Вот почему помощнику главного редактора газеты «Работническа дума» часто приходилось сидеть дома в одиночестве, писать статьи да поглядывать в окно, не сверкнут ли фары «победы». Хорошо еще, что Руже предоставили машину, чтобы она не тратила время на дорогу.

Но сегодня Колю был сильно обеспокоен. Давно перевалило за полночь, скоро уже два, а ее все нет. Случалось, конечно, и такое, но редко. И Колю то и дело подымался с постели и выглядывал на улицу.

Летняя ночь была светлая. Луна сверкала, как маленькое солнце. Ветерок, дующий с гор, откидывал оконную занавеску, словно кто-то хватал ее руками снаружи. Река шумела вдалеке, квакали лягушки, будто дети играли деревянными трещетками. Было что-то торжественное в этом монотонном звучании летней ночи. И все же она не волновала молодого супруга, как волновала когда-то в Сокольских лесах. Он с грустью вспоминал минувшее время, сколь ни безнадежной казалась тогда его любовь. Он достиг своей цели — Ружа стала его женой, у них есть ребенок, а для полноты счастья все чего-то недостает. Конечно, обывательские недоразумения не могут помешать, не могут расплескать чашу любви. Но какие все-таки недоразумения мешают? Что за чертовщина! Колю лежал, откинув одеяло, глядел на кусочек неба, усеянного звездами, и корил себя за го, что не может справиться с волнением, которое его охватывало всякий раз, когда Ружа опаздывала. Он ревновал ее, в чем-то подозревал и сердился, сам не зная за что. Но как только она открывала дверь, валясь с ног от усталости, спокойствие вновь возвращалось в его сердце. Он даже не спрашивал, где она была, что делала. Правда, в первое время он пытался задавать какие-то необдуманные вопросы, но был жестоко наказан за это. Разве он не знает, где она была? Сомневается в ней? И что это за прокурорский допрос? Почему он не подождет, пока она сама расскажет ему все с начала и до конца, а торопится задавать вопросы?

В конце концов он отвык от расспросов. Рад был тому, что она вернулась, пусть и поздно.

Лежа у окна и напряженно прислушиваясь, Колю любовался звездным небом и размышлял о жизни. Что это за звуки, что за шумы, там, за окном? Как спокойна и в то же время тревожна ночь! И насколько излишни вопросы: почему светит луна, почему поют сверчки, почему квакают лягушки. Романа он все равно не напишет, не удержит счастья в своих руках, как не мог бы задержать звезду, что скатилась с неба и угасла за крышами домов… Ружа идет своим путем, он — своим, скоро и Мартин изберет собственный путь. И когда представляешь себя затерянным среди великого многообразия жизни, понимаешь, что тобой управляет, в сущности, та же сила, подчиняясь которой звезды движутся во вселенной. Лучше не думать об этом, не тревожить себя… И все же грустно становится, когда смотришь на ее фотографию, сделанную три года тому назад. Почему, собственно, на фотографию? Он ежедневно видит Ружу — каждый вечер, каждое утро. И теперь, закрыв глаза, он представляет себе, как она изменилась, хотя три года — небольшой срок в жизни чело-пека. Правда, она окончила за это время гимназию, стала директором, родила ребенка и, ко всему этому, вынуждена заботиться о мужчине, который вечно укоряет ее за то, что она не пришила ему пуговицу, не почистила ботинки и предоставляет ужинать одному. Совсем не удивительно, что она изменилась, тут и поседеть можно… Да, да, Колю не имеет права вздыхать у раскрытого окна, как влюбленная гимназистка! Пора покончить с этим!

Он закрыл глаза и попытался заснуть. На городской площади пробили часы, и он сосчитал удары. Только два. Это успокоило его. Значит, она дождалась третьей смены и, наверно, скоро вернется — усталая, изнемогающая от желания спать. А все же не забудет припудрить лицо, чтобы стереть следы утомления. Колю вздохнул и отдернул занавеску — она мешала ему обозревать улицу.

Снизу послышался какой-то шум. Колю высунулся в окно. Тень от их дома протянулась через всю улицу, ничего нельзя было разглядеть. Может быть, Ружа забыла ключ? Колю спросил:

— Это ты, Ружа?

Никто ему не ответил. Или он не расслышал?

— Иду, иду, — крикнул он на всякий случай, стараясь попасть ногами в домашние туфли. Ночь теплая, можно выйти в пижаме. Да и брюки неизвестно где. «Слава богу, — улыбнулся Колю, — пришла наконец!» И стискивая ключ в руке, он сбежал по лестнице. Дверь действительно оказалась запертой. По близорукости он долго возился с ключом, а когда открыл дверь, попятился. Перед ним стояла Гита, которую он не узнал сразу. Сконфуженный тем, что был в пижаме, Колю принялся извиняться.

— Пожалуйста, пожалуйста, — сказала Гита, — не стесняйтесь, мы люди свои.

Колю смутился еще больше, но все же нашел в себе силы спросить!

— Вам кого?.

— Ружу Орлову.

— Она еще не вернулась с работы.

— Ничего, я подожду.

— Как хотите.

Колю отступил, пропуская ее. Гита проследовала мимо него и начала подыматься по лестнице, даже не оглянувшись. Колю двинулся за ней.

Войдя в квартиру, Гита зажгла в передней свет и спросила с улыбкой:

— Припоминаешь меня?

— Не может быть! — отозвался он.

— Да, я Гита, — отрекомендовалась она.

— Теперь ясно.

— Я одна, — продолжала она, проходя в комнату, — и прошу простить, что побеспокоила тебя среди ночи, но в гостинице нет мест.

— Живете в гостинице?

— И да и нет.

Он взглянул на нее удивленно.

— Чему ты удивляешься?

— Я не удивляюсь.

— И я не удивляюсь, просто мне спать хочется, глаза слипаются.

Она зевнула сонливо и села на кушетку, застланную белым пушистым ковриком.

— Как мягко, — сказала она и прилегла, подсунув себе под голову подушку. — Извини, но мне до смерти хочется спать.

Колю растерянно смотрел на нее.

— Хорошая у вас гостиная… широкая, просторная, хоть на велосипеде катайся.

— Да, хорошая.

— Одни живете?

— Одни… с Мартином.

Гита нахмурилась. Мартин почему-то представился ей с бородой и с усами. И сейчас же в ее усталой голове возникло другое.

— Квартира ваша собственная?

— Как же это возможно?

— А почему?

— Разве частная собственность допустима?

Гита опять сдвинула брови. Она не поняла его возражения. Слишком, видно, устала. Она старательно натянула платье на свои голые колени.

— Очень извиняюсь.

Она оглянулась со вздохом, и взгляд ее неожиданно остановился на столике, где стояла пепельница с пачкой сигарет.

— Можно закурить?

Колю подал сигареты.

Поблагодарив, Гита торопливо закурила. Густой сизый дым скрыл ее лицо. Колю глядел на нее с опаской, от стеснения не зная, куда деваться.

Она жадно затягивалась и, слегка прищурясь, молча разглядывала потолок. Утомленное лицо ее, окутанное дымом, казалось призрачно далеким и привлекательным. Длинные ресницы поблескивали при свете, черные брови будто углем нарисованы, волосы рассыпались по плечам. Чем-то неуловимо приятным и соблазнительным веяло от всего ее тела. Колю удивленно и с испугом смотрел на лежавшую женщину. Вдруг, заметив, что он все еще в пижаме, Колю совсем смутился и, извинившись, вышел переодеться. А когда вернулся в брюках и клетчатой блузе, Гита уже встала с кушетки, докурив сигарету.

— Прошу прощенья, что я так нахально поступила… Но вы, писатели, разбираетесь в подобных делах, я знаю…

Она устало улыбнулась.

— Где я могу лечь?

— Распоряжайтесь моим кабинетом.

И Колю проводил ее в комнату, дверь в которую была открыта. Гита звонко застучала по паркету своими высокими каблучками.

— Это твой кабинет?

— Да.

— Тут ты и сочиняешь?

— Да.

— Как хорошо.

— Что?

— Что сочиняешь.

— Почему?

Гита не ответила, села на кушетку рядом с письменным столом и спросила:

— Как это сочиняют?

Колю усмехнулся.

— Очень просто, — сказал он, садясь за письменный стол, — вот так.

Гита с любопытством уставилась на него.

— Как?