— Верно, — кивнул Борис. — Дальше?

— Буду с тобой откровенна до конца, Борис. Ты ошибаешься, если считаешь, что я о тебе не беспокоилась. И не я одна, все мы задавали себе вопрос, как могло случиться, что наш друг, наш товарищ Борис Желев выпал из коллектива? Чем он заболел? Или это мы больны, раз не можем его понять? И клянусь, Борис, всякий раз я приходила к выводу, что вина скорее в нас самих. Я больше себя винила, чем тебя.

Она умолкла, будто собираясь с мыслями, затем снова заговорила, откинувшись на спинку стула:

— Сказать по правде, я рада, что разговор начался сегодня, здесь… Такой вопрос трудно решать на собраниях, потому что дело не в речах и не только в критике и самокритике. Вопрос ставится гораздо глубже: мы должны смело вскрыть все, что напластовалось за это время в наших сердцах. Об этом можно, конечно, толковать и на общем собрании, но мы еще не доросли до такого рода критики и самокритики. Слишком въелся в нас мещанский индивидуализм. Пусть не на собрании, неважно. Уже неплохо, если мы откровенно поговорим с глазу на глаз и чистосердечно признаемся в своих слабостях. Так по крайней мере легче.

Она перевела дыхание, пристально посмотрела на Бориса и заговорила опять:

— Такой откровенный разговор должен был состояться раньше… Из этого, быть может, не получилось бы никакой пользы, но нам необходимо было поговорить открыто обо всем, выяснить, что нас угнетало, о чем мы думали.

— И с этим я согласен, — отозвался Борис.

— Не перебивай меня, пожалуйста. Я буду очень рада, если мы придем к согласию по всем вопросам и поймем друг друга, как старые друзья.

— Естественно!

— Да, естественно!.. Я часто старалась понять своим простым умом вот какую вещь… Почему мы мерим новое на старый аршин? Вот ты, например, носил высокое звание ударника и гордился им… Да и как не гордиться! Такое звание дается нелегко… Вернее, его нелегко заслужить. Ударник производит больше тканей, больше стали, больше угля и электричества… Но только ли это требуется от ударника? Разве он не в первых рядах тех, кто идет к коммунизму? Я так себе представляю: ударники — это командиры небольших отрядов, прокладывающих путь вперед. Верно я говорю, Колю?

Колю улыбнулся.

— Теперь я спрашиваю, — продолжала Ружа, — может ли такой вот ударник, командир отряда будущего, носить средневековую мантию, белый парик и дамские туфли? И второе — из кого должен состоять его отряд, который он поведет к коммунизму?

Борис посмотрел на нее с удивлением.

— Прошу тебя, слушай внимательно, — сказала она. — Мы подошли к самому главному.

— Так и быть!

— Кто составляет твой отряд, с которым ты шагаешь к вершинам коммунизма, как любит выражаться один журналист? Ну-ка, начнем по порядку!

Она стала перечислять, загибая пальцы:

— Аспарух Беглишки — чиновник… Виктория Беглишки падает в обморок при упоминании о коммунистах… Хаджи Ставри — старый ростовщик, владевший целым кварталом паршивых домишек, в которых ютилась беднота… Гатю Цементная Голова — дебошир и слуга братьев Гавазовых; на людей страх нападает, когда его увидят… Филипп Славков — плут и хулиган…

— Небольшая поправочка… Можно?.. — спросил Борис. Прижатый к стене, он побледнел.

— Давай.

— У меня никогда не было ничего общего с Филиппом Славковым.

— Не возражаю, — усмехнулась Ружа. — Филиппа выбрасываем из коллекции. Надо ли продолжать?

— Нет нужды, — сказал Колю. — Хватит с него и этих.

Борис стиснул зубы, чтоб не крикнуть.

— Нет, добавлю еще одного — бывшего юрисконсульта господина Милана Сокерова. Мы о нем вспоминаем очень редко, зато он не оставляет нас своим вниманием. А теперь вот даже квартиру предоставил твоему бездомному семейству.

— Раз никто другой не предоставил! — ехидно заметил Борис.

— Увы, ты прав… Прав, конечно!

— А Гита, почему ты пропустила Гиту в своем списке? — воскликнул Борис. — Ее следовало бы поставить на первое место.

— Гита не из твоего окружения, — возразила Ружа. — Она жертва, как и ты. А потому сейчас речь не о ней. Насчет Гиты у меня особое мнение… Почему я должна ставить ее в один ряд с этими негодяями?.. Колю, принеси-ка конфет. Там в шкафу есть коробочка.

Пока Колю ходил за конфетами, Ружа примирительно сказала:

— Ты меня извини, что я так разошлась… Но раз уж я начала, хочу выговориться до конца. Давай, Колю, конфеты. Пожалуйста, Борис!

Борис отказался. Подсластить решили такую беспощадную проработку!

Все замолчали. Слышно было только, как Ружа и Колю шелестели станиолевыми бумажками.

— Знаешь, — с оскорбленным видом заговорил Борис, — насчет Аспаруха Беглишки я с тобой не согласен… Остальные, кого ты тут назвала, те, возможно, действительно подлецы и мошенники, но Аспаруха нельзя отнести к их числу… Этому человеку я многим обязан… Хорошо его знаю и могу ручаться за его честность и лояльность. Он лоялен.

— Как это понять — лоялен? — удивилась Ружа.

— А очень просто: человек, который идет с нами, только своей дорогой. Немного особняком, чудит малость. Но в общем и целом честен!.. За других ручаться не могу, но за него — да. Вот все, что я хотел сказать. А теперь можешь продолжать свою обвинительную речь.

— Я не произношу обвинительных речей, Борис! И очень плохо, что ты так понял!

— Извини меня.

— Вдумайся хорошенько. Я не хочу навязывать тебе свое мнение.

Ружа устала от этого нескончаемого разговора. Колю нервно постукивал пальцами по подлокотнику кресла, досадуя, что ему не дали возможности высказаться. Но Ружа изнемогала от утомления, Колю видел это и знал, что ему не простят, если он возобновит разговор. К тому же городские часы уже пробили полночь.

— Извините, что я так засиделся, — сказал Борис, вставая. — Это, конечно, не последний наш разговор. Извините меня!

— Нечего извиняться, Борка! — успокоила его Ружа. — Такой разговор должен был состояться давно.

— Лучше поздно, чем никогда, — глубокомысленно заключил Борис и направился к двери. — Я и сам часто думал об этом… Во всяком случае, ты заходишь слишком далеко в своих суждениях! Так не годится! Мнительность приводит к дурным последствиям. Верно? Поразмысли над этим! Возьми себе на заметку!

Он застегнул куртку с видом человека, которого несправедливо обвиняют.

— А насчет мнительности тебе стоит призадуматься! — напомнил он Руже, подавая руку на прощанье. — Мнительность весьма серьезный порок, особенно если он присущ руководящему лицу. До свиданья.

— До свиданья, Борка.

Он махнул рукой, как старый генерал, которому надоели почести и парадность, и стал спускаться с лестницы, опираясь на перила.

Он шел не спеша, тяжело ступая, не только потому, что хотел поважничать перед хозяевами, которые, кстати, сразу же закрыли за ним дверь, но и потому, что в самом деле устал и был подавлен этим долгим и неприятным разговором. Обида разбирала Бориса, будто его отшлепали, как маленького, и выставили на улицу. Так и подмывало вернуться и бросить им прямо в лицо, что все их разговоры не стоят выеденного яйца.

Город давно утих. До Сокеровых было не близко, но Борис решил пойти по набережной, чтоб заглянуть в новый ресторан. Хоть кружку пива выпить, прежде чем отправиться спать.

Вокруг царила тишина. Домишки, слабо освещенные уличными фонарями, тонули во тьме. Все спали, отдыхая после трудового дня. Только он один, давно оторванный от этих людей труда, тащился среди полного безлюдья.

Он пытался собраться с мыслями, проанализировать их, но из этого ничего не выходило. Обрывочные мысли сталкивались в голове и вместо успокоения только усугубляли тревогу. Многое было сказано Ружей предумышленно. Он и не думал соглашаться с ее бреднями относительно всяких там мантий и париков, все это она пустила в ход, чтоб казаться оригинальной… Да и насчет отрядов, окружения. Тоже для красного словца.

Он медленно шагал вдоль улицы и все больше злился на себя за то, что молчал, как провинившийся школьник перед учителем.