— А как же иначе? Взрывчатка в шахте — полезная вещь, в снаряде — вредная. Мечта, вознесшая Икара к небесам, — хорошо, «Мессершмидт» — плохо. Чугун — хорошо, если из него делают печки и колеса паровоза, но если гранатные кожухи…

— Да, если гранатные кожухи… — пробормотал Чути. вздыхая. — Ну, попытайтесь разбудить вашего друга. Через полчаса поедем. Я подвезу вас на своей машине. Куда вас доставить? К родителям?

— Нет, ни в коем случае. Дома мне нельзя появляться из-за соседей. Есть у меня друг в больнице Святой Каталины, — ответил Тибор. — Если бы вы не отказали подбросить нас туда, я был бы вам благодарен.

— С большим удовольствием. Если только по дороге в нас не угодит какая-нибудь бомба.

Кати Андраш работала в шляпном салоне «Милочка» на улице Шандора Петефи. Когда участились бомбежки, полковник Гуидо Галфаи прислал своей жене письмо:

«Я всегда полагался на твою расторопность и практичность, дорогая. Но сейчас умоляю больше не рисковать. Садись на первую попавшуюся машину и поезжай следом за мной в Шопрон. Брось к черту шляпы, сейчас не до них». Госпожа Галфаи показала письмо своей подруге Амалии и гордо засмеялась. Он опасается за нее! Вздумал советовать, чтобы она бросила это золотое дно! Она, конечно, поедет, но поедет, когда сочтет нужным, с полной шляпой золота!

В шляпном салоне не прекращалась работа ни днем, ни ночью. И хотя в момент, когда в дом попали две мины, потолок примерочного зала обвалился, огромное венецианское зеркало, журналы мод, мебель погибли и телефон с тех пор безмолвствовал, тем не менее от заказчиков не было отбоя. Графини, баронессы, жены министерских советников, генералов, даже несмотря на самые яростные обстрелы, или приходили сами, или, чаще, присылали своих слуг со всякого рода просьбами. Они дюжинами заказывали теплые меховые шапки, модные тюрбаны, муфты — вещи, необходимые для поездки на запад в нетопленых загонах, по холодным шоссе, с вынужденными стоянками из-за бомбежек. И платили за шляпы, почти не считаясь с расходами. Железная кассета госпожи Галфаи изо дня в день пополнялась новыми пачками стопенговых ассигнаций, драгоценностями, золотым ломом.

Из прежнего, выходившего во двор, темного и сырого помещения мастерская перебралась в настоящий подвал. Сначала под нее заняли опустевший дровяной склад. Сюда перенесли швейные машины, болванки, утюги, ценные колпаки, меха, материю, Шелк и гнули спины с раннего утра до полуночи при желтом свете стосвечовой лампочки. В крошечной каморке восемь девушек влажными от сырости руками, корчась от боли в пояснице, шили красные, синие, розовые тюрбаны. Они не успевали выполнять даже четвертой доли заказов. В середине ноября госпожа Галфаи решила расширить свое предприятие. Она дала начальнику ПВО и дворнику по пять тысяч пенге и за это получила в свое распоряжение весь дровяной подвал под фронтоном огромного дома, выходящим на улицу Шандора Петефи. Это, правда, означало, что дрова сорока семей надо было перенести в конец подвального коридора. К счастью госпожи Галфаи, топлива оказалось очень мало: часть семей — одни по собственной воле, другие по воле нацистов — скиталась где-то в Задунайском краю или в Германии.

Госпожа Галфаи, расширив свое предприятие, дюжинами принимала модисток. На единственное объявление сразу явилось не менее семидесяти молоденьких девушек и пожилых женщин. Они предъявляли уйму документов, метрические выписки, дорожные удостоверения, свидетельства о прописке, справки с места жительства, рассказывали путаные истории о бегстве из Трансильвании, о родственниках, у которых якобы собирались погостить, но не застали их дома, о воздушных налетах, о том, будто они опоздали на поезд, потеряли чемоданы и не смогли уехать. И, что удивительно, все они за гроши соглашались на любую работу, все готовы были отказаться от жалованья, только бы остаться здесь и получить тарелку горячей пищи.

— Смотри, это все еврейки… Ты когда-нибудь с ними влипнешь, — предупреждала госпожу Галфаи ее подруга, сорокапятилетняя старая дева Амалия, которой по фигуре можно было дать двадцать лет, а по морщинам на шее и все шестьдесят.

Амалия, между прочим, не интересовалась политикой и ненавидела войну исключительно из-за того, что у парикмахеров не стало перекиси водорода и хны, а ее пышные соломенно-желтые волосы успели отрасти на целых два пальца и были у корней совершенно седые.

— Ну и пусть, какое мне до этого дело, — отвечала госпожа Галфаи. — Работают хорошо, а остальное меня не касается. — После непродолжительного раздумья она добавляла: — Теперь столько кругом преступлений… не мешает иногда подумывать и о спасителе, о милости божьей…

В какой мере молодые беженки могли помочь хозяйке шляпного салона очиститься от земных грехов, не известно. Зато известно, что они помогли ей преуспеть в этом мире. Пятого ноября тысяча девятьсот сорок четвертого года госпожа Галфаи записала в своем зелененьком блокноте под графой «Состояние» тридцать четыре тысячи пенге наличными и сто граммов золота, а двадцать восьмого ноября — сто семьдесят пять тысяч пенге наличными и пятьсот граммов золота. «Что я, дура, прекращать сейчас… Поработаю еще хоть месяц».

В конце подвала лежали рядами соломенные матрацы. На них спали девушки, которые «не решались ходить домой из-за бомбежек». Как бы рано госпожа Галфаи ни приходила в мастерскую, эти работницы уже были за швейной машиной или у гладильной доски; они безупречно трудились до поздней ночи. Кому-то из них пришла в голову идея изготовлять, кроме шляп, непромокаемые дорожные саквояжи. Госпожа Галфаи показала своим заказчицам готовые образцы: клеенчатые и брезентовые сумки на молниях с потайными внутренними карманами. В первую же неделю она продала восемьдесят штук, и в ее кассете сумма возросла до двухсот тысяч.

У госпожи Галфаи разгорелись глаза. Она навестила одного из лучших друзей своего мужа, нилашистского генерал-губернатора Карчи Мохаупта, и с его помощью добилась того, что ее шляпный салон был объявлен военным предприятием. Разумеется, отдельного военпреда не назначили, но салон присоединили к мастерской по изготовлению медицинского инвентаря и хлебозаводу. Девушки получили военные удостоверения с фотокарточками, каждую неделю для них отпускали два литра растительного масла, два килограмма кукурузной муки и четыре килограмма бобов. Этим кормилась вся компания. Теперь госпоже Галфаи продовольствие не стоило ни гроша.

Сначала знатным заказчицам шляпы доставляли девушки. Но с тех пор, как мина разнесла на куски пятнадцатилетнюю Терку и вместе с ней погибла меховая шапка стоимостью в тысячу двести пенге, госпожа Галфаи заявила, что впредь шляпы будут выдаваться только в салоне после уплаты денег. Пусть тогда падают бомбы, пусть погибает от пуль заказчик, ей до этого нет никакого дела.

Кати Андраш как-то сказала, что могла бы пригласить еще одну девушку. Зовут ее Агнеш Чаплар, она бежала из Секейудвархея. Прекрасная модистка.

— Одним словом, еврейка? — спросила госпожа Галфаи.

— Да что вы, госпожа, вовсе нет. Это моя подруга детства.

— Впрочем, мне безразлично, пусть она будет хоть магометанка. Если умеет хорошо шить, приводи.

Поэтому-то Кати Андраш и побежала домой в хорошем настроении. Ну, Агнеш, становись модисткой. И еда будет, и постель, и сможем жить вместе, пока кончится осада. Не вечно же ей длиться.

Тетушка Андраш, как водится, всплакнула. До сих пор она постоянно сокрушалась и охала: «Катика, не надо тебе каждый день приходить домой, ведь кругом бомбят, стреляют, я так боюсь за тебя». И она мысленно провожала дочь: вот она идет по проспекту Ракоци, вот сворачивает на улицу Ваш. Господи, только бы не было налета… Но, если Кати совсем перестанет приходить, ей будет в миллион раз тяжелее. Что она станет делать, если целую неделю не увидит Кати? А то и целый месяц или больше? Ну что ж, она уже старая, больная, не ходить же ей вместе с дочерью в шляпный салон. А Кати как-никак хорошо устроена. И не голодна и броню имеет, значит, на окопы не погонят.