достань деньжонок,
или с тобой не пойду, и всё.
На порцию риса с галетой,
и всё.
Я знаю, по-всякому может быть,
но, старина, ведь нужно же есть.
Достань деньжонок,
достань деньжонок
или не лезь.
Потом ведь, скажешь, что я такая,
что не умею с людьми.
Но любовь на пустой желудок…
Пойми.
Сам-то в новых ботинках, приятель…
Пойми.
И часы у тебя, мулатик…
Пойми.
Ведь мы же с тобой поладим…
Пойми.
ПОХИЩЕНИЕ ЖЕНЫ АНТОНИО
Хочу тебя выпить залпом,
залпом, как крепкий ром,
хочу тебя выпить в танце
шальном!
Гибкая, страстью палимая,
песни моей зерно!
Шаль словно пена на смуглой,
в поединке с бешеной румбой,
а если Антонио злится,
пусть уходит отсюда прочь:
всё равно жена его будет
танцевать со мною всю ночь!
Развяжи себя, Габриэла,
распутай
тугие путы,
чтоб сердце в груди
захотело
биться
белою птицей,
танец скорей начни ты,
танца ритм,
в ушах звучит он!
Не уйдёшь ты отсюда, мулатка,
не уйдёшь ты домой обратно,
здесь твои бедра выжмут
сладкий, как сахар, пот.
Звучит он, ритм, звучит он,
звучит он, звучит он, ритм,
ритм, звучит он, звучит он,
звон!
Очей твоих чёрных зёрна
дадут обильные всходы,
и, если вернётся Антонио,
не спросит он в шутку даже,
зачем ты танцуешь так…
Мулатка со смуглой кожей,
никто ничего не скажет
или, сбитый ударом, ляжет
и, шатаясь, уйдёт вот так,
сам Антонио слова не скажет
иль, шатаясь, уйдёт вот так,
даже самый упрямый не скажет
иль, шатаясь, уйдёт вот так…
Звучит он, звучит он, ритм,
звучит он, звучит он, звон…
Гибкая, страстью палимая,
песни моей зерно!
У ГРОБА МОНТЕРО
Умел зажигать ты зори
огнём своей буйной гитары,
игрой тростникового сока
в твоём теле живом и гибком,
под луною бледной и мёртвой!
И была твоя песня сочной,
смуглой, точно спелая слива.
Ты, что пил, никогда не пьянея,
и был прозван «Лужёной глоткой»,
в море рома без якоря судно
и наездник искусный в танце,—
что же будешь ты делать с ночью,
ведь над ней ты больше не властен,
и откуда вольёшь в свои жилы
крови той, что тебе не хватает,
той, что вытекло много из раны,
нанесённой ударом кинжала?
Ты сегодня убит в таверне,
друг мой Монтеро!
В твоём доме тебя ожидали,
но тебя принесли туда мёртвым,
говорят, была пьяная ссора,
но тебя принесли уже мёртвым,
говорят, он был твоим другом,
но тебя принесли уже мёртвым,
сталь кинжала едва блеснула,
но тебя принесли уже мёртвым…
Вот чем кончилась пьяная драка,
Бальдомеро, плясун, забияка!
У гроба две свечки горят,
слабым светом мрак разгоняя,
для кончины твоей бесславной
даже этих свечей хватает.
Но горит на тебе, пламенея,
рубашка красного цвета,
твои кудри огнем полыхают,
твои песни свечами тают,
для тебя не жалея света…
Ты сегодня убит в таверне,
друг мой Монтеро!
Луна показалась сегодня
как раз над моим окошком,
вдруг упала она на землю
и осталась лежать на дороге.
Мальчишки её подобрали,
чтоб лицо ей отмыть от пыли,
а я взял её тихо ночью
и тебе положил в изголовье.
ТРИ САМЫЕ МАЛЕНЬКИЕ ПОЭМЫ
1
Тянись, малышка-стебелёк…
Тянись, малышка-стебелёк,
тревожь земной покров,
там, под землёй, ведь тоже лес
из крохотных ростков,
и в том лесу ты — баобаб,
огромный и ветвистый,
и на ветвях твоих сидят
с блоху размером птицы…
Тянись, малышка-стебелёк
зелёненький, сквозь тьму,—
я буду ждать твоих ветвей,
чтоб в их тени уснуть,
чтоб по ночам сквозь них смотреть
на бледную луну.
2
О ветер, ты, чей лёгкий вздох…
О ветер, ты, чей лёгкий вздох
едва касается цветов,
ты — первый, нежный, робкий зов
рождающихся в муках слов:
застигнут штилем мой корабль,
уснувший парус разбуди,
крепчай, крепчай и вновь умчи
меня в страну моих стихов…
О ветер, первый, робкий зов
рождающихся в муках слов,
о ветер, ты, чей лёгкий вздох
едва касается цветов…
3
Колеблющийся свет, повисший в небе
факел…
Колеблющийся свет, повисший в небе
факел,
звезда, что отстоит от нас на сотни лет,
ты, чьё-то солнце, — жизнь
иных планет,
ты, чуть заметная в высокой,
высшей выси,
прошу тебя, на замыслы поэта
пролей, звезда, хотя бы каплю света!
Далёкая звезда,
повисший в небе факел,
колеблющийся свет…
ЗАКЛИНАНИЕ ЗМЕЙ
Майóмбе — бóмбе — майóмбе!
Майóмбе — бóмбе — майóмбе!
Майóмбе — бóмбе — майóмбе!
У змеи глаза из стекла, из стекла;
змея обвивается вокруг ствола;
глаза из стекла, она у ствола,
глаза из стекла.
Змея передвигается без ног;
змея укрывается в траве;
идёт, укрываясь в траве,
идёт без ног.
Майомбе — бомбе — майомбе!
Майомбе — бомбе — майомбе!
Майомбе — бомбе — майомбе!
Ты ударишь её топором — и умрёт
бей скорей!
Но не бей ногой — ужалит она,
но не бей ногой — убежит!
Сенсемайя, змея,
сенсемайя.
Сенсемайя, с глазами её,
сенсемайя.
Сенсемайя, с языком её,
сенсемайя.
Сенсемайя, с зубами её,
сенсемайя…
Мёртвая змея не может шипеть;
мёртвая змея не может глотать;
не может ходить,
не может бежать!
Мёртвая змея не может глядеть;
мёртвая змея не может пить,
не может дышать,
не может кусать!
Майомбе — бомбе — майомбе!
Сенсемайя, змея…
Майомбе — бомбе — майомбе!
Сенсемайя, тиха…
Майомбе — бомбе — майомбе!
Сенсемайя, змея….
Майомбе — бомбе — майомбе!
Сенсемайя, умерла!
ВАЛ
Чтоб вал неприступный построить,
возьмитесь, руки, за дело:
и чёрные руки негров,
и белые руки белых.
Устремлённый к простору и свету
от морей и до горных цепей
и от горных цепей до морей, да, да,
пусть наш вал оградит всю планету!
