Драка длилась недолго, каких-нибудь две-три минуты, но этого было достаточно, чтобы привлечь внимание прохожих и всех, кто вышел из зала заседаний.

Колю и Ружа с ужасом глядели на Гиту, которая продолжала с ожесточением таскать за волосы перепуганную свидетельницу.

Пустив в ход все свое красноречие, Колю пытался их разнять, даже встал между ними, но добился лишь того, что ему разбили очки. Ружа насилу оттащила его в сторону, боясь, как бы и ему не попало.

Гите помогала молодость. Виктории — опыт. Гита брала силой, Виктория — хитростью. Отбиваясь от Гиты, она сумела натравить на нее толпу, прикидываясь невинной страдалицей. Вокруг свистели и ругали Гиту. Воспользовавшись моментом, Виктория метнулась вниз по лестнице, Гита кинулась за ней вдогонку, угрожая выдрать всю ее «козью шерсть», но кто-то подставил ей ножку, Гита упала и кубарем скатилась с лестницы. Когда Колю и Ружа подбежали к ней, она была без сознания.

Что было потом, Гита не помнила. Пришла в себя только в больнице. На столике лежала плитка шоколада и записка от Ружи и Колю. Прочитав ее, Гита заплакала и снова потеряла сознание.

Она не знала, сколько пролежала так. Не могла даже определить, ночь сейчас, день ли, утро. Будто провалилась куда-то в небытие. Она старалась вернуться к действительности, почувствовать удары стоящих на тумбочке часов, отмеряющих секунды.

Доктор написал: «Диагноз предварительный и окончательный: реактивный психоз в форме истерии (инлактационе)».

Колю держал в руках историю болезни и вопросительно смотрел на доктора.

— Когда вы сможете ее выписать?

— Через день-два. Ей нужно полностью успокоиться.

— А потом понадобится отдых? В горах или на море?

— Лучше в горах.

Колю медленно шел по коридору, близоруко уставившись в историю болезни. Ему все казалось, что характер столь внезапного и бурного заболевания определен неточно.

Ружа ждала его возле сквера, подогнав машину к самому входу. Увидев хмурую физиономию мужа, она испугалась. но, узнав, как обстоят дела, успокоилась.

— Значит, еще день-два?

— Да, может быть, и меньше.

Колю спрятал бумагу в карман и, сев в машину, задумался. Доброе сердце уже подсказывало ему новые планы.

— Знаешь что, Ружка, надо, не откладывая, приготовить на всякий случай мой кабинет, а вдруг ее завтра же выпишут? Доктор сказал как-то неопределенно.

— А что готовить? Там все в порядке.

— Все-таки… Свежие простыни, наволочки…

— Это пустяк, — ответила Ружа. — Гораздо важнее сразу же отправить ее в Сокольские леса. Там ей будет лучше всего, по-моему; дождей пока нет.

— Безусловно, — воодушевился Колю. — Сейчас золотая осень. Дожди пойдут не раньше ноября, так что времени предостаточно.

— В конце концов, и в ноябре неплохо.

— Да там и зимой хорошо…

— Ты опять увлекаешься, Колю!

Вернувшись домой, Колю сейчас же взялся за уборку кабинета. Он вытащил коврики на балкон, выбил их, обтер тряпкой книжные полки, чего не делалось уже довольно давно; перебрал книги, выставив на первый план художественную и медицинскую литературу; сменил в вазе воду и поставил свежий букет, красиво подобрав цветы. Маленький захламленный кабинет, где Колю Стоев писал свои пламенные статьи и репортажи и начал работу над романом, который довел уже до десятой страницы, вдруг стал светлей, засверкал чистотой. Ружа все критически осмотрела и одобрила, восхищаясь хозяйственными способностями мужа.

Радость доброжелательных супругов была омрачена неожиданным появлением Желю Манолова Сильвупле, разыскивавшего вещи Бориса.

— Я очень извиняюсь, — поклонился бывший завхоз. — Мой сын прислал меня узнать, не у вас ли имущество его бывшей жены, часть которого принадлежит ему.

— Не понял вас, — с мрачным видом сказал Колю, стоя у раскрытой двери. — Повторите, пожалуйста.

— Речь идет о двух чемоданах, — любезно пояснил Манолов; поднявшись на цыпочки, он обшарил взглядом переднюю. — Один из этих чемоданов принадлежит моему сыну.

— Ну?

— Один из этих чемоданов полагается вернуть моему сыну.

— Понятно.

— Следовательно, если позволите, я его заберу.

— Борис Желев — это одно, а Желю Манолов — другое, — сурово заметил Колю и взялся за ручку двери.

— Как же, как же, товарищ! Он ведь сын мне… А раз так…

— Никаких чемоданов выносить из дому я не позволю! — тоном, не допускающим возражений, заявил Колю; он всегда презирал бывшего завхоза, которого считал пройдохой и вымогателем. — Никаких чемоданов!.. Притом товарищ Коевская еще в больнице. И не вы, а ваш сын должен будет договориться по этому вопросу с ней лично. Только она может дать ему чемодан, если захочет, разумеется. Вам ясно?

Колю захлопнул дверь перед носом у Сильвупле. Но тот позвонил снова.

— Извините, — послышался его голос за дверью. — Откройте на минуточку.

Колю открыл.

— Я хотел бы поговорить с товарищем Орловой.

— Это бесполезно, — ответил Колю. — Наши мнения не расходятся! Не имеет смысла!

— Нет, с нею я хотел бы поговорить по другому делу… Касающемуся меня лично… Нельзя ли ее увидеть, хотя бы минут на пять… Пожалуйста, не лишайте меня такого удовольствия.

Слышавшая эти переговоры Ружа вышла. Она была удивлена визитом Манолова.

— В чем дело, бай Желю?

Сильвупле поклонился.

— Извините за беспокойство, но вы мне советовали зайти… и я, как видите…

— Я что-то не припоминаю, — ответила Ружа. — А по какому вопросу?

— По личному вопросу, — приободрился Сильвупле. — Насчет общежития имени Вали Балкановой… Вспоминаете?.. Относительно места, которое занимал Аспарух Беглишки. Уволили его или еще нет? Вот что меня интересует. Конечно, я не спешу… Да спешка тут и ни к чему, хотел лишь напомнить о себе, знаете ведь старую поговорку: прозеваешь — воду хлебаешь.

— О каком Беглишки, о каком месте идет речь, бай Желю? — недоуменно развела руками Ружа. — Вы, наверно, ошиблись?

— Нет, нет, — возразил Желю. — В городе только и разговору, что о перемещениях… Каждый спрашивает: «Ну что, теперь тебя назначат?» Интересуется народ. Я, конечно, молчу. Зачем мне говорить? Пускай говорят факты. Правильно? Но поскольку все считают, что я самый серьезный кандидат… Да и в разговоре со мной, если не забыли, вы упоминали об этом… Вот я и решил зайти, чтоб оплошности какой не вышло, а то потом трудно исправить… К тому же, как я уже сказал… прозеваешь…

— Слушай, бай Желю, — нетерпеливо прервала его Ружа. — Ты давным-давно все выхлебал, и больше тебе нечего у нас делать… Ясно?

Желю растерялся, но только на мгновенье и сейчас же кинулся в атаку:

— Да, да, пожалуй… Понимаю… Ну, если не в завхозы — в этой отрасли у меня есть кой-какие провинности, — так на какое-нибудь другое место поимейте меня в виду. Например, я мог бы спокойно заменить Гатю Хаджи Ставрева, конечно, не как возчика, а как закупщика или что-нибудь в этом духе… Я и политически благонадежен и опыта поднакопил. Теперь уж мы не птенцы желторотые, когда каждый мог нас околпачить, а потом приходилось расхлебывать кашу… Верно? Так когда мне к вам наведаться?

— Вот что, бай Желю, — сказала Ружа, — не выйдет это, зря стараешься.

— Почему?

— Выслушай меня! Разговоры, дошедшие до тебя, не имеют ничего общего с тем, что мы намерены сделать. Понятно? Перемещения, увольнения — все это тебя не касается… Кого куда назначим, кого уволим — наше дело.

— Совершенно верно!

— Постой! — подняла руку Ружа. — Не перебивай меня!.. Двери нашей фабрики наглухо закрыты для таких, как ты, для тех, кто позорил нашу честь в свое время… Так что, если ты еще раз вздумаешь обращаться с подобными вопросами, мы на предприятии будем расценивать твои действия как провокационные, и нам придется применить к тебе другие, более серьезные меры.

— Но подожди, Ружа!.. Что же теперь будет?.. Я ведь ничего…

— И не только не примем тебя на работу, но пересмотрим старое дело и отправим тебя туда, где тебе давно место приготовлено… Понятно? Или еще не понятно?