А в свободное от хождения время я записывал диск, который должен был побить всех и всё, гигантский бюджет на рекламу, окончательное уничтожение Доды, «Их Трое», выйдет в топы на Козачке, Пудельке и Плотке[96], все это в плотно закрытой банке еще бурлило.

Мой менеджер, такой безумный парень с бородкой и пейсами, в золотых кроссовках и в ермолке с логотипом «Nike», пророчил огромный успех альбома «I can’t dance». Ну и был этот самый успех. Мы записывались под Варшавой, где я танцевал, как умел, а вернее как не умел, среди тысячи компьютерно-симулированных прекраснейших пар, которые только в царстве фотошопа и могли родиться. На Суперединице[97] у Доды я выграл в интернет-голосовании, у Филов[98], у «Их Трое»! Под грунтовкой и пудрой весь то красным, то зеленым делался, когда эти результаты эсэмэсок суммировали! Дода: десять примерно тысяч эсэмэмок, Филы тоже, а Вальдек — восемьдесят тысяч грёбаных эсэмэсок!!! Почему? Потому, что она танцевала, попеременно переодеваясь то в ангелочка, то в черта, Филы подпрыгивали аж до неба, а я въезжал на инвалидной коляске, под зонтиком, среди голых моделей обоего полу, у которых из одежды только трусики, да и те нарисованные, а вернее — слегка красочкой обозначенные. Это мы так придумали, чтобы они танцевали голые, а что: год две тысячи девятый на дворе, все позволено, большой кризис и большое потепление в отношениях с Москвой, в мире творятся чудеса, а моя инвалидная коляска, наполненная мною и политкорректностью, возносится над залом на, понятное дело, специальном тросе и парит над зрителями, а я пою, пою в воздухе, а внизу ждет каскадер, под меня загримированный, с моими волосами, в моем прикиде, моего роста, с прилепленным моим лицом, танцует, как я никогда бы не смог, потому что под меня загримировали мастера танго. И микропорт при нем, так что он делает вид, что поет вместе со мной, а публика перед экранами телевизоров уж и сама не знает, где здесь я, а где подставной мужик. Улет! Я взмываю над Планетой Ополе, на которой правит реклама и Польское Телевидение АО, кажись, государственное, и тогда большие красные ворота распахиваются — и выходит вся в черном, под свет лампочек накаливания, Стареющая Звезда, и танцует танго с этим мастером танго, а я все выше и выше, и вижу выходящие из берегов моря, повышающийся уровень океанов заливает Мальдивы, СПИД в России, Индии и на Бали, мальчиков, отдающихся за дезодорант «Fa» на Кубе, богатство Аравии… Циклон из Скандинавии, супервулкан и элементарные частицы, побивающие превосходящие силы противника. Голые нимфы танцуют над одним из сувальских озер. Под конец я (который на сцене) ритуально вскрываю себе вены — это из моей биографии, — а я (который я) исчезаю за горизонтом и меня опускают на засранную голубями крышу опольских бараков, гаражей, где уже ждет мой менеджер с шампанским и кричит:

— Победили! Вальди, мы УЖЕ победили!

В Пудельке написали, что я пел под фонограмму, что там, наверху, я чуть не обосрался со страху, что в итоге Суперединицу выиграли каскадер и Стареющая (Хоть и Элегантно, но Тем не Менее Стареющая) Звезда, что теперь у меня совсем чердак снесло, потому что я дал в «Варшавском Вкусе» сто злотых на чай, чего в нормальном состоянии я себе никогда бы не позволил… Да кто теперь станет обращать на это внимание! Я был великим, и потом могло быть уже только хуже, но на момент стало лучше. Я рекламировал все, купил у Доды дом в Ломянках, я был на всех программах, Воевудского после ложки пасты смехом убил, Маевского[99] после двух ложек легко на лопатки положил, и тогда ко мне пришли два качка в черных костюмах из «Польсата», чтобы ехать с ними. Стою я с ними перед станцией, вот Вишневский идет и делает вид, что меня не видит, опять же злая на меня Иола Рутович[100]. Стою, жую жвачку с никотином, потому что охренительно хочется курить, а боюсь, что сфотографируют и раззвонят: «Вальди курит, о боже! Вальди курит!»

Стало быть, магнитная карточка-пропуск, через лабиринт турникетов, лифт с известными людьми, одиннадцатый этаж, входим. Идет Нина Терентьев[101], благоухающая:

— Здравствуйте, пан Вальдек, наконец-то вы к нам!

Иду в большой зал, где собрание за чашкой кофе из пластмассовых стаканчиков, из автомата, решают, какую бы мне тут дать программу. Потому что «всё уже было», а может, чтобы гость сам жарил в студии котлеты?

— Было. Ну и что с того, что жарит? Разве это интересно?

— Тогда пусть Вальдек переоденется в Веселый Салат, а?

— Тогда, может, о самоубийствах? Пусть Вальдек вскроет себе вены.

— Еще раз? Надоест.

— Да и помилосердствуйте, — добавил я, — с этими моими венами.

Они в смех — ой, какой непосредственный, мальчик с остановки, думает, что у нас кетчупа для симулирования крови нет… Э, не пойдет.

— Может, о каких-нибудь остановкерах, в смысле — аутсайдерах? Может, пусть вместо студии акция происходит на остановке? В Польше Z?

— Блин, точняк! — срывается тут же один в костюме «Boss’a». — Да! Польша Z, обшарпанная остановка, деревня может это смотреть, это наша аудитория; с курами что-то, с коровами, с грибами… В Анине можно снимать, в Констанчине…

(Др-р-р: Я же объяснила ему, я дала все, что могла дать на этой фазе подготовки сценария. Знаю, мне Крых сказал, когда я возвращалась с каратэ, так что чем быстрее я окажусь дома, открою комп и увижу, что они мне там навалили, тем быстрее отошлю. ОК. That’s it. Sorry, важный call[102].)

— Ну нет, нет, нет, это должны быть золотые ручки, золотые писсуары, золотые фонтаны, потому что деревня совсем не хочет смотреть на свою серую скуку, на разбитые мечты, здесь надо бы погламурнее! Пригласим какую-нибудь звезду, которая прежде всего должна быть богатой, надо показать ее жилище, золотые писсуары… — оппонирует какая-то толстая баба в платке на плечах, постоянно поигрывающая ключиками.

— На что бабе писсуар, она что — транс? — срезает ее мужик в костюме.

— Ой, старик, не цепляйся за детали! Для ее мужа, допустим, писсуар. Важно, чтобы Польша Z не обязана была смотреть в ТиВи свои остановки, потому что это единственная легко достижимая для них вещь, достаточно выглянуть из окна.

— Ну конечно, кто же лучше тебя понимает Польшу Z, если у тебя пять домов, десять машин и ни разу в жизни ты не провела отпуск в Польше Z, на Балтике в Лэбе, а только в Ницце, в теплых странах…

— Я, если хочешь знать, понимаю Польшу Z, потому что… Да будет тебе известно, проезжала на машине по ее территории, когда ехала из Варшавы в Гданьск! И все из авто видела! «Божью коровку», «Lieder Price». Причем не раз, скажу я тебе, когда из Варшавы в Краков на экспрессе «Интер-Сити» ехала, то видела! Нужду человеческую и все-все, и кур видела! Всё как в «Газете Выборчей», всё как в «Магазине» было! А в Тлушче бомжей на насыпи видела, как они пили пиво на закате солнца, на куче железнодорожных шпал. «„Бомжи из Тлушча“ — хорошее название для сериала», — записала она в блокноте.

Теперь я по-настоящему был на топе, пел, играл, переносился из трущоб в крутейшие апартаменты «Вилянов-1». Я выпустил свои духи, «Suicide» от Вальди Бакарди… То есть продал права на использование имени, а сами духи по-настоящему я только в магазине и понюхал. А как понюхал, то подумал, что убиться можно. Все стало двигаться быстрее и быстрее, топот во мне силился, и не унесет ли он меня куда — в поле, в картошку, в свеклу? Куда он понесет меня, этот галопирующий конь, которым я больше не управляю? Я уже видел фурманку в поле сломанную, и кузнец в комиксовом облачке говорил мне: «Сынок, вспомни мои слова: никогда не известно, куда тебя эта дрянь унесет, может, и в недоброе что…» Последний шанс — гигантский «Новогодний Вечер со Звездами» на Рыночной площади во Вроцлаве. Там я покажу им, на что способен Вальди! Наглотался я психотропов вместо пасты и — фью! — на Запад.