Звуки музыки лились словно из-под земли, на которой стояла беседка. Множество облаченных в шелка и тюрбаны слуг-мавританцев были готовы подать нежнейшее мясо и отборнейшие рейнские вина, заслужившие похвалу самого императора.

И тут беседка внезапно тронулась с места. Покинув пределы сада, она медленно двинулась по темной мерцающей воде. Легкий ветерок смягчал духоту летней ночи.

Удивленные и очарованные гости поняли, что находятся на палубе галеры, столь искусно убранной ветвями, что до сих пор этого никто не замечал. Гости настроились на возвышенный лад, вино текло рекой, веселье нарастало. Очарованный император повеселел и позволил себе расслабиться. Он жадно ел и пил, предаваясь своим привычкам, которые со временем привели его к мучительной подагре.

После этого банкета на воде по городу разнеслись невероятные слухи. Одни, восхищаясь великолепием герцога Мельфийского, а другие, высмеивая его тщеславие, говорили, что золотые тарелки, по мере того, как с них исчезала пища, кыбрасывались слугами прямо в море. Насмешники добавляли, что корабль был окружен специальной сетью, так что это сокровище было тайком выловлено.

Вы найдете упоминание об этом в той части «Лигуриад», где Просперо описывает помпезность, с которой были обставлены визит императора и увеселения в Генуе. Это не значит, что все сказанное надо воспринимать как исторический факт. Однако почти непревзойденная роскошь пира засвидетельствована надежными людьми, равно как и царившее на том пиру веселье.

Даже Просперо под влиянием окружения оживился и перестал хмуриться. Джанна с сожалением отметила отсутствие матери Просперо и сказала, что ей, как будущей невестке, следовало бы нанести визит монне Аурелии.

— Возможно, недомогание мешает ей прийти, — сказала Джанна, — но вряд ли она настолько больна, чтобы запретить мне навестить ее, как этого требует мой долг. Не лучше ли, Просперо, сказать мне правду?

Он поднял кубок, задумчиво разглядывая его содержимое:

— Но ведь ты знаешь правду.

— Конечно, — согласилась она. — Монна Аурелия не одобряет наш союз. Она по-прежнему настроена против семейства Дориа.

— Ей пришлось много страдать, — заметил Просперо.

— Тебе тоже досталось.

— Я более стоек.

— Ах! Так ты и вправду простил? Ты оставил мысль о мщении? В последний раз он пустил в ход свою старую уловку:

— Разве я сидел бы здесь, будь иначе?

— А ты здесь? Он рассмеялся:

— Меня можно видеть и осязать. Потрогай меня рукой.

— Существует нечто, невидимое и неосязаемое. Из этого нечто и состоит человек. Твое тело здесь, рядом со мной. Но твоя душа последнее время слишком далеко. Ты подобен туману, рассеянному и неуловимому. Это расстраивает меня, хотя я испытываю радость от мысли, что могу быть чем-то полезна нам обоим.

От этого признания у Просперо кольнуло в сердце. Внезапно он почувствовал, что стоит на распутье. Он должен выбрать дорогу, сделав это честно и открыто. Либо принять доводы кардинала и примириться по-настоящему, непритворно, либо, отбросив мерзкое коварство, открыто объявить себя беспощадным врагом Дориа.

Он поставил бокал на стол и чуть повернул голову, глядя Джанне в лицо. Веселящиеся сотрапезники не обращали на них внимания, и голос Просперо тонул в гвалте и смехе.

— Что могло бы сделать тебя счастливой, моя Джанна? Серьезные и мечтательные глаза ее на бледном овальном лице пристально рассматривали его.

— Возможно, твой ответ на мой вопрос. Я должна получить его, чтобы разобраться в себе. — И она повторила: — Ты больше не хочешь мстить? Прошлое действительно забыто?

Просперо невозмутимо выдержал ее пытливый взгляд. Его подвижные губы тронула легкая улыбка.

— Прошлое действительно забыто, — уверил он ее, поскольку только что сделал окончательный выбор. И тут же, будто в награду, к нему вернулись спокойствие и безмятежность. Он словно сбросил с себя какой-то мерзкий кокон, сковывавший движения, и вновь стал свободным, преданным и пылким возлюбленным. Почувствовав это, Джанна впервые за последнее время ощутила себя счастливой.

Просперо завел речь о свадьбе, которая состоится после его возвращения из похода на мусульман. До сих пор он, казалось, боялся затрагивать эту тему, но сейчас в его радостных словах были слышны такие благоговение и трепет, что Джанна впала в восторженный экстаз. Заметив издалека, что они оживленно беседуют, синьор Андреа многозначительно улыбнулся им, словно давая свое благословение, а потом поднял и осушил за них бокал рейнского.

Позже, гораздо позже, когда кончился пир, погас свет и ушли все гости, Джанна пожелала адмиралу доброй ночи. Он наклонился к ней:

— Твои глаза сияют счастьем, Джанна. Я надеюсь, ты довольна мной? С дрожью в голосе она ответила:

— Да.

— Я рад, что ты счастлива. Твой Просперо достоин тебя, а это — высокая похвала. Насколько я его знаю, он вернется домой, к тебе, увенчанный лаврами.

Наутро император отправился в Болонью, где должен был получить из рук папы корону Каролингов, которой добился путем выборов (правда, не обошлось и без подкупа). Затем он намеревался проследовать в Германию, где развитие событий требовало его присутствия.

На следующий день флот, неся все вымпелы и флажки, под орудийный салют отплыл к берберскому побережью. Такая помпезность была бы уместна при триумфальном возвращении домой, но уж никак не при отбытии в поход.

Не считая вспомогательных транспортных судов, трех бригантин и полудюжины фелюг, флот состоял из тридцати галер, мощных и хорошо оснащенных. Пятнадцать из них принадлежали Дорио, двенадцать — неаполитанской эскадре, включая семь судов под командованием капитана Просперо (они были его собственностью). Оставшиеся три были испанскими, ими командовал дон Алваро де Карбахал, мореплаватель, которого ценил сам император.

Возвышение преобразило Просперо. Он примирился и с Джанной, и со своей совестью. Кардинал Адорно отпустил ему грехи, благословил и в конце концов поздравил. На мгновение, которое он не забудет никогда, Просперо заключил в объятия Джанну, заключил с любовной страстью, которой не свойственны никакие сомнения и дурные предчувствия. Он сказал ей, что хотел бы сыграть свадьбу сразу же по возвращении из похода.

Не желая гневить свою мать в миг расставания, Просперо постарался внушить ей, что примирение по-прежнему остается ложным, а мадонна Джованна Мария Мональди Дориа — вовсе не его Дама из сада.

Известно, что душа поэта, освобожденная от оков, снова начинает петь. Поэтому Просперо по пути к берберийским берегам возобновил работу над «Лигуриадами». В эти дни он написал несколько песней, посвященных визиту императора в Геную, а также торжественному отплытию флота с карательной экспедицией против корсар-язычников, прочно обосновавшихся на побережье Северной Африки от Триполи до границ с Марокко.

Дориа намеревался бросить прекрасно оснащенный флот на Алжир. Нанеся удар, который позволил бы ему захватить столицу Хайр-эд-Дина, он надеялся сковать корсарское царство. По пути Дориа посчастливилось встретить французский корабль, с которого его предупредили, чтобы он не надеялся застать Хайр-эд-Дина врасплох. Главарь корсаров, по всей видимости, имел хороших разведчиков. Экспедиция, цели которой не скрывались, слишком долго собиралась в путь. Оповещенный о ней, Барбаросса собрал в Алжире флот, превосходящий императорский, чтобы дать достойный отпор врагу.

Известия, полученные Дориа, когда он находился в двухстах пятидесяти милях к юго-западу от Сардинии и менее чем в ста милях от места назначения, вынудили его сделать остановку. На борту своего галеаса «Грифон» он созвал военный совет и пригласил на него шестерых главных капитанов. Наиболее авторитетным среди них был генерал-капитан Просперо. Остальные — Джанеттино и Филиппино Дориа, Гримальди, двоюродный брат князя Монако, старый друг Просперо, Ломеллино и дон Алваро де Карбахал.