— Да, не успела тебе сказать: твоя бывшая приятельница здесь! И даже спрашивала о тебе!

— Ради бога, Вики! Я знаю все, но это уже давно прочтенный роман.

— Хорошие романы читают и по второму разу!

Он улыбнулся, но сейчас же скорчил серьезную мину.

— Я женат, Вики, и незачем напоминать мне о минувших слабостях. И речи быть не должно.

Виктория глубоко затянулась и прищурилась, пуская легкие струйки и колечки. Сквозь дым она с иронической усмешкой наблюдала за Филиппом. Тот явно избегал ее взгляда.

— Речь идет не о романе, Филипп, а о том, что женщина ищет работы и ей надо помочь.

— Для этого существует бюро по трудоустройству, — зло заметил он. — К тому же у нее есть муж, который должен заботиться о ней, как я забочусь о своей жене!

Виктория бросила сигарету и поудобнее устроилась в плетеном кресле. Она любила поговорить по душам. А Филипп всегда располагал ее к таким разговорам. Скрестив руки на своем пышном бюсте, она продолжала:

— Откровенно говоря, Филипп, эта особа пугает меня своим нахальством. Предчувствую, что она доставит мне кучу неприятностей из-за квартиры. Я предложила ей переночевать на веранде, и она, представь себе, согласилась! Завтра пожелает в спальне у меня устроиться. Это ужасно! Таких нахалок я еще не встречала! Интимничает со мной, словно мы с ней подруги закадычные! Помоги мне, пожалуйста, поделикатнее сделать ей от ворот поворот во избежание скандала. Ты знаешь, я ведь тоже не из трусливых.

— Знаю, Вики. Только у меня нет ничего общего с этой особой, и я слышать не хочу о ней. Между прочим, где она сейчас?

— Собиралась в село.

— На мотоцикле?

— Наверно.

Филипп посмотрел на нее удрученно. Жалел, что потерял добрых полдня. Но Виктория, как человек гостеприимный, предложила ему пообедать с ними, у нее есть маринованные грибы и еще кое-какие деликатесы. Филипп попробовал было отказаться, но, поскольку в нем жила еще надежда встретить Гиту, решил остаться.

Обедали на веранде — там было попрохладней — втроем: Виктория, Филипп и старик. Трапеза была богатая. Ели бульон, цыплят с рисом, зеленый салат и красный редис, маринованные грибы и крупные, сочные вишни, какие редко выносят на рынок. Ели молча, с аппетитом, каждый обдумывал свое. Только старик, снявший белую манишку, чтобы не закапать, шумно чавкал и время от времени хвалил искусные руки поварихи. Виктория и Филипп не обращали на него внимания — привыкли к его обжорству.

Они только что кончили обедать и потянулись к корзиночке с вишнями, когда во дворе послышался шум. Виктория вскочила и подошла к окну. Удивление ее было столь велико, что она невольно приложила ладонь к губам, подавляя готовый вырваться крик. Филипп и Хаджи Ставри смотрели на нее вопросительно.

— Что там?

Не вытерпев, Филипп тоже кинулся к окну. А за ним и дед Ставри — и ему не терпелось узнать, что случилось.

В сущности, ничего и не случилось. По аллее, ведущей к городу, спускались Аспарух Беглишки и Гита Коевская.

Филипп и Виктория переглянулись.

— Но она ведь сказала мне, что едет в село!

— Чтобы пасти овец в теказеэсе[4], — с кислой миной отозвался Филипп.

Сели за стол, но настроение было уже испорчено.

Прошло несколько дней. Как ни старался Филипп сохранять безразличный вид, все же он то и дело находил повод заглянуть к Виктории, чтобы осведомиться «о ходе дел».

Бывшая вдовушка, прекрасно изучившая мужские слабости, нарочно возбуждала его воображение.

— Подозреваю кое-что, но сдается мне, они еще не дошли до крайности.

Филипп выпячивал свой животик.

— Надо следить за нравственностью.

Филиппу передавали, что видели Гиту там-то и там-то, говорила она то-то и то-то. А вот ему, как ни странно, все еще не удалось с ней встретиться. Обвинял он в этом Аспаруха Беглишки. Только он с его пресловутым хитроумием мог так ловко ее прятать, бывая там, куда Филипп давно не заглядывал. Только он! И Филипп все сильнее распалялся. Он уже готов был увидеться с Гитой при любых обстоятельствах, и лишь для того, чтобы раскрыть ей глаза на этого лукавца. Ни для чего больше!

У Гиты не было постоянного пристанища. Иногда она ночевала у Виктории, потом опять исчезала куда-то на своем мотоцикле и не показывалась дня по два, по три. Виктория не без основания боялась ее назойливости, потому что в первый же вечер, когда Гита возникла здесь, она заговорила о комнате.

— Пустишь меня, Вики?

Виктория ничего не ответила, а Гита приняла молчание за согласие и расположилась, как у себя дома. При этом с первой же минуты начала откровенничать.

— Как поживаешь, Вики? У, совсем забыла меня! Что это, нет для тебя старости, Вики? Что ты с собой делаешь?.. А пеньюар у тебя новенький? По случаю свадьбы? Эх, Вики, как это ты решилась, душка, на такой шаг? Хотя ты вроде меня — глазом не моргнешь. А люди пусть говорят, что хотят! Верно? У каждого человека свои расчеты. Браво!

И, схватив Викторию за руки, не отпускала ее, порываясь расцеловать.

Какой ужасный был вечер — они проболтали до полуночи. Гостья весь дом вверх дном поставила, даже старик вылез из-под одеяла, чтобы взглянуть на нее и поздороваться. Гита шумно носилась по комнатам, мылась, притиралась и даже попросила деда Ставри выбить на улице ее брюки, пропылившиеся за долгий путь.

— Пять дней добиралась, Вики, от самого Рудозема! В такие передряги попадала! Посмотри, я вся седая от пыли, словно на меня мучной мешок вытряхнули.

— Да, в самом деле, — уныло усмехнулась Виктория. — Ты бы хорошенько почистилась, прежде чем входить. Мацко, принеси веник и щетку!

Старик, будто того и ждал, с готовностью бросился помогать усталой и запорошенной пылью путнице. Принес веник, щетку, вычистил брюки. Пособил поставить мотоцикл в сарай. Сделал все, что от него требовалось. Он давно питал втайне симпатию к Гите. Виктория хмурилась, но из вежливости воздерживалась от резких слов. Гита, разумеется, улеглась не сразу, счастливая, что добралась до старого своего гнезда. Она предпочитала выкурить несколько сигареток и поболтать с госпожой Викторией, вместо того чтобы заваливаться спать вместе с курами. Отчаявшаяся Вики насилу уложила ее в постель.

— Не пора ли тебе спать, дружок? Довольно болтать, ложись иди!

— Отвыкла я, Вики, я ведь медицинской сестрой работала, ночи напролет приходилось дежурить.

— Медицинской сестрой?

— Да, да.

— Ты — медицинская сестра?

— А почему бы нет? Лучшей была во всей больнице. Люди пальцем на меня показывала. Даже на доску почета угодила… И премии получала. Не будь Борки, я бы очень выдвинулась.

Услышав имя Бориса, Виктория оживилась — она и забыла о нем. Где он теперь, что делает? И Виктория спросила:

— Вместе живете?

Гита улыбнулась.

— А как же? Думаешь, развелись уже? Нет, до этого еще не докатились. Борка, правда, сорвиголова и злит меня порой ужасно. Но и я ему номера откалываю — будь здоров!

— Где он сейчас?

— В Рудоземе.

— Что делает?

— Этого не опишешь!.. Во всяком случае, деньги у нас есть! Жаловаться тут не приходится.

— Почему же он не приехал с тобой?

— Да как тебе сказать, Вики, оставила его — пусть поживет холостяком. Не так уж он доволен этим, да кто его спрашивает! Я вскочила на мотоцикл — и нет меня. Поругались малость, ну да ничего, пройдет. Мы и раньше цапались, случалось, и дрались, а потом все улаживалось. Он, Борка-то, очень добрый, сердце у него мягкое.

Виктория стояла, держась за ручку двери, готовая каждую минуту выйти, и слушала надоевшую болтовню, не зная, как от нее избавиться, не обидев гостью. А Гита и не замечала этого. Она все говорила и говорила, куря одну сигарету за другой. Старик ушел спать и, наверно, уже сладко похрапывал под теплым одеялом. Вики позевывала, деликатно прикрывая рот рукой.

Так было в первый вечер. Потом отношение к гостье изменилось коренным образом. Виктория каждый раз давала ей понять, что тяготится ее присутствием и рекомендует подыскать квартиру. Пробовала даже запирать на ночь калитку, но не знающая преград Гита перелезала через железную ограду и оказывалась во дворе. А ключ от двери у нее был. И утром изумленная Вики опять находила Гиту на диване; она спала, укрывшись своим макинтошем, а рядом валялись окурки, губная помада, пудра, круглое зеркальце.