Плотно сжатые губы прелата скривились в усмешке. Прикрыв глаза, он сложил руки на груди.

– Подумайте об этом, мой добродетельный самонадеянный брат, – кротко пробормотал он. – Поразмыслите об этом.

Но Рейнальдо не обратил никакого внимания на его слова. Его выпученные глаза уставились на Просперо. В них отражались изумление и ужас. Затем он перевел взгляд на своих нахохлившихся сыновей.

– Этот человек – сумасшедший, – провозгласил он.

– Нет, он не сумасшедший, – возразил Таддео. – Вы думаете, он искренен? Он достаточно хитер, чтобы спрятаться за доводы подобного рода. – Он двинулся к Просперо, и тон его голоса повышался по мере того, как нарастала злость. – Разве мы знали, что за отмену приговора об изгнании нужно заплатить таким позором?

– А разве нет? Значит, вам не хватило любознательности. Но теперь вы все знаете. И что вы будете делать? Перестанете пожинать плоды? Снова станете бездомными скитальцами или будете есть хлеб, который дает вам мое предательство? А может, исполните свой долг каким-нибудь более героическим образом? До тех пор пока вы пользуетесь плодами моего соглашения, забудьте о вдруг накатившем на вас презрении. Помните, что стоящий на страже у калитки во время грабежа фруктового сада – такой же вор, как и тот, кто отрясает деревья.

Все трое с безмолвной ненавистью смотрели на Просперо. Кардинал исподлобья мгновение полюбовался их замешательством.

– Похоже, вы получили ответ, – проговорил он, заставив родственников очнуться.

Рейнальдо протянул руку за шляпой, брошенной на стол, и посмотрел на сыновей.

– Идемте, – позвал он. – Здесь нам больше делать нечего.

Он шагнул к двери. Просперо отступил в сторону, давая дорогу. На пороге Рейнальдо обернулся и бросил сердитый взгляд на высокую фигуру брата, облаченную в пурпурное одеяние.

– Вы, конечно, остаетесь, Джоваккино, – усмехнулся он.

– Только на минутку, – кротко ответил кардинал и добавил с мягкой иронией: – Не покидайте Генуи, не получив моего соизволения.

Рейнальдо и сыновья в ярости вышли.

Монна Аурелия, прямо и гордо сидевшая в кресле, посмотрела на сына. Ее плотно сжатый рот полуоткрылся.

– Ты вел себя превосходно, – сказала она. – Это я готова признать. Но главное – в том, что этот мальчишка Таддео прав: твои доводы были доводами хитрого адвоката, пренебрегающего истиной. Они не подействовали.

– По крайней мере, родственнички замолчали, – устало сказал Просперо.

– И доводы были убедительны, – поддержал его дядя. Он шагнул вперед, шелестя шелковой мантией, и положил изящную руку на плечо монны Аурелии. – Убедительны, потому что правдивы. Вы несправедливы, Аурелия, говоря так. Легко быть надменным при вынесении приговора, когда это вам ничего не стоит. Рейнальдо показал это. Теперь пусть судит себя по тем жестким меркам, которые сам же и установил, и отказывается от выгод, полученных от того, что он называет предательством. – Кардинал улыбнулся. – Думаете, он так поступит?

– Но предательство остается, – возразила женщина.

– Это как посмотреть, – услышала она в ответ. – Но каковы каноны и чего они стоят с точки зрения христианина? Если на зло всегда отвечать злом, если прощение не будет помогать примирять людей, то нам незачем ждать смерти, чтобы очутиться в аду. – Он посмотрел на Просперо и вздохнул. – Мне неведомы ваши сокровенные побуждения, и я не намерен спрашивать о них. Даже будучи Адорно, я не уверен, что должен осудить ваш поступок, ибо мне кажется, что человек, движимый злобой, должен проявлять осмотрительность. Но как священнослужителю мне все ясно. Я бы предал свой долг, отказавшись восстать против мстительности. Ну а мнение священника более весомо, чем мнение обычного человека. – Он запахнул пурпурный плащ. – Следуйте голосу вашей совести, Просперо, что бы ни говорили люди. Господь с вами. – И кардинал поднял руку для благословения.

Монна Аурелия молчала, пока за прелатом не закрылась дверь. Затем презрительно произнесла:

– Мнение священника! Что проку от него в миру?

Но Просперо не ответил ей. Мнение священника глубоко потрясло его и заставило серьезно задуматься. Увидев, что сын печально понурил голову и молчит, мать заговорила снова:

– Лучше бы рассказать Рейнальдо всю правду.

Просперо очнулся.

– Чтобы он разболтал ее всему свету?

– Но он сохранил бы доверие к тебе.

– Сохранил бы? – Просперо устало провел ладонью по бледному челу. – Разве их презрение имеет какое-то значение? Вы слышали, что сказал кардинал? Разве это не правда? Дядя и кузены раздулись от возмущения, не заметив во мне добродетели, которой, по их мнению, я обязан обладать. Но каковы их собственные добродетели? Принесли ли они хоть одну жертву? Каким образом предлагают они отомстить за поруганную честь Адорно?

Просперо прогуливался со своим дядей Джоваккино в саду кардинала. Азалии, недавно привезенные из Нового Света, открытого генуэзцем, ярко блестели в свете раннего утра.

Смятение, зароненное в душу кардиналом, и унять мог только кардинал.

В исповеди искал Просперо избавления от своих мучительных сомнений и в качестве исповедника выбрал своего дядю.

Сейчас, когда они не спеша прохаживались подле аккуратной самшитовой изгороди, возраст которой измерялся веками, их разговор, касающийся темы исповеди, все еще ни к чему не привел. Сама же исповедь, честная и откровенная, оказалась бесполезной.

– Сын мой, я не могу даровать тебе прощение, – сокрушенно произнес кардинал. – Сперва ты должен выказать стремление к избавлению от порока. Пока ты не выбросишь из головы саму мысль о мщении, ты продолжаешь грешить.

– Нет иного пути, кроме пути бесчестья. – Просперо сказал так в тайной надежде, что будет опровергнут. Но этого не произошло.

– Так может рассуждать человек. Меня же интересует точка зрения Господа. Я ничего более не могу сделать для тебя, дитя, пока ты не дашь мне понять, что в душе твоей произошли перемены.

Итак, притворно кающийся грешник поднялся с колен без отпущения грехов. Но хотя кардинал и не мог более ничего сделать для него как священник, по-человечески он все еще пытался помочь Просперо и с этой целью привел его в сад.

– Из этого трудного положения, в которое ты попал, нет простого выхода. Было бы легче, если бы тебя вдохновляло благочестие. Поставив свой долг перед Богом выше мнений света, ты бы обрел достаточно сил, чтобы перенести осуждение с безразличием. Но твое единственное побуждение заключено в твоих страстях, в мирской любви. Даже отказавшись от мести, которую считаешь сыновним долгом, ты бы отказался не из христианских принципов, а ради собственного удовлетворения. Ты ненавидел бы грех не потому, что грех тебе ненавистен, а из-за того, что он мешает осуществлению твоих желаний.

– Я не говорил всего этого, – возразил Просперо. – Я стою на распутье. То, от чего я должен отказаться, – не месть, а суд над убийцами моего отца. Иными словами, я должен отказаться от своих надежд на счастье. В этом и заключается мой выбор.

– Ты просто выразил другими словами то, что сказал я. Если ты отказываешься от мести потому, что тебе открываются другие возможности, то в чем твоя заслуга?

– Ваше преосвященство не только священник, но и Адорно. Усматриваете ли вы, Адорно, заслугу в том, чтобы отказаться от справедливого возмездия?

– В Писании сказано: «Мщение – Мой удел». Таков ответ священнослужителя. Это закон Господа. Мирянин не может быть освобожден от его соблюдения, за исключением случаев, когда подвергается опасности его душа.

– Вы хотите, чтобы я поверил, что, и не будучи священником, вы советовали бы мне простить Дориа?

Кардинал ласково улыбнулся:

– Как Адорно, возможно, и не посоветовал бы. Но поскольку я все равно был бы не прав, какое это имеет значение? Хотя я и служитель Господа, но я все же и Адорно. Я все же брат твоего отца. И клянусь тебе, что не жажду крови Дориа. Но поскольку я слаб и подвержен страстям… как и все, я бы не сказал, что не желаю мести даже как священнослужитель. Если, разумеется, на Дориа и впрямь лежит ответственность за убийство.