей свалившейся беды. Цыган знал, что следом она закричит или запричитает и станет метаться, расталкивая очередь, заглядывая под ноги, еще питая надежду, что деньги найдутся.

— Сумку разрезали, — сказала она уже с отчаянием. — Вот, разрезали!

Толпа расступилась, и она выбежала на середину зала, ища среди посетителей кого-то. Одна нога у нее была босая — забыла надеть туфлю. Наконец молодая женщина нашла, кого так жадно искала, подбежала к нему.

— Отдай деньги! Негодяй!

Цыган будто бы удивленно смотрел в ее бледное лицо. Из зеленых глаз по щекам катились слезы.

— Отдайте же!.. Ну! Вы сзади стояли в очереди! Отдайте деньги!

Их окружили. Цыган пожал плечами, развел руками. В одной — завернутая в бумагу банка крема.

— Не брал я ваших денег, гражданка. Обознатушки-перепрятушки! Можете обыскать! — Он стоял, раскинув руки. — Еще обзывается!

— Он их уже спрятать успел, — рассудительно сказал кто-то из толпы. — Или передать!

— Кому же я их передал? Продавщице? — Цыган кивнул на стоявшую за прилавком женщину в синем халатике.

— Я видела, — вмешалась продавщица, — он прямо из той очереди сюда перешел. Крем купил. С трех рублей сдачу дала. Никуда он не отходил!

— Значит, это тот, который около меня терся. И исчез сразу, — рыдала обворованная.

— У вас краска… Слезы… — сказал ей Цыган. — Я, правда, не брал! Выверните карманы, если хотите, товарищи! — обратился он к толпе. — У меня и денег всего три рубля было. Вот она, сдача… Еще мелочь на автобус…

— Вот горе! В долги залезла… Теперь и без туфель и без кофты, — продолжала всхлипывать женщина. — Хоть бы сыну чего купила.

Подошел продавец, поставил перед ней на пол туфлю.

— Обуйтесь.

— Много было… денег-то? — поинтересовался Цыган.

— А вам-то какое дело?! Не до вас мне…

Толпа редела. Цыган и обворованная им женщина остались вдвоем у стеклянного прилавка.

— Работаете? — спросил он просто так, чтобы не молчать.

— Студентка… Да вам-то что до меня?! — Она махнула рукой: — Это же надо! Хоть домой не ходи! Чего я матери скажу?! В коммунизм идем, а тут сумки режут! Паразиты! Даже на автобус не оставили…

— Краска на щеках, сотрите… — посоветовал Цыган. Он достал из кармана мелочь и протянул на ладони. — Возьмите!