— Карлсдорфер, вы здесь?
— Эй, кто там? — очнулся старик.
— Эмиль Паланкаи, — послышался спокойный и наглый ответ.
— Что вам здесь надо? — с возмущением спросил Карлсдорфер. — Что вы бродите ночью по моей квартире?
— Я пришел за ключами.
— За какими ключами?
— От сейфа.
— Что? С какой стати?
— Если хотите знать, по праву сильного. Не вынуждайте меня применять оружие.
— Убирайся отсюда, нилашистская свинья. Убирайся…
— Дадите ключ?
— Две пощечины, наглый сопляк…
Паланкаи выстрелил.
Послышался болезненный, хриплый крик; в освещенной лучами прожекторов комнате Карлсдорфер пошатнулся и рухнул на дверь.
— Зло-дей!
Паланкаи, теперь уже спокойно прицелившись, выстрелил еще раз. Ночь оглашалась грохотом орудий, треском пулеметов, и поэтому пистолетного выстрела почти не было слышно. Паланкаи с полминуты стоял в нерешительности, затем осмелился подойти к старику поближе. Карлсдорфер лежал на полу без сознания, но еще дышал. Рубашка его была липкой от крови. Паланкаи обыскал карманы старика.
Черт бы побрал эту скотину. Отдал бы по-хорошему, так ничего бы такого не случилось… А теперь ищи хоть до скончания света, все равно не найдешь; может быть, он прячет ключи в другом месте… Кошелек, бумажник, носовой платок, сигареты и… ключи. Множество всевозможных ключей на одном кольце. Паланкаи принялся ощупывать их в темноте. Это, наверное, ключ от подвала, это от дверей… Возможно, этот? Это ключ системы Вертхейма…
Он быстро сунул ключи в карман и на цыпочках стал выбираться из чужой квартиры.
«Я убил, — думал он. — Как странно. И как легко».
— Ну как, нашли господина Карлсдорфера? — окликнула его внизу лестницы дворничиха.
— Что? Конечно… да… спасибо, — ответил Паланкаи и сломя голову выбежал за ворота. Мотор остыл, и только минут через пять удалось с большим трудом завести машину. Паланкаи готов был выть от нетерпения.
Габи Кет
Жильцы дома на улице Вереш Палне двадцатого декабря переселились в подвал. Верхний этаж дома снесла бомба, лестница грозно повисла в воздухе. Непрерывные круглосуточные воздушные налеты, и без того нарушившие обычный темп работы, не давали приготовить пищу, делали бессмысленной уборку, не позволяли уснуть. Госпожа Кет, ожидавшая с часу на час прибавления семейства, снесла в подвал даже вещицы будущего младенца и в отчаянии молилась, чтобы случилось чудо и война закончилась до того, как она родит ребенка. Соседки, опасаясь, что госпожа Кет разродится в подвале и им придется помогать при родах, не переставали уговаривать ее отправиться в какую-нибудь больницу.
— Я не могу, — плакала она. — Куда мне этого девать?
«Этот» — Габи Кет — не очень-то понимал, почему опечалены взрослые.
Ему, правда, очень недоставало отца, и он каждый день приставал к матери с вопросом, когда же папа вернется с войны. Все мальчику очень нравилось. В октябре его записали в четвертый класс начальной школы, но ходить туда не пришлось, так как запущенное школьное здание не имело подходящего убежища. Занятий не было, готовить уроки тоже не требовалось. Наказания, стояние в углу, подзатыльники, ругань — все было сейчас забыто. И юный Габор Кет наслаждался полной свободой и, с утра до вечера бегая по двору, играл со своими сверстниками в воздушную тревогу.
Восемнадцатого декабря в дом попал первый снаряд, а девятнадцатого — второй. С тех пор у детей пропала охота играть в войну. Присмирев, они жались возле своих матерей, тихо сидели в убежище и испуганно смотрели на мерцающее пламя свеч; они чувствовали, что наверху свирепствуют страшные силы, гораздо сильнее, чем их родители, учителя; они поняли, что значит смерть.
После того как в дом попала бомба, люди жили, как в осаде. Сложились другие взгляды на ценности и на мораль, отличные от тех, которых они придерживались в течение всей своей прежней жизни. Если раньше молодая девушка, прежде чем снять блузку, тщательно занавешивала окно, то теперь считалось обычным одеваться, раздеваться, мыться в общем убежище, и она нисколько не смущалась, что ее соломенный матрац лежит между железными кроватями двух мужчин. Столь бережно охраняемые сокровища: шторы, вазы, старинные картины, стенные часы, полированная мебель, рояли — сразу утратили ценность, но зато дерюга, мешочек сухих бобов стали бесценным богатством. Изменилось и отношение людей к труду. Женщины, которые раньше с утра до вечера следили за чистотой, мыли окна, вытирали пыль, натирали до блеска пол и заставляли гостя в восьми местах вытирать ноги, теперь равнодушно сидели на краю кровати, не обращая внимания, что на белоснежные, заботливо накрахмаленные кружевные наволочки падает паутина, а диван почернел от угольной пыли. Образцовые домашние хозяйки, которые мастерски готовили слойки, цыплят, мариновали зайчатину, сейчас с уважением смотрели на тех, кто без всякого жира умел одной щепкой сзарить горох в потрескавшейся задымленной печке.
Госпожа Кет целые дни сидела голодная и озябшая на своем соломенном матраце. Она отдала своей соседке тетушке Тере золотые часики и попросила, чтобы та взамен каждый день давала Габи тарелку овощного супа. Тетушка Тере честно выполняла свое обещание, более того, даже госпоже Кет приносила половник. Но госпожа Кет только головой крутила.
— Мне не надо, спасибо.
— Кушайте, ради бога, а то так обессилите себя, что и не родите.
Госпожа Кет пожимала плечами и отодвигала тарелку.
«Я все равно не выживу… — думала она в такие минуты. — Я не посмею… ребенок не виноват, что в такое время появляется на свет, но родители виноваты. Что с нами будет? Война, разруха, я не смогу дать ему молока, не смогу вынести на солнце. Мужа нет дома… не хочу рожать».
Но голодовка, казалось, не действовала. Госпожа Кет изо дня в день тяжелела все больше, будущая жизнь еще несколько раз энергично дала о себе знать, затем утихла и готовилась к своему рождению.
Как-то в полдень Габи ел кукурузную кашу, которую дала ему тетушка Тере, мать в это время с трудом передвигалась по коридору.
— Мама! — крикнул Габи, отставляя тарелку.
— Побудь здесь, — ответила мать. Габи встревожился, но остался сидеть на месте и, чтобы продлить удовольствие, принялся не спеша облизывать ложку.
Госпожа Кет поднялась в квартиру дворничихи. Молодая дворничиха со страхом ходила вокруг госпожи Кет, не зная, что делать. Где найти врача, акушерку? Куда пойти в этом несчастном городе? Какое-то мгновение она сердито посматривала на госпожу Кет. Видно, совесть не чиста, могла бы пойти куда-нибудь в другое место, раз уже начались схватки… добралась бы до Рокуша, может… Но, видя вспотевшее лицо госпожи Кет, устыдилась своих мыслей. Разве можно так думать, когда она тоже мать, у нее самой семилетняя дочка!
Весть, что госпожа Кет рожает, скоро облетела всех жильцов. Они окружили вниманием Габи, дали ему поесть, приласкали. Женщины то и дело бегали к дворничихе и тревожно перешептывались и переглядывались, когда к ним подходил мальчик.
Габи, как щенок, почуявший опасность, метался в страхе возле лестницы. Иногда ему казалось, будто он слышит крики матери, и в такие минуты он содрогался от плача. Раз он собрался уже зайти на кухню, но дворничиха высунула голову и закричала:
— Сейчас же ступай в подвал. Что тебе здесь надо?
В конце концов он все же спустился в подвал, лег на диван и со слезами на глазах уснул.
Проснулся он от мощного взрыва и крика. Убежище наполнилось тяжелым удушливым дымом. Визжали женщины, в адском хаосе матери искали своих детей.
Кто-то схватил Габи за руку и потащил через запасный выход по неизвестным подвальным коридорам на чужие дворы.
— Мама! Мама! — в ужасе кричал мальчик. — Я хочу к маме… где моя мама?
Они пришли в какой-то подвал. Из взволнованных рассказов взрослых Габи понял, что немцы где-то подложили ящик с боеприпасами и он взорвался. Затем один из мужчин взял его за руку и что-то спросил; стоявшие вокруг люди сразу заговорили:
