Собираясь уезжать, Степан подошел к Николке. В глазах старшего брата затеплилась светлая ласка. Он взял руку мальчишки и с чувством гордости пожал как равному.

— Напугал и обрадовал, говорю… Ну, служи, раз на то пошло! Только бежать надо не от белых, а за ними! Ясно?

Отвязав у крыльца лошадь, он зарысил на станцию.

А вскоре был получен приказ, и отряд Терехова выступил, чтобы вместе с другими частями Красной Армии преследовать Мамонтова.

Центральная черноземная полоса России переживала тревожные дни: в поездах и на базарах, в учреждениях и частных домах люди говорили о Мамонтове. Казацкие сабли и нагайки этого летучего генерала уже свистели где-то возле Тамбова.

Чтобы сбить с толку преследующие его красные войска, Мамонтов бросал в стороны от своих главных сил мелкие разъезды, создавая видимость необычайной широты и грандиозности затеянной авантюры. Он хорошо знал, что противник не имел на Юге резервов, что Троцкий саботировал указания Советского правительства о создании в прифронтовых городах укрепленных районов, и смелыми рывками продвигался вперед.

В сущности Мамонтов рассчитывал не столько на доблесть подчиненного ему корпуса, сколько на притаившуюся контрреволюцию, которая не замедлит оказать помощь донцам.

За первые семь дней лихой генерал проскочил двести километров, налетая тучами конницы на воронежские и тамбовские деревни.

Приближаясь к Тамбову, белые заняли станции Сашпур и Пушкари, перехватив железную дорогу на Москву. Мамонтов ощутил реальную возможность разгромить штаб Южного фронта и Реввоенсовет в Козлове, а потом кинуться к столице.

Но сначала надо было справиться с тамбовским гарнизоном. От быстроты и легкости этой победы зависел успех дальнейших действий.

Мамонтов вызвал к себе Ефима Бритяка, оставшегося при корпусе. Прохаживаясь возле письменного стола и позвякивая Георгиями, он смотрел на эсеровского посланца испытующим взглядом.

— Я решил дать вам поручение, господин унтер. Сегодня ночью пойдете в Тамбов.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — вытянулся Ефим.

— Передайте командиру четвертой отдельной стрелковой бригады Соколову это письмо, — Мамонтов протянул запечатанный конверт. — Оружие с вами?

— Так точно, ваше превосходительство. Маузер.

— Помните: счастливого удачника ждет щедрая награда.

До наступления темноты Ефим готовился в дорогу. Он понимал, что Мамонтов хочет испытать его в серьезном деле, и рад был случаю ускорить полет «донской стрелы». Зашил в подкладку кожаной тужурки письмо, напихал в карманы гранат.

«Вот и помирила нас война», — думал Ефим, вспоминая первую встречу с Мамонтовым.

Ночью в предместье Тамбова часовой заметил человека, пробиравшегося к центру города,

— Стой, кто идет?

На крик часового вышел из помещения другой красноармеец. Неизвестный остановился, молча озираясь вокруг.

— Пропуск!

Вместо ответа Ефим швырнул гранату. Прыгнул через забор и затерялся в беспокойном грохоте улиц, по которым двигались автомашины и конные повозки. Здесь уже началась эвакуация губернских учреждений.

«Ага, испугались казаков!» — злорадствовал Ефим.

В штабе четвертой отдельной стрелковой бригады, где сосредоточилась оперативная часть укрепленного района, бился живой пульс армейских будней. Звонили телефоны. Привозились донесения разведки.

Комбриг Соколов, холеный мужчина средних лет, сидел в просторном кабинете и читал газету. Он держался на стуле очень прямо. Ноги, обутые в начищенные хромовые сапоги, находились под столом в таком положении, какое принимают они по команде «смирно». В газете сообщалось, что прибывший из Москвы лектор выступил с речью, полной сомнения в силах и средствах активной обороны Тамбова. Хотя в гарнизоне насчитывалось до трех тысяч штыков, артиллерийский дивизион и броневики, троцкистский эмиссар явно игнорировал их мощь. Зато всячески преувеличивал силы белых и говорил об опасности со стороны крестьянства, якобы пропитанного кулацким духом.

Соколов бросил газету на стол и закурил папиросу. Он думал о создавшемся положении. Если до приезда Подбельского возле Тамбова кое-как сооружалось кольцо обороны, то после его речи у людей опустились руки. В городе носились слухи о приближении двадцати мамонтовских полков. Что покажет будущее? Не поплатиться бы головой за все эти дела!

— Товарищ комбриг, к вам гражданин, — доложил появившийся у двери дежурный по штабу,

— Кто такой?

— Назвался вашим родственником…

— Проведите сюда!

Дежурный исчез и тотчас вернулся, сопровождая рыжеусого человека в кожанке. Комбриг поднял на посетителя серые, холодные глаза. И вдруг побледнел… Хотел встать, раздумал. Наконец отослал дежурного.

— Вы… ко мне?

Ефим сразу увидел в комбриге кадрового офицера… Сделав два строевых шага к столу, он молча вручил письмо.

…Через несколько минут Ефим вышел из подъезда штаба. Почти одновременно со двора верхом на кауром жеребце выехал Соколов и поскакал к вокзалу, где расположился артиллерийский дивизион. Туда был вызван начальник броневого отряда Лерхе и некоторые командиры пехотных частей — из бывших офицеров.

У вокзала царила паника: толпа людей с криками пробивалась на перрон и приступам брала подвижной состав. На площади и в прилегающих улицах образовалась запруда из ящиков, мешков, тюков… А машины с эвакуационным грузом все подъезжали.

Внезапно на Советской улице затрещал пулемет. Ему отозвался другой, третий. Это неслись по городу броневики с засевшими в них предателями. Они открывали огонь по окнам учреждений и по безоружной толпе.

Сделав переполох, броневики поспешили уйти к Моршанску. И тотчас вдалеке грохнул орудийный выстрел. Над Тамбовом поднялся свист и гром: снаряды рушили жилые дома, вокзальные постройки, эшелоны.

Утром на подступах к городу показались казаки. Они мчались, размахивая клинками, и кричали бойцам артиллерийского дивизиона:

— Сдавайтесь, хлопушники! Комбриг Соколов — у нас, замки с орудий сняты! Пальнуть вам нечем!

Их встретили винтовочными залпами курсанты пехотной школы, но казаки прорвались сквозь редкую цепь красноармейцев. Бой превратился в отдельные — очаги сопротивления.

Ефим, притаившись на одном из пустырей, видел, как упорно отстреливался китаец-доброволец у склада. Вероятно, он стоял здесь часовым и его забыли сменить отступившие подразделения. Бережно расходуя патроны, китаец метко снимал донцов, пытавшихся овладеть складом, и уже краснели перед ним в бурьяне лампасы и околыши фуражек убитых.

— Не трусишь? — крикнул Ефим, подползая сзади.

— Моя не бойся, — оглянувшись, ответил китаец, — моя большевик!

Он прицелился в скакавшего казака, но выстрелить не успел… Ефим разрядил в спину героя свой маузер.

Город стонал от проносившейся по улицам бешеной конницы, от криков и пальбы. Мамонтовцы хватали и расстреливали на месте коммунистов, советских работников, женщин-активисток. Есаул Рогинский, допрашивая сотрудницу губчека Марию Федотову и не добившись признаний, выпустил в нее семь пуль из нагана.

За вокзалом раздался оглушительный взрыв. Это по приказу Мамонтова был уничтожен железнодорожный узел.

Возле банка торопливо спешивались казачьи сотни, выламывая двери, устремлялись в кладовые. Станичники набивали переметные сумы золотом, серебром и керенками.

Открывали церкви, приторачивали к седлам узлы с богатыми сокровищами алтарей. Гостеприимная буржуазия радостно принимала у себя «освободителей». Начались кутежи. К пьяным грабителям-казакам присоединились выпущенные из тюрьмы уголовники. Они растаскивали склады с мукой, крупой, солью, мануфактурой. Загуляла анархия — мать порядка!

Ефим ждал награды. Однако Мамонтов забыл о нем.

Когда полки Мамонтова окружали Козлов, имея своей целью захватить штаб Южного фронта и Реввоенсовет, руководство этой ответственной операцией было доверено командирам дивизий—генералам Постовскому и Толкушкину. Сам же прославленный военачальник задержался в недавно организованном совхозе племенного животноводства, отбирая для себя шестьдесят лучших коров,