— В один узел придется… Сервиз заверни в халаты, целее будет, — посоветовал Сергей Петрович.
Он ходил из угла в угол столовой, огибая стол, стоявший посредине, и тер переносицу.
— После таких проводов не уезжать, а оставаться надо, вот что я тебе скажу.
Растроганная воспоминаниями о минувшем вечере и словами мужа, Лидия Федоровна часто прижимала платок к глазам.
— Ладно, чего там… Давай все выносить в прихожую, — попросил Сергей Петрович. — Скоро машина будет.
У директорского коттеджа собрались соседи, приехали Каюмов, Стародумов, потом автобус Грисса привез работников заводоуправления. Провожающие запрудили неширокую улицу. Дверь в квартиру не закрывалась. Поселковые все шли и шли, чтобы пожать в последний раз руку Дорофеева, пожелать счастья на новом месте.
Здесь был и Одинцов, выписанный лишь час назад из больницы.
Дорофеев попросил шофера съездить в магазин за водкой. Лидия Федоровна раскрыла банки с соленьями и маринадами.
— А рюмок нет, — сказал Дорофеев виновато. — Лида, сходи у соседей попроси. И вилки тоже…
Стояли вокруг большого обеденного стола на выстуженной веранде. Выпили по первой, когда прибежала соседка, жена Вишневского, и набросилась на мужа:
— А ты чего тут стоишь? А ну, веди всех к нам! Разве так людей добрых провожают?! Пошли, пошли все. Берите свою водку! У меня борщ горячий, и холодца наварила. Живо, живо!
С шутками-прибаутками рабочие собрали со стола банки и бутылки и гурьбой высыпали на улицу…
— Вот что скажу, Сергей Петрович! Пусть вам хорошо живется на новом месте, — прочувствованно сказал один из рабочих — уже немолодой, с огромными ладонями, в которых граненого стакана не было видно. — Доброго пути вам… А если что не так — обратно. Вместе не пропадем. Этого мы вам во Дворце не говорили, но это так. Говорю не для торжественности.
…В старенькую «Победу» на заднее сиденье сели Лидия Федоровна, Вишневский и Каюмов. В веселый гриссовский автобус набилось столько желающих проводить бывшего директора, что сидели друг у друга на коленях, забили проход. Одинцова Грисс посадил около себя в кабине, чтобы раны в толчее не разбередили ненароком. Ольга сидела на боковом сиденье.
— Одно дело мне нужно выяснить у директора. Неужто не удастся, — сокрушался Одинцов. — Как же до него хоть на вокзале добраться в этой толчее?
…У подножия вагона собралось человек тридцать.
— Вот ведь как получилось, Сергей Петрович! А мы с Ольгой вас на свадьбу пригласить думали. — Грисс кивнул в сторону, где среди девчат стояла Ольга.
Дорофеев разыскал глазами Лихову, кивнул ей одобряюще. Рядом с ней увидел Одинцова. Они встретились взглядами. Иван пробился в тесный круг.
— Уезжаете, значит… Мать приезжает, а вы уезжаете… Кто же за меня перед ней вступится?
— Все будет хорошо, Одинцов! — заверил Сергей Петрович. — Все будет отлично!
— Спасибо вам, Сергей Петрович! За все доброе спасибо! Еще чего хотел вас все спросить, да недосуг было… Скажите, вы про вашего друга директора, ну, помните, о ком я, правду тогда говорили или так?
— Правду, Одинцов! Есть такой человек! Раны-то как, зажили?
— Меня убить саблей разве, а не такой зубочисткой, удастся.
— Желаю тебе всего самого доброго, — Дорофеев пожал руку Одинцову. — А вам, Грисс, счастья в семейной жизни. Поздравляю вас…
За несколько минут до отправления приехал проститься Гулямов. Он с трудом протолкался сквозь кольцо провожающих.
— Ну, как? — спросил Гулямов. — Вот и провожаем вас, Дорофеев. Поцелуемся, что ли, на прощанье… Смотри, сколько народу собрал!
Они обнялись. Прозвенел колокол. Дорофеев не различал лиц тех, с кем целовался, и только говорил одно и то же слово:
— Спасибо… Спасибо…
Десяток рук подсадили его на подножку. Поезд тронулся. Дорофеев стоял рядом с проводником. Слезы текли по его щекам, и он часто моргал, чтобы лучше видеть тех, кто, уже поспешая, шел рядом с подножкой и махал руками.
1964—1968 гг.
