Он наклонил голову и посмотрел на ручные часы. Через десять-пятнадцать минут подействует апоморфин. Десять-пятнадцать минут! Это — вечность! За это время нилашисты миллион раз могут прийти сюда.

Эден Жилле сидел в кабинете директора больницы. Директор через каждые пять минут жмурился, его очки сползали на нос. Он подхватывал их, поправлял. Прошло еще пять минут, он снова зажмурился. Эден тихо сидел на старомодном диване и, скрестив ноги, не без удовольствия наблюдал за своим начальником.

Гедеон Ванцак по милости божьей и Кароя Волфа вот уже пятнадцать лет занимал директорское кресло в больнице Святой Каталины. За это время кабинет нисколько не изменился, только кое-где потерся письменный стол и на стене вместо портрета Хорти появился портрет Салаши.

— Ну, так как же? — нагло спросил Жилле. — Сколько еще ждать?

— Вы же слышали, что я отдал распоряжение… через десять минут радий будет здесь.

— А письмо?

— Вы не можете желать всерьез…

Жилле пожал плечами и не ответил.

На носу Ванцака появилась крупная капля пота.

— Как я могу дать вам такое письмо? Ведь вы же ворвались сюда силой, сынок…

Эден выглянул в окно, давая этим понять, что его больше не интересует спор.

— И зачем вам это письмо, дорогой? Если удастся пробраться с радием в Вену, никакая собака у вас не спросит, где вы его взяли. Но если схватят русские, так те ничего не станут спрашивать, а просто повесят…

Жилле продолжал молчать. Ванцак вздохнул.

— Ну что ж, пусть будет по-вашему.

Он поплелся в соседнюю комнату и принялся диктовать секретарше письмо: «Доверяю господину доктору Эдену Жилле весь запас больничного радия…»

Эден подошел к внутреннему телефону.

— Рентгеновская лаборатория?.. Ач все еще не пришел?.. — Включите гинекологическое отделение… Нет?.. Даже не видели?.. Центральная, дайте мне кабинет Баттони… Не отвечает?.. Черт вас возьми, сколько мне еще придется ждать?.. Попрошу портье… Это вы, Ведреш?.. Позовите Калманфи… Шани, сколько вас стоит у дверей?.. Восемь?.. Будь добр, возьми двух человек и обыщи больницу… Да-да, Иштван Ач. Высокий, худой, впрочем, вам его покажет любая сестра… Приведите его ко мне. И не выпускайте ни души… Что?.. Драгоценности у больных?.. Берите, что хотите.

Ванцак вернулся с письмом. Оно было аккуратно подписано и снабжено печатью.

— Ну, старина, теперь ступайте, ищите доктора Ача. В прихожей вас ожидают конвоиры.

— Но…

— Никаких но. Я вам дам, старый разбойник. Вам бы хотелось, чтобы Ач вовсе не приносил ключей от комнаты, где хранится радий, да? Хотите спрятать от меня? Так вот, если через полчаса не отыщете своего друга, я вас расстреляю.

— Но позвольте, коллега…

— Ступайте, — ответил Эден, сверкнув глазами.

В палатах нилашисты вели облаву. Вооруженные подростки сбрасывали с коек мужчин, женщин, недавно оперированных больных, людей с воспалением легких — всех подряд. В терапевтическом отделении нилашистами руководил молодой человек с вьющимися волосами и расплющенным, как картошка, носом. Он останавливался то у одной, то у другой койки и выкрикивал: «Еврей!» Тщетно потом показывали больные свои метрики, справки о прописке. «Чую по запаху, — заявлял Мохаи. — Обыскать его вещи и пошли дальше».

Молодчики переворачивали все вверх дном в тумбочках, опрокидывали чемоданы больных, вываливали на пол недоеденное черешневое варенье… Кольца, ручные часы они забирали, а владельцев, босых, дрожащих от холода больных, отсылали в конец коридора.

В коридорах, у дверей и на лестничной площадке стояли по два вооруженных нилашиста. Они зорко следили за каждой открывающейся дверью: как бы кто не вздумал бежать. На первом этаже между терапевтическим и хирургическим отделениями тоже стояли два нилашистских наблюдателя. Одним из них был рыжий молодой человек с лошадиными зубами, по внешности которого из-за его неизменного оскала трудно было определить, когда он добр, а когда зол. Зато по виду другого, с его крысиной физиономией, сразу можно было определить, что это человек злобный.

— Нас всегда оставляют в дураках, — жаловался он рыжему. — Попадем в какой-нибудь склад: ты останься снаружи, постереги, говорят… Другие ныряют в квартиру, а ты стой на лестнице. За кого они нас принимают?

— Смотри, смотри, — сказал вместо ответа другой, с лошадиными зубами.

В конце коридора из комнаты главного врача выкатили коляску с больным.

Ее толкала пожилая сестра в очках, а рядом шла миловидная молоденькая врач. На носилках пластом лежал мужчина с закрытыми глазами. Когда они поравнялись с палатами, плечи мужчины дрогнули. Сестра остановилась и задержала коляску. Мужчина, корчась от боли, повернул в сторону голову, и из его носа и рта хлынула кровь. Белая простыня, каменный пол коридора, халат врача — все обагрилось кровью.

— Поехали дальше, — громко сказала Мария Орлаи.

Но оба нилашиста преградили им дорогу.

— Ну, что тут, куда направляетесь?

— Чего таращите глаза, лучше помогите, — прикрикнула на них Мария, — откройте дверь.

Нилашист с лошадиными зубами до того оторопел, что покорно подошел к двери и распахнул ее. Другой молча смотрел, как коляска проехала вдоль коридора и скрылась за поворотом, оставляя позади тоненькую полоску крови.

Еще качалась застекленная дверь, когда по коридору пробежал директор Ванцак в сопровождении трех нилашистов. Они направлялись к кабинету Баттони.

Но там уже царил полный порядок. Запачканные кровью иглы, стаканы были тщательно вымыты и стояли в шкафу. Баттоня сидел у стола и рассматривал рентгеновские снимки грудной полости. Он с раздражением взглянул на вошедших.

— Чего изволите?

— Где доктор Ач? — закричал еще с порога директор.

— От меня он давно ушел.

— Куда?

Баттоня пожал плечами, продолжая рассматривать рентгеновские снимки.

— Вы не должны покидать комнату, — крикнул начальник группы Калманфи.

— А мне все равно, — ответил Баттоня, занятый своим делом.

Ванцак и два нилашиста ушли, третий остался в комнате, сел на диван и зажал в коленях винтовку.

Баттоня чувствовал, как у него начинает судорожно сводить живот от нервного возбуждения, однако он не поднял глаз. Его беспокоила мысль, удалось Ачу добраться до условленного места или нет.

Калманфи проверил палаты, а потом принялся допрашивать стоящих на часах нилашистов. Не пропустили ли они кого-нибудь без проверки документов? Но те неизменно отвечали «нет».

Ванцак прямо-таки задыхался от ярости. Жилле совсем озверел. Он же приказал Ачу сходить в рентгеновское отделение и принести кассету с радием. Так почему же Жилле не сидит спокойно на одном месте, почему ему так не терпится? А Ач, куда он запропастился? Неужто вздумал проводить обход? Или, может быть, сам собирается украсть радий? Ну вот, и думай теперь. Но больше всего его мучит письмо. Если бы директор выдал радий по приказу, это было бы в порядке вещей. А с письмом только в беду попадешь. Прибудут на выручку подкрепления, «руководитель нации» вернется в Будапешт и посетит больницу. А больница Святой Каталины — без радия. Где радий? С ним бежал господин Жилле. Изволь отвечать за него. Если же, не приведи господи, немцы сдадут город… Но ведь тогда ему все равно, с радием или без радия…

— Я с вами разговариваю, слышите, вы, — окликает директора Калманфи и толкает его в бок, — пораскиньте своими глупыми мозгами, куда мог деваться этот врач?

Никогда еще Ванцак не чувствовал себя таким неспособным к мышлению, как сейчас. Он бегал за Калманфи с этажа на этаж, но доктор Ач словно сквозь землю провалился. Раз восемь они уже пробегали по коридору второго этажа, и раз десять рыжий наблюдатель с лошадиными зубами отвечал Калманфи, что он не пропустил без проверки ни одной души. Но тут в разговор вмешался нилашист с крысиной физиономией.

— Кого-то мы все же пропустили, какого-то мужчину вынесли на носилках оттуда, из той вот комнаты, — он показал на кабинет Баттони. — Куда-то за угол коридора.