— Не стрелять! — предупредила Настя. — Пусть идут… Выбравшись на открытую местность, цепь поднялась.
С оглушительным ревом бежали к окопам унтера, бородатые, в поддевках и пиджаках, мужики. Тускло поблескивали вытянутые вперед штыки и вилы. За первой цепью поднялась вторая, третья… Настя подала знак:
— Огонь!
Она сразу потеряла представление о времени. Очертания предметов слились в сплошном тумане, тягучем и вязком, как трясина. Страх пропал. Сверху, с боков грохотало, засыпая землей… С бруствера в окоп свешивались ноги и руки убитых, окровавленные куски одежды…
— Ах, окаянные! — бросилась куда-то Матрена, держа винтовку за ствол, на манер дубины.
Настю поразила внезапная тишина. Мятежники перемахивали через проволоку, заваленную трупами. В окопе шла рукопашная. Люди катались клубками, душили, прикалывали друг друга.
Матрена, развернувшись, оглушила по голове здоровенного унтера. Он закружился на одном месте, не выпуская из рук новенького винчестера.
Против Матрены очутился бородач с вилами-тройчатками. Изловчась, он ударил солдаткув спину. Женщина, охнув, выронила винтовку и медленно сползла на дно окопа.
Настя видела это.
«Отец», — почему-то не удивилась она, узнав Федора Огрехова.
Кулаки прорвались к дверям склада. Они громыхали прикладами. Замок, подвернутый ломом, хрустнул, точно старый сухарь…
Настя подбежала к пулемету. С силой оторвала закоченевшие руки. Гранкина, исколотого штыками. Николка продернул в приемник ленту.
— Больше рассеивай! — шептал он, задыхаясь. — Рассеивай больше! Все тут останутся!
Но заметив, что Настя неумело берется за ручки затыльника, отпихнул ее и нажал спуск. Пулемет задрожал в его ладонях. Мятежники заметались, прижатые к складу. Некоторые помчались обратно. Но уцелевшая часть отряда, оправившись, принимала их на штыки. Настя, бледная, с растрепанными волосами, помогла перезарядить ленту.
Когда все было кончено, она позвала ровным, трудным голосом:
— Франц! Останешься за меня…
— Что ты? — Франц встал на дороге. — Нельзя на вылазку! Наше другое дело… Склад охранять! Пропадешь, глупо!
Настя, отстранив его, быстро пошла вдоль окопа. Она отбирала людей, еще державших оружие. Вела туда, где в проволоке виднелся разрыв.
За проволокой рассыпались цепочкой. Сзади Николка и Франц, передавший командование у склада другому товарищу, чтобы не оставлять Настю, катили пулемет. Настя, опередив других, побежала. По сторонам мелькали яблони, свесив до земли отяжелевшие от плодов ветви. Где-то близко кричали «ура», грохали винтовочные залпы.
Настя зорко смотрела вперед. Минуты проходили томительно долго. Казалось, враг не покажется вовсе… Вдруг справа, у шалаша, застучал пулемет, выбивая белую струйку пара. И тотчас луговина закачалась в глазах черными точками. Мятежники лежали в траве, укрывшись от меткого огня красноармейцев, защищавших мост. Они обалдело оглядывались, не понимая, откуда взялись эти люди…
Настя, перехватив в левую руку карабин, метнула гранату. Ее качнуло воздухом. Над местом взрыва взвилось облако сухих листьев от разнесенного шалаша.
Отряд молча пошел в штыки. Это были железнодорожники, старые фронтовики, мадьяры добровольцы.
С заставы узнали своих и, прекратив стрельбу, бежали на помощь. Кулаки, смятые с двух сторон, кидались в реку, прятались по дворам. По ним уже строчил подоспевший Николкин пулемет.
Ефим, руководивший мятежниками на этом участке, понял, что уже не удержать бегущую в панике толпу. И, как тогда в Жердевке, после выстрела в отца, им овладел ужас.
Над его головой, завывая, летели снаряды. Они рвались за Ярмарочным полем, в балке, рассеивая последние клепиковские резервы.
Перебегая низину, где метались и гибли прижатые к берегу унтера, Ефим увидел Франца. Мадьяр с удивительной точностью поражал мятежников гранатами.
Бешеная ярость овладела сыном Бритяка. Он вспомнил, что именно Франц погубил его план нападения на исполком. Ефим навел маузер и выпалил всю обойму.
Вдруг перед ним выросла женская фигура. — Настя…
Настя подняла карабин. Выстрела он не слышал… Падая, схватился за промокшую на груди гимнастерку.
Обычным движением Настя вытерла пот с бледного лица. Широко открытые серые глаза были сухи и суровы.
Она шагнула прочь… И тотчас почувствовала острую резь в животе. В глазах потемнело, ноги стали пудовыми.
«Как же это? — испугалась Настя. — Неужели сейчас?»
Глава пятьдесят четвертая
Город почистился и прибрался за ночь. На деревянном постаменте братской могилы художник заканчивал надпись о тех, кто не пожалел жизни, превращая старый российский большак в, дорогу социализма.
Возле исполкома ждала машина. Рядом с шофером Найденовым сидел Николка в полномвкрасноармейском обмундировании.
— Так, говоришь, жалко дружка? — спросил Найденов, облокотившись на руль. — Из крестьян парень? Или наш брат, рабочий?
— Столяр. — Николка отвернулся, чтобы скрыть слезы. — Он мне балалайку сделал. Хорошая балалайка…
— Эх, дела!.. Покрушили народу! Наши-то иваново-вознесенские, что служили в продотряде, почти все полегли. Терехов да я вот уцелели.
— Он со мной был при пулемете, — продолжал Николка, — на помощь заставе шли. Я и говорю: «Держись, Франц, за щиток! Пуля скрозь железо не пройдет!» А он смелый! Выпустил ленту и давай гранатами… Швырнул три штуки и лег. Гляжу — не шевелится…
Шофер и пулеметчик долго молчали, вспоминая пережитое. Найденов сказал: — Долго Степана нет.
— Ищет, — отозвался Николка. — Как ворвался в город, так и начал ее искать…
А в это время на другом конце города, где находилась больница, в палату роженицы впустили посетителя. Бледная, ослабевшая, но счастливая Настя кормила ребенка. Она смущенно оглянулась на дверь и тотчас узнала широкоплечего Степана в белом докторском халате.
— Дочка? — негромко, переводя дыхание, выкрикнул Степан. — Поздравляю!
Он подходил к кровати на носках, опасаясь за каждое свое движение. И очень удивился, услыхав спокойный Настин голос:
— Я также поздравляю тебя… Мне рассказали, что чрезвычайный пленум избрал Жердева председателем исполкома!
Молодая, светлая улыбка скользнула по выбритому лицу Степана. Откинув полу халата, он отстегнул ремешок полевой сумки. Красноармейская форма придавала ему еще большую стройность. В-руках зашуршала только что полученная телеграмма.
Степан, склонившись к Насте, читал:
«Приветствую энергичное подавление кулаков и белогвардейцев в уезде. Необходимо ковать железо пока горячо и не упуская ни минуты организовать бедноту в уезде, конфисковать весь хлеб и все имущество у восставших кулаков, повесить зачинщиков из кулаков, мобилизовать и вооружить бедноту при надежных вождях из нашего отряда, арестовать заложников из богачей и держать их, пока не будут собраны и ссыпаны в их волости все излишки хлеба. Телеграфируйте исполнение. Часть образцового железного полка пошлите тотчас в Пензу.
Предсовнаркома Ленин»
Они помолчали, занятые одной думой. Степан наклонился, чтобы посмотреть ребенка. Настя обхватила его шею рукой, спросила робко:
— А где твои, Степан? Трое?
Степан отвел в сторону потемневшие глаза.
— Видишь, Настя… За час до смерти Быстрое просил меня, если с ним случится что, позаботиться о детях. Жена у него больная, доживает последние дни. В Питере голод. Я решил взять мальчиков к себе.
Широко открытые Настины глаза смотрели на Степана, излучая чистую и нежную любовь. Она крепко прижалась к его щеке горячими губами. В дверях показалась сиделка, и Степан заторопился уходить.
— Гагарин убит снарядом в своем штабе, — быстро говорил он, вспомнив, что многое так и не успел сообщить Насте, — Клепикова из города Аринка увезла…
— Увезла?
— Запрятала в бочку из-под самогона, и домой. Но мужики подстерегли… Теперь он под замком.
— Давно по нем пуля плачет!
