— Такая сумасшедшая, что дальше некуда! — сказала Ружа, положив на стол свою сумочку. Потом подошла к умывальнику и, глядя в зеркало, принялась чистить зубы. Колю и Яна удивленно смотрели на нее. Ружа умылась и начала объяснять, что произошло. Оказывается, Гита до того расчувствовалась, что кинулась ей на шею, осыпая поцелуями и приговаривая: «Какая ты хорошая, какая ты добрая, какая милая!» А когда заметила, что накрасила ей щеки губной помадой, расхохоталась и закричала: «Почему не румянишься, Ружка? Знаешь, как тебе идет? Дай я тебе подкрашу губы, у меня есть несмываемая помада… Следа не оставляет, когда целуешь. Очень удобно!» И все хотела подкрасить, Ружа насилу вырвалась.

— И сумасшедшая и наглая, — вздохнула Ружа и села. — А вы чего уставились друг на друга?

Колю и Яна молчали.

— Давайте-ка спать, светает уже.

Колю поднялся, обрадованный тем, что буря миновала, но Ружа сейчас же его срезала:

— В наказание ты будешь спать в кухне, а мы с Яной займем спальню. Ясно?

— Так и следовало ожидать, — ответил Колю и, помолчав, добавил: — Во всяком случае, я не виноват.

— Знаю все, — нахмурилась Ружа. — Любая женщина может повиснуть у тебя на шее не по твоей вине. В один прекрасный день ты окажешься жертвой собственного безволия — не сумеешь отказать… Ах, перестань!..

Она щелкнула его по носу и, смеясь, показала язык.

— Надень свои очки, не видишь ведь ничего.

Колю засиял от радости — буря действительно миновала. Ружа шутит — значит, все в порядке. Как, в самом деле, он сглупил сегодня!

— Ладно, постели себе на диванчике! А мы с тобой, Яна, пойдем в спальню.

Яна опять кинулась в переднюю.

— Откройте мне, я пойду. Не могу я оставаться с ней под одной крышей!

— Ну, ну!

Ружа подхватила ее под руку и потащила за собой.

— Под нашей крышей тебе всегда найдется место! Ты ко мне пришла, а не к ней.

— Лучше пусти, я уйду, Ружка! Не мучь меня!

— Куда ты пойдешь?

— Куда глаза глядят.

— Когда-то можно было так говорить, а сейчас нет. Тебе не семнадцать лет, и ты не выжившая из ума старуха.

Они вошли в спальню и начали раздеваться.

— Конечно, Колю еще получит от меня вздрючку, сейчас не хочу его конфузить. Если бы он предупредил меня, что к нам пришла такая высокопоставленная особа, и ты не попала бы в такое положение.

Она быстро разделась и приготовила Яне постель.

— Ты уж извини, у нас такой беспорядок.

— Все равно у вас уютно.

— Э, по мне, и так можно жить, — со вздохом заметила Ружа, укрывая Яну одеялом, — а вот Колю не нравится.

Ружа погасила ночник и подошла к окну. Длинная белая рубашка на ее располневшей фигуре казалась туникой при свете луны. Лет Руже было немного, но малоподвижный образ жизни уже наложил свой отпечаток. Гита, пожалуй, права, советуя ей слегка румяниться и пудриться. Может быть, и волосы надо завивать? Может быть… Она посмотрела на свои руки и огорчилась — загрубели.

Луны не было видно из окна, но свет ее заливал всю фигуру Ружи. Невольно нахлынули воспоминания. Вспомнилась такая же вот ночь в Сокольских лесах, только она была тогда моложе, красивее и беззаботней. Влюбленный молодой человек ходил за ней следом. Умолял взглянуть на него, улыбнуться и согреть одним-единственным словом, чтобы не зябнуть ему всю ночь возле озера. И тогда так же сияла луна, пели цикады, рыдала чья-то гитара, плакал аккордеон, жалуясь, что любовь не знает в этом мире ничего другого, кроме вздохов. Сейчас этот человек, ее муж и помощник главного редактора газеты, спит в кухне, забыв о луне и цикадах, об озере в Сокольских лесах. Как лунный свет, течет, приходит и уходит эта короткая пора вздохов в нашей жизни.

Горько ей стало. Откинув одеяло, она легла, но сон бежал от ее глаз. Приезд Гиты, судьба Яны и эта луна, пробудившая воспоминания о Сокольских лесах, — все собралось в ее сердце в какой-то запутанный клубок, будто стараясь вернуть ее к чему-то давно забытому. Кто счастлив, кто несчастен? Где любовь? Где безразличие? Где счастье и что сулит несчастье? Она помнила только, что до появления Колю был в ее жизни военный, который пытался покорить ее. Может быть, с ним, с этим военным, она нашла бы настоящее счастье. Но тот обманул ее, а Колю согрел сердце, обещав любить всю жизнь! Она поверила ему и не ошиблась в этом, но почему все же какая-то частичка ее сердца осталась у обманщика? Может быть, в этом несчастье? Редко объединяются два сердца, одинаково полных, как луна; какой-то кусочек, пусть маленький, бывает оторван хотя бы от одного. И этот оторванный кусочек просится иногда, как живой, вернуться на старое место, откуда его оторвали, чтобы зазвучала, как полнолуние, как река в половодье, как океан во время прилива, истинно великая любовь, о какой пишут поэты. Как могло случиться, что она забыла поэтов? Стихи самого любимого своего поэта она декламировала на вечеринках, засыпала, повторяя про себя его песни. Потом забросила поэзию, будто никогда не увлекалась стихами; забросила и книги; все реже стала бывать в кино и театрах. Старость, что ли, на нее навалилась или безразличие? Как огрубела она за эти годы, нельзя себе этого простить! Как отдалилась от поэзии, от солнца, от любви! И еще больше подурнеет и огрубеет, а через год-два станет похожа на старуху, сморщенную и страшную, сердитую и вечно недовольную, придирчивую и сварливую.

Появление Гиты вызвало у нее беспокойство, но одновременно напомнило о молодости, которую она забыла. Может быть, где-то там, посередине, между ней и Гитой находится счастье?

Она не шевелясь лежала на спине, чтобы не тревожить Яну. Но Яна, как бы угадав ее мысли, неожиданно заговорила:

— Знаешь, Ружка, хочу сказать тебе кое-что, но только между нами.

— Что такое?

— Манчев предложил перейти к ним на работу. Встретил меня на улице. Увидел и через дорогу прямо ко мне.

«Ждем, говорит, вас, товарищ, чтоб поделиться опытом… Ну как, приедете?» А потом, когда мы поздоровались, озабоченно нахмурился и сказал уже серьезно: «Впрочем, если пожелаете, можете и совсем у нас остаться. О «Балканской звезде» не беспокойтесь, у них есть кадры. А вот нам надо усилить фронт…» И проводил меня до самого дома. «Тут, спрашивает, вы живете? Не очень-то здесь гигиенично. Эти старые домишки необходимо снести. Только болезни в них гнездятся. Перебирайтесь к нам на жительство, воздух у нас кристальный». Я ничего ему не ответила, но он говорил серьезно. Похоже, они очень нуждаются в кадрах.

— Похоже… — усмехнулась Ружа. — Ах, эти кадры, все-то их не хватает. Ни на что не хватает.

— Так оно и есть.

— Да, так и есть.

Они замолчали. Но Яна не выдержала.

— И что ты скажешь?

— Что я скажу? Решай сама.

— По-моему, там будет лучше. Особенно для Валентины. Там чудесный детский сад. И общежитие замечательное — удобное, чистое.

— Да, и кристальный воздух, — шутливо добавила Ружа.

— Очень, очень там хорошо, — воодушевилась Яна. — И этот Манчев порядочный человек.

— Очень порядочный.

— Ты хорошо его знаешь?

— Знаю.

— Ну?

— Что ну?

— Какой он?

— Хороший.

— И мне кажется — хороший.

Ружа вздохнула.

— Ты чего? Не одобряешь?

— Одобряю.

— И все же вздыхаешь. Скажи, если не согласна, я не пойду. Но пойми, Валентине там будет лучше. Речь не обо мне.

— Почему не о тебе?

Ружа протянула руку и погладила Яну по голове.

— Милая моя, я ничего, как есть ничего не имею против. Лишь бы ты была счастлива. Все равно, где ты будешь ткать — на «Балканской звезде» или на «Победе Сентября». Важно, чтобы работала с радостью, без слез, чтоб была счастлива. Об остальном не думай. Это забота директора, секретаря парторганизации, разных там мастеров, инженеров, бригадиров.

Она затихла и долго молчала, а вместо нее заговорила Яна — возбужденно, с каким-то необычным подъемом. Луна скрылась за холмами, и комнату заполнил предутренний сумрак. Женщины наконец заснули и проспали чуть не до полудня.