Тут были Савкины ребятишки, Мартин — сынишка Колю и Ружи, голенастый, в коротких штанишках, Валя в белом платьице, будто не мать, а она была невестой. Среди детей она держалась так серьезно, словно отдавала себе отчет во всем происходящем. Но лишь до тех пор, пока не принесли мороженое. Девочка оживилась и стала шумно распоряжаться, кому сколько дать, стараясь завладеть чашечкой пополней. Яна то и дело подходила, чтобы восстановить мир за детским столиком.

Легко и радостно ей было после всех забот и мучений. Не думала она, что так быстро решится выйти за Манчева. И как странно! Когда-то она сама рвалась к Борису, а теперь Манчев не оставлял ее в покое, пока не добился согласия на брак. Да и почему ей было не согласиться?

Яна рассеянно смотрела вокруг, и все казались ей хорошими, хоть часто и высмеивали друг друга, а порой и ссорились по серьезному поводу или даже без повода. Никто не плакал вместе с ней, когда она плакала и рвала на себе волосы, но ее не оставили одну; никто не сказал ей обидного слова, когда она хныкала и теряла мужество. Они были терпеливы и добры к ней даже после того, как узнали, что она покидает их. Они ее поняли, и это самое важное. Теперь она с чистой совестью может работать на новом месте и жить, как живут другие. Только бы Валя была счастлива!

Яна все поглядывала на дочурку, и сердце у нее обливалось кровью, когда она замечала, как та, ударяя кулачком по столу, пыталась всеми командовать. «Вылитый отец — всегда должна быть первой!» Старая, затаенная боль вновь всплывала, как тень прошлого. И она задумывалась, устремив взор на бокал с вином.

Картины этого прошлого проносились перед ней, подобно молниям уже отшумевшей бури, которая опустошила ее молодость. Ей некого было винить. Она сама избрала Бориса, сама, как слепая, пошла за ним следом; три года она плакала и вздыхала, словно никого достойнее его не было на свете. И если бы ей насильно не раскрыли глаза, она бы так и продолжала ощупью идти к верной своей гибели в бездне полного отчаяния. Будто кто-то мечом рассек стену ее добровольного отшельничества; в темницу хлынули потоки света, и она увидела, что вне магического круга красивого деспота есть другая жизнь, и совсем не такая унылая, какой она представлялась ей в больном воображении. Теперь ясно, что она могла свободно и радостно жить в обществе людей, от которых сама отрекалась из страха быть ими непонятой. Как жаль, что она раньше не освободилась от оков слепой, рабской привязанности к этому человеку! Сейчас она как бы вновь рождается на свет. И если есть о чем пожалеть, так не о Борисе, а о бесполезно потерянном времени, о чувствах, растраченных на вздохи по нем; собранные воедино, они оказались бы сильнее всех ветров на свете.

Как красиво, как спокойно у подножия этого лесистого холма, в зеленом объятии гор! Разбуженные незримыми флейтами лесного ветерка, трепетали тени. Солнечные лучи играли среди деревьев, словно белые зайчата, над которыми простирали ветви развесистые орешники и старые липы. В успокаивающей тишине, радуя взгляд, зеленели травы и кустарники, венчавшие полукружием скромную товарищескую трапезу. Люди будто условились с природой, чтоб все в этот день было по особому красиво и весело. Низко, над самым столом, стрелой проносились ласточки к своим старым гнездам, прилепленным одно к другому под карнизами фабричных корпусов. В вышине мелькали и плескались в потоках солнца дикие голуби и горлинки. Не боясь людей, беспечно прыгали серые воробышки и клевали упавшие со стола крошки.

Яна задумчиво молчала, физически ощущая, какая благодать вливается ей в сердце от окружающего. И вместе с грустью и сожалением душой ее овладевало, казалось, навсегда чувство уверенности и безграничного спокойствия! Ей и в самом деле не о чем было сожалеть и печалиться.

— Вот что, молодка, выпей-ка на здоровье, — предложил вдруг Манчев. — Выбрось заботы из головы. Делам нашим конца нет.

Он поднес бокал к ее губам и долго влюбленно смотрел ей в глаза, словно желая рассеять тень, упавшую на них неизвестно откуда.

— Да закуси хорошенько, — настаивал он. — Скоро ведь в дорогу! Все приготовила для Вали? Смотри, как бы не забыть чего. И летние и теплые вещички возьмем с собой — на море порой бывает прохладно. А я приготовил ей сюрприз.

— Какой?

— Ты ей пока не говори, — понизил он голос, наклоняясь к уху Яны. — Купил резиновую лодку. Если ее надуть, настоящий матрац получается. Ляжет на него и будет плавать. Ты довольна?

Яна улыбнулась.

— Зря ты это.

— По секрету сказать, лодка и мне пригодится, я ведь тоже не умею плавать. Ха-ха-ха!

Дети вскочили, привлеченные раскатистым смехом. Кто-то из взрослых спросил:

— Что случилось, Манчев?

— Это наше дело, — смущенно ответил он, — с женой вот обсуждаем.

Торжество сильно затянулось. Только под вечер гости начали расходиться, чтобы дать возможность молодому семейству собраться в дорогу. Было решено провести летний отдых в Варне, так как Манчев, души не чаявший в жене, считал, что море скорее всего поможет ей набраться сил.

Ружа и Колю, как самые близкие друзья, решили проводить их до станции. В назначенный час машины двинулись, напутствуемые приветствиями. Старик сторож вылил на дорогу ведро воды, чтоб отъезжающих всюду ждали радость и счастье, и долго махал вслед своей новой фуражкой.

Перед посадкой в вагон провожающие наперебой обнимали и целовали их, осыпая добрыми пожеланиями. Не удивительно, что молодая совсем расчувствовалась.

Стоявшие у открытого окна Яна с дочкой буквально тонули в цветах, а Манчев распростерся над ними, словно орел, и только раскланивался.

Ружа и Колю от души радовались за них, но радость их мгновенно улетучилась, как только они вернулись домой. Праздничного настроения как не бывало: на лестнице у входа в квартиру их ждал Борис Желев. Он прямо-таки устал, нажимая на кнопку звонка, и все же не хотел поверить, что дома никого нет.

Увидев возвращающихся хозяев, он еще издали хмуро приветствовал их:

— Где же вас носит, народы? Куда это годится?

Затем, обращаясь уже непосредственно к Руже, добавил:

— Прислала письмо, а самой дома нет! Могла бы и не писать, верно? Я не просил тебя! Сама надумала!

Ружа отперла дверь и сдержанно сказала:

— Входи! Незачем нам препираться, еще не переступив порога! Пожалуйста!

И провела его в гостиную.

Борис сел в кресло, осмотрелся, отметил, что в комнате очень просторно, и лишь после этого приступил к делу, ради которого пришел.

Ружа и Колю терпеливо слушали его, а маленький Мартин тянулся к блестящим застежкам-молниям и спрашивал, можно ли их потрогать. Это раздражало Бориса, и он удивлялся про себя, почему родители не уймут ребенка.

Борис пришел уточнить дату своего поступления на «Балканскую звезду». По тому, как он говорил и держался, можно было подумать, что день возвращения на фабрику он намерен объявить великим праздником или началом летосчисления. Колю пытался умерить его пыл, советуя согласиться на те условия, какие ему предлагают, но Борис пренебрегал наставлениями журналиста, не считая нужным вступать с ним в пререкания. Он недолюбливал интеллигенцию, в особенности журналистов. Когда, бывало, Колю писал о кем восторженные статьи, Борис одобрял это (в какой-то мере), но стоило ему заметить критические замечания в свой адрес, сразу отмежевывался от «паршивой интеллигенции, которая всегда отличалась шатанием». Он выработал себе правило: подальше от журналистов, если хочешь жить спокойно.

В этот вечер Колю участливо отнесся к Борису. Давал ему советы, упрекал себя и Ружу и весь коллектив «Балканской звезды» в бездушии, позволял себе критиковать и Городской комитет партии. Борису это было по душе. Журналист подкупал его своей смелостью. Но лишь только Колю коснулся поведения Бориса, чтоб выяснить некоторые обстоятельства, относящиеся к судьбе Яны и их ребенка, Борис тотчас «разочаровался» в нем — он лишний раз убедился в неисправимости интеллигенции. Но разговор, хотя и неприятный для обеих сторон, продолжался.