Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Причудливо-извилистая линия фронта 18 октября порвалась, и гул канонады унесся на фланги, где продолжала рушиться и стонать земля. Там, у Дмитровска и Орла, ковалась победа, озарившая лик советских бойцов под Кромами.

Орджоникидзе понимал серьезную опасность, скрытую в раздвоении усилий. Ударной группы, но другого выхода не было. Теперь надлежало использовать все преимущества внезапности контрманевра и разгромить врага. Наступая вместе с красноармейскими цепями в орловском направлении, член Военного совета армии вдохновлял личным примером бесстрашия товарищей по оружию.

Потеряв инициативу, атакованные с трех сторон одновременно, корниловцы пятились, в ожесточении рвали на реках переправы, затрудняя стремительное движение большевиков. Они бросали на заснеженные тракты последний резерв броневого отряда, раскаляя в морозной поземке беглым огнем орудийные и пулеметные стволы, вызывали на бомбежку английские бипланы…

Весь день 19 октября вокруг Орла клубились тучи дыма, дрожали стекла в зданиях и осыпалась штукатурка. Вечером красные подошли долиной Оки к устью притока Цон. Впереди, освещенный закатным сиянием, был виден город; от него тянулся железнодорожный путь на Курск, отмеченный телеграфными столбами. Взоры наступавшей по правому берегу бригады латышей привлекала ближайшая цель—станция Стишь, которая маячила среди чистого поля канареечно-серыми постройками. Слева гнала противника отдельная стрелковая бригада, обеспечивая успех эстонской дивизии на линии Брянск — Орел и захват станции Саханской. К северному же предместью города, замыкая кольцо атакующих, шли полки-ветераны 13-й армии.

Смерть наложила свои руки на горло корниловской дивизии, загнанной в мешок. И все, от генерала до солдата, оглядывались в сторону единственной лазейки, пока не закрытой штыками латышей, — на спасительную Стишь.

Еще миг и захлопнется последняя отдушина.

— Шестому полку занять Стишь! — приказал комбриг.

Красноармейцы, утопая в хрупких сугробах, двинулись к полотну железной дороги. Кипела поземка, на влажных ресницах гагачьим пухом оседал мороз. Раздымал ветер шинели, вторя свисту пуль, и колотились храбрые сердца заслуженной радостью скорой победы.

Но к высокой фигуре комбрига подскакал всадник, нагло крикнул:

— Не занимать линию до подхода главных сил!

— Каких главных? — недоверчиво повернул сухое, опаленное стужей лицо военачальник. — Позади нас, кроме обоза, нет ни одного штыка…

Всадник надвинулся так близко, что вынудил комбрига отшатнуться. В руке его зашуршала бумага. Это был письменный приказ командарма.

И вот уже передавалось по цепи:

— Шестому полку закрепиться на месте…

С неба падали, крутясь, белые снежинки, а внизу их обдавало пороховыми газами. Стонала под ударами снарядов мерзлая земля. Люди перестали считать дни и ночи, проведенные в бою,

Глава сорок первая

— Я получил скверные вести из имения, — Гагарин повернулся спиной к ветру, стряхивая разорванной замшевой перчаткой снег с воротника шинели и тщетно пытаясь скрыть несвойственную ему растерянность. — Убит мой адъютант поручик Кружков…

Он жадно затянулся папиросой и посмотрел куда-то мимо Ефима, в коченеющую от замети степь. Там часто и почти беззвучно вспыхивала грядой фантастических маков шрапнель, плескалась ружейно-пулеметная стукотня, иногда долетала приглушенно-злобная команда.

Седой, угрюмый город, за который бились люди, растаял во тьме. От короткого дня, полного душной гари пылающих деревень, тупой лютости кровавых схваток, осталась лишь боль натянутых нервов и животный страх перед новым рассветом.

— Вы правильно сделали, Ефим, что не поехали в лазарет, — продолжал Гагарин. — Теперь уж нам не до лечения… Кстати, я рассчитываю на вашу помощь!

Ефим, с несменяемой после ранения пятнисто-оранжевой повязкой на шее, мокрый и усталый, держал в поводу двух оседланных лошадей. Он весь еще находился под тягостным впечатлением казачьей рубки у кромского предместья, жутко ощущая смертный свист клинка Безбородко, и не мог понять, каким чудом избежал гибели.

— Кто убил поручика? — спросил он вялым, безучастным тоном.

— Партизаны!

— Что вы, Серафим Платонович! Откуда же в имении партизаны?

— Отряд лапотников из коммуны «Заря»! — надтреснутый баритон Гагарина перешел в лаконично-строгую форму приказа. — Вы поедете туда, Ефим, с надежными силами и окажете услугу агроному Витковскому… Главное, не жалейте патронов! Не щадите исконных врагов шших — сермяжную голытьбу!

Ефим слышал о смелом выступлении орловских партизан и захвате генеральского поезда, но только сейчас догадался, что речь идет о его односельчанах. Потрясенный открытием, он никак не мог совместить подлинный героизм с будничной угловатостью жердевцев. Правда, они поднимались в прошлом году на унтеров… Однако с тех пор Ефим не раз слышал возгласы, далекие от политики, ограниченные узким миром крестьянского хозяйства: «Нам не надо ни красных, ни белых, ни зеленых, ни зрелых…»

Откуда же взялись у мужиков дерзость и отвага? Кто научил их тактике неуловимости? Не лежит ли в партизанском подсумке заветная пуля и для сына Бритяка?

Ефим посмотрел на юг. Вот-вот красные возьмут Стишь, и заманчивое предложение Гагарина—покинуть западню — станет неосуществимым.

— А если, господин полковник, тут выйдет неустойка? — спросил он, имея в виду роковые неудачи кутеповского корпуса. — Я желал бы заручиться вашими указаниями на крайний случай…

Гагарин молча докуривал папиросу. Он думал о фронтовом развале и упадке воинского духа. Какие оставались шансы? Даже генералы изверились, погрязли в личных делах. Май-Маевский в боях за Харьков ежедневно посещал передовые цепи, а теперь пьянствует, завел амуры и предоставил добровольцам корчиться в этих проклятых снегах. Опасаясь ответственности за катастрофу, он заявил, что армия состоит на восемьдесят процентов из пленных и потому не способна одержать победу.

— В крайнем случае—жгите имение! — махнул Гагарин разорванной перчаткой. — Пусть дым и пепел венчают мой древний род!

Снег валил, укрывая белыми попонами продрогших коней. Низко над головой с тугим металлическим свистом летели снаряды. Рядом по дороге проскакала группа всадников; за ними на рысях неслась батарея, меняя позицию.

— Вот когда Лауриц нам бы пригодился, — вырвалось у Ефима.

— Да, вы не ошиблись. Лауриц заменял нам целую армию, действующую в тылу противника!

— Но разве там не осталось наших? Куда девался Блюмкин, с которым я колыхнул риго-орловский мост?

Гагарин прищурился, рассматривая ординарца. «Не приставлен ли он ко мне контрразведкой?» — неожиданно мелькнуло у него опасение. А вслух сказал:

— Очевидно, вы были последним.

Он подошел к лошади и занес ногу в стремя, чувствуя необъяснимую робость наедине с этим человеком. Страшила черная степь.

К теплу, к людскому жилью потянуло сердце.

Лошадь встряхнулась и, екая селезенкой, с места взяла крупной рысью. Вскоре из серой наволочи вынырнул убогий силуэт глинобитной избы, заранее предназначенной квартирьерами для штаба полка. Но штаб за неделю генеральной битвы трижды рисковал попасть в плен, едва успевая сняться при стремительных атаках красных, и теперь нашел пристанище в Орле.

Возле глинобитных стен — ни двора, ни амбара, ни кладушки соломы, — одиноко стынет на ветру бедная лачуга. Часто встречаются в Орловщине такие выселки: уйдет мужик из деревни версты за полторы, с мечтой о просторе, о чистом роднике, о самостоятельном хозяйстве… А силенок хватит лишь угол смастерить. И мается потом до могилы в нужде, в голоде и холоде, кляня злосчастную судьбу.

Слезая с седла, Гагарин пошатнулся и чуть не упал от слабости. Все, что волновало до сих пор — неверность жены, слухи из имения, предстоящая миссия Ефима, — утратило смысл. Хотелось одного: жить! Как предельно необходимы сейчас стакан горячего чаю и относительная тишина!

Он шагнул в дырявые сени. Следом шел Ефим, оставив лошадей вестовым.

144
{"b":"237890","o":1}