Это была ложь. Впоследствии я своими глазами видел, как этот преступник избивал людей чуть ли не до смерти, а потом назначал им 25 ударов, которые наносились чудовищным хлыстом лагерного старосты.

Летом 1944 года младший фельдфебель женился и устроил в городке пышную свадьбу, а вскоре после того, как он изувечил одного из «подследственных» заключённых, Старику удалось отправить его на Восточный фронт. А спустя месяц или два солдаты со стрельбища сказали, что он убит. В оружейной команде, влачившей столь горестное и жалкое существование, этот день стал светлым и радостным праздником.

Барак, в котором работала оружейная команда, был разделён перегородками. Специальная система оповещения, включая потайную электрическую проводку с сигнальными лампами, не давала Рамзесу возможности застать заключённых врасплох.

Рамзеса, естественно, звали не Рамзес; вероятнее всего, у него было какое-нибудь экзотическое латышское имя. Он был фольксдейч из Прибалтики и служил в войсках СС. В оружейной команде он должен был следить за тем, чтобы заключённые не отлынивали от работы. Из-за своей совершенно невероятной глупости он в 48 лет был всего лишь роттенфюрером, занимая самую нижнюю ступеньку в эсэсовской иерархии. Однако это был ревностный служака. Один польский лейтенант, который неплохо рисовал и был младшим капо в одном из отделений, прозвал его Рамзесом за сходство с египетской мумией. Его тупое, деревянное лицо не знало улыбки. Ом мог часами неподвижно стоять, уставившись на заключённого, пока тому не делалось дурно.

Он дрался, бушевал, доносил, но ничего не мог поделать. Его положение было не из лёгких. Он не имел никакого представления о нашей работе, к тому же самим производственным процессом ведали представители вермахта. Старик неоднократно пытался вытеснить эсэсовцев из своей команды, но неизменно терпел поражение за поражением. СС были слишком сильной организацией.

Как и все эсэсовские ландскнехты, свою жизнь и благосостояние Рамзес поставил в зависимость от будущей немецкой победы. Он бросил свою мастерскую по ремонту велосипедов, которая находилась где-то в Прибалтике. Фотография его прежнего жилища висела у него в конторе на стене. Как и все эсэсовцы, он притащил с собой в Штутгоф жену и детей. Потом они просто конфисковали для себя приглянувшийся им дом, хозяев выбросили на улицу и улеглись, так сказать, в ещё тёплые постели.

Только один-единственный раз Рамзес испытал нечто такое, что можно было назвать человеческими чувствами. У Рамзеса был сын лет четырнадцати-пятнадцати, которого, он, разумеется, послал в организацию гитлерюгенда. На последнем этапе войны подразделения гитлерюгенда вместе с фолькештурмом были направлены на Восточный фронт, чтобы создать в районе Вислы так называемый «Восточный вал». При создании этого самого вала сын Рамзеса был ранен и попал в полевой госпиталь. Рамзес горевал невероятно. О своей беде он поведал старшему капо оружейной команды, поляку по национальности:

— Я должен привезти мальчика домой, а то ведь он может попасть в руки русских, — сказал, чуть не плача, этот профессиональный убийца.

Ему действительно удалось получить двухдневный отпуск, и он отправился за сыном. Это произошло за какие-нибудь два месяца до полного освобождения Польши.

Нередко нас подводила и паша тайная световая сигнализация и наши дозорные, которые были обязаны следить за тем, чтобы заключённых не застал врасплох Старик или, что ещё хуже, Рамзес.

Однажды осенью 1944 года кучка русских, польских и датских заключённых — к тому времени уже около десяти датчан работало в отделениях оружейной команды — громко выражала свой восторг и ликование, услышав сводку германского командования о положении на фронтах. Эту сводку достал и прочитал вслух один поляк, и теперь её комментировали на многих языках.

Никто не предупредил нас, никто не заметил, как вошёл Рамзес. Внезапно он появился в самой середине столпившихся заключённых.

— Что, радуетесь? — закричал он. — Радуетесь, да? Но радуетесь вы слишком рано. Что бы ни случилось, мы поклялись, что ни один из вас не выйдет отсюда живым, а СС держит своё слово. Запомните это, собаки!

После этой тирады он несколько минут колотил нас чем попало, а потом ещё в течение многих дней бушевал, как зверь.

Сколько бы ни бесновались Рамзес, Старик, унтер — офицеры и вся остальная свора, мы всегда находили время, чтобы поговорить друг с другом. Двое, трое, а то и четверо заключённых сходились возле плиты, которую мы топили прикладами от винтовок и драгоценной нефтью третьей империи. Польские и русские ребята стояли на часах. Тут же мы готовили еду и варили «организованную» картошку, а когда появлялись посторонние, прятали свои банки и кастрюли за сложенные штабелями винтовки и за стеллажи.

Во время этих бесед вокруг плиты зимой 1943/44 года нам поведали чудовищную историю Штутгофа. Хотя в нашей команде не было настоящих старожилов лагеря, «подследственные» знали многих из них и могли рассказать об их трагической судьбе.

Всё началось осенью 1939 года, сразу после вторжения гитлеровцев в Польшу. Сильно заболоченный участок леса был окружён колючей проволокой: так возник концентрационный лагерь. Сюда были согнаны первые десять тысяч заключённых, почти одни поляки. Они жили в неотапливаемых палатках; полураздетые, корчевали деревья и строили первые временные бараки. Хотя на ногах у них не было ничего, кроме деревянных колодок, передвигаться их заставляли только бегом. Первые два года в лагере но было ни одной ложки. Заключённые должны были, как животные, есть прямо из мисок. Перерывов на обед и отдых, которые были введены впоследствии, тогда не существовало. Телеги с «обедом» подъезжали прямо к рабочим колоннам, а потом снова раздавалось «Los, los!» и свист эсэсовских хлыстов.

V меня есть друг, — сказал мне как-то один поляк, когда мы стояли возле плиты. — Из первых десяти тысяч заключённых уцелело лишь сорок восемь человек; так вот, он один из них. Когда в сорок первом году они выходили каждое утро из нынешнего старого лагеря, который уже был построен, у ворот стояли эсэсовцы и внимательно оглядывали заключённых. Каждого, кто шёл недостаточно бодро или казался больным, выволакивали из строя и тащили в барак, где теперь находится душевая. Там их убивали; как правило, эсэсовцы забивали их до смерти палкой. Мой друг настолько обессилел, что однажды утром, когда колонна выходила из лагеря, он упал. Эсэсовцы моментально набросились на него. Он тут же поднялся и стал уверять, что просто споткнулся о камень. Поскольку колонна уже опаздывала, а его друзья в один голос подтвердили, что он здоровый и сильный парень, его не отправили в дом смерти.

— Да, вы даже не представляете себе, чем был Штутгоф раньше! — сказал другой поляк. — По сравнению с тем, что было, теперь это просто санаторий. В марте сорок третьего года, примерно полгода назад, в лагере произошла революция. Из Штутгофа убрали всё старое руководство: коменданта, гауптштурмфюрера, самых жестоких эсэсовцев и вместо них прислали новое лагерное руководство, с которым вы уже знакомы. И условия жизни здесь сразу изменились к лучшему. Вот попытайтесь, — продолжал он, — представить себе, что творилось здесь зимой сорок второго — сорок третьего. Когда нас выстраивали на вечернюю поверку, из бараков выволакивали всех больных, умирающих и мёртвых. Покойников и очень больных клали на землю, а остальные стояли, привалившись к стене барака. Так мы простаивали часами, босые, с непокрытой головой, в жалкой одежде, и нас отпускали лишь после того, как почти все заключённые валились с ног. Однажды мы стояли «в наказание» около двух суток, В результате несколько сот человек умерло. В лагере царил самый зверский садизм, и если мы выйдем когда-нибудь отсюда и расскажем о том, что пережили, нам никто не поверит. Я помню, как однажды сам комендант лагеря, который был в чине бригадного генерала, прыгал в своих кованых сапогах по распростёртым толам заключённых, покрытых нарывами, страдающих от водянки и других болезнен. Он плясал до тех пор, пока кровь и гной не залили его сапоги, и тогда он приказал двум заключённым вылизать их до блеска. Никто не поверит, что такое возможно, и тем не менее это правда, — закончил поляк, в прошлом высокопоставленный чиновник таможенного ведомства.