А разве не приходило? Разумеется, приходило, но он прогонял от себя эту мысль. Намеревался бежать вместе с женой, снять где-нибудь на берегу Женевского озера маленький домик и жить там вдвоем в ожидании конца войны.
— Но я вижу, ты все-таки сердишься, ведь…
— Нет, ты права, Ольга, я не смею связывать твою судьбу с моим несчастьем. Я поступал эгоистично, думая, что десять лет позволяют мне… Между тем я всегда желал тебе лишь добра, поэтому и соглашался на все, чтобы доставить тебе радость, создать уют, я очень люблю тебя, Ольга…
И сморщенный старик ладонями закрыл лицо.
Через несколько минут он встал и пошел в ванную. Когда вернулся, был спокоен, но бледен, как смерть.
— Ты не напечатала бы для меня поручение адвокату?
Жена кивнула головой, села за машинку, не смея признаться, что сегодня после обеда уже ходила к их адвокату.
— Но, прежде чем подать заявление, я заготовлю дарственную грамоту. Библиотеку передам университету, а все остальное завещаю тебе.
— Мне ничего не надо!.. — воскликнула Ольга и, громко шмыгнув носом, принялась печатать реестр: девять персидских ковров…
— А если все же придут в Швейцарию деньги? — тихо спросил доктор.
— Перед богом я никогда не стану разводиться с тобой.
— Спасибо, — прошептал Ремер и, схватив руку жены, осыпал ее поцелуями.
Ольга склонилась над машинкой и после большой паузы сказала:
— Ах, да. птенчик мой, чуть было не забыла…
— Что? Говори.
— После обеда я встретилась с Татаром. Он был так любезен, что предложил свои услуги… Я попросила его завтра после обеда прибыть к нам за город. Видишь ли, нам бы следовало закопать на Швабской горе серебро…
— И ты сказала об этом Татару?
— А что, птенчик мой, разве это плохо? Ведь ты всегда рассказываешь, как Татар тебя любит, какой он надежный человек…
— Конечно…
— К тому же Татар внимателен, вежлив… и достаточно умен. Он знает, что войне скоро конец, сейчас волей-неволей приходится вести себя прилично.
— Разумеется…
— Да, впрочем, все равно кого-то пришлось бы взять на подмогу, ведь нам с тобой не закопать чемоданов…
— Конечно…
— А Татар еще обещал принести железную кассету для драгоценностей.
— Отлично…
— Птенчик, ты даже не слушаешь меня.
— Как же не слушаю?
— Я договорилась, что в три часа кто-нибудь из нас пойдет на гору, а он явится туда часом позже, чтобы нас не видели вместе… и, спрятав все как следует, сначала удалимся мы, а потом он. Ну как, разве я плохо придумала?
— Нет, ты придумала очень умно, — бесстрастно ответил доктор.
Ольга посмотрела на пепельно-серое лицо мужа.
— Все же… может быть, глупо полагаться на Татара…
«Откуда мне знать, на кого сейчас можно положиться, — думал Ремер. — А может, и действительно сделать так, как советует жена? Ведь не исключено, что деньги придут в Швейцарию, а гестапо все же откажет в паспортах. На кого теперь можно полагаться, во что можно верить? Или их довезут до границы, а там расстреляют обоих? Какой план избрать? Кто знает? Бороться за жизнь или покориться судьбе?»
Он нежно приласкал жену и произнес:
— Ложись, дорогая, уже половина второго.
У калитки опечаленный думами доктор Ремер еще раз обернулся назад. Спускались сумерки, у вершины горы небо переливалось лиловым и розовым цветом. Ремер поежился. Ольга крепко обняла его… Ценности теперь в надежном месте. Но Лондон не ответил. Медленно спускаясь с горы, Ремер все в большей мере испытывал какое-то гнетущее, печальное чувство. Ему семьдесят два года. Если не погибнет от бомбы или не убьют немцы, неизвестно еще, удастся ли дожить до конца войны. На что она, Ольга, рассчитывала, когда так настаивала, чтобы прибегнуть к помощи Татара? Прожить семьдесят два года — долгий срок. Его мать умерла двадцати восьми лет. Жила почти на полстолетия меньше, чем он… А что он успел сделать за это время? Изучил право? Но что это за право, в которое он верил и которому учил других? Куда он всю жизнь спешил? Сколько у него было счастливых часов за все эти семьдесят два года? А этот мучительный, назойливый сон: он подписывает распоряжение об увольнении Гизеллы Керн. По сути дела, он даже не знает, какая она из себя, эта девушка, блондинка ли, шатенка.
Управляющий Татар из-за ограды следил, как старик спускался на улицу Реге, как он плелся к фуникулеру на горе Сечени. Затем не спеша подкрался на цыпочках к воротам, запер их изнутри и спрятал ключ у себя в кармане. Это была излишняя предосторожность. Ремер все равно не вернется; они ведь договорились, что Татар пойдет к фуникулеру через час.
На улице Реге было пустынно, но, если бы даже кто и проходил мимо, все равно сквозь живую изгородь высотой в человеческий рост ничего нельзя было увидеть. Татар пошел прямо к ореху, осмотрелся в огромном саду, пытаясь припомнить, как вел его старик. Но уже темнело, небо заволакивало тучами, сад погрузился во тьму. Татар побродил между деревьями, обогнул теннисный корт и остановился возле гаража. Не может быть, чтобы он не нашел. Он снова приблизился к ореху, нагнулся, разглядел следы ног и тут вдруг вспомнил, что они свернули направо, там стоял еще один орех… Здесь они остановились, здесь Ремер сказал, что за услуги ему заплатят десять тысяч пенге. Затем пошли сюда. Он еще умышленно ударил лопатой по корням дерева, чтобы легче было искать. Верно, вот и свежая земля.
В свежевскопанной, рыхлой земле работа шла легко. Яма быстро углублялась, но Татар тем не менее обливался потом. Он чувствовал, как промокшая рубашка прилипает к спине. Да еще боль в животе не давала покоя.
Между деревьями пронесся легкий ветерок. Зашуршали сухие ветки, казалось, будто они перешептываются меж собой, как люди. Татар вздрогнул, но в этот миг лопата стукнулась о кассету. Он поспешно извлек коробку, достал из кошелька ключ и открыл замок. В коробке был полотняный мешочек, зашитый со всех четырех сторон. Татар распорол его перочинным ножиком, и тут его взору открылись всевозможные золотые цепочки, массивные браслеты… Несметное богатство! Разве кто узнает, если он кое-что возьмет себе? Доктор? Он, поди, рад, что все уже закопано, проверять не придет. А после войны? До той поры еще очень далеко. Не все уцелеют. Может ли остаться в живых этот дряхлый старик? А больше никого здесь не было.
Стремительно наступала ночь, луна еще не всходила. Между деревьями опять пробежал ветерок. А там, позади большой горы, настороженно притаился затемненный город. Только прожектора разрезали небо и светлые полосы, похожие на какие-то древние, таинственные знаки клинописи, метались по темному небосводу. Кому они предвещают жизнь, кому — смерть?
Татар торопливо замел следы своей работы. Кассету он взял себе, оставив в яме только чемодан с серебряными блюдами, столовыми приборами и серебряными монетами достоинством в пять пенге.
Хотя и не было никакой надобности соблюдать особую осторожность, он все же пошел не улицей, а выбрался из сада через теннисный корт и колючие кусты крыжовника.
Войдя в виллу, управляющий устремился прямо в рабочий кабинет доктора. Идти пришлось в темноте, так как Татар не помнил, затемнены ли окна. Пустую кассету он спрятал внизу на книжной полке, а драгоценности вместе с мешочком сунул себе в карман. Ему хотелось закурить, но, удерживаясь от соблазна, он сел в кресло, закинув ногу на ногу, и задумался.
В комнате стоял свежий запах сена и айвы. Удобное, глубокое кресло, мягкие ковры, распирающее карман золото! Богатство с ним, вокруг него, оно здесь, только надо его не упустить.
Страшное волнение овладело им еще с начала дня, когда он поднимался фуникулером на Швабскую гору. Ему почти не верилось, что он, человек сорока двух лет, всю жизнь проживший в Будапеште, сегодня впервые посетил этот район, увидел мужчин в меховых шубах, нарядных дам, которые, сидя в вагоне и даже не думая любоваться простирающимся внизу сказочным миром, долиной, подернутой синей дымкой, виллами с широкими балконами и закрытыми окнами, старательно убранными дорожками, с такой непосредственностью болтали между собой, так как были давно уже знакомы и принадлежали к особой касте: это были жители горы. Татар даже не поверил своим ушам, когда кто-то окликнул его. У городского колодца в вагон сел высокий мужчина с саквояжем врача, это он замахал приветливо Татару.
